Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
что оно означает? Если
психическое заболевание, то я не согласен. Категорически.
- Вы не можете вспомнить то, что забыли, не потому, что получили
травму, а потому, что не хотите вспоминать. Вы стремитесь это забыть.
Эти воспоминания вас тревожат, расстраивают, мешают вам спокойно жить, и
ваша психика постаралась избавиться от них при удобном случае. Этим
удобным случаем и послужила авария, в которую вы попали. Вы меня
понимаете?
- Понимаю, но не уверен, что вы правы. Думаю, что все куда проще и я
действительно являюсь банальным исключением из правила. Дайте мне время,
и я справлюсь с амнезией сам.
- Голубчик, я согласилась бы с вами, если бы вас это не беспокоило.
Но если проблема исчезнувших воспоминаний заставляет вас не спать ночами
и мучиться головной болью, я как невропатолог не могу смотреть на это
сквозь пальцы. Все наше лечение, все наши процедуры не дадут никакого
эффекта, если вы не перестанете нервничать и переживать, а вы и не
перестанете, пока не справитесь с проблемой. Так что моя задача сделать
все возможное, чтобы вам помочь восстановить память как можно быстрее. А
вы не хотите принять мою помощь. У нас с вами получается замкнутый круг.
Она сидела передо мной на мягком диванчике, такая маленькая,
худенькая, в накрахмаленном белом халатике, из-под полы которого
виднелись тонкие беспомощные ножки, вызвавшие у меня острое чувство
жалости к ней. До сегодняшнего дня ее вид ассоциировался у меня с
таксой, но сейчас я вдруг увидел в ней голую мексиканскую собачку, вечно
дрожащую, совершенно несамостоятельную и абсолютно зависимую от
окружающих ее людей. Да, я хорошо представлял себе, как это бывает:
прорваться в платное отделение престижной клиники не каждому удается,
для этого нужно иметь или непререкаемый авторитет в медицинских кругах,
или связи. Авторитета у тридцатилетней (или чуть старше) Эммочки быть
пока еще не могло, она даже не кандидат наук. Значит, пропихнули по
знакомству, деньги здесь она зарабатывает отнюдь не малые, и расстаться
с местом в ее планы не входит. А тут свалился на ее голову знаменитый
писатель, но что еще хуже - у писателя мамочка доктор медицинских наук и
профессор, перед ней вся медицинская общественность столицы и области
как на ладони. И сделай маленькая Эмма хоть что-нибудь не так, на ее
репутации можно будет ставить изящный, но нестираемый крестик. А вполне
возможно, что есть и еще одно обстоятельство, учитывая внешние данные
моего доктора. Данные не бог весть какие, она скорее страшненькая, чем
симпатичная, хотя и очень обаятельная. Может быть, у нее есть мужчина
или даже муж, которого привлекает ее зарплата, и отказ от денежной
работы разрушит личную жизнь этой несчастной Голой Собачонки.
Ну и что мне делать? Позволить ей навязать мне психическое
заболевание вместе с психоаналитиком, чтобы моя матушка Ольга Андреевна
не смогла упрекнуть Эмму в том, что та не все сделала для ее сына? Иными
словами, поставить под угрозу собственное реноме ради спасения ее
репутации? Нет, на такие жертвы я идти не готов. Я, конечно, добрый и
жалостливый, но не до такой же степени!
- Хорошо, Эмма Викторовна, - я изобразил из себя эталон понимания и
покладистости, - я подумаю над вашими словами. Не уверен, что вы правы,
но я обдумаю то, что вы сказали.
***
Муся появилась в четыре, собранная, деловая, в образе Самки Гепарда.
Я все ждал, что она усядется на диван и превратится в Персидскую
Кошечку, но этого не случилось.
- Вот документы, - она вытащила из портфеля синюю папку и положила на
стол рядом с телефоном, - ко всем бумагам на иностранных языках подколот
перевод, так что разберешься. К сожалению, я не смогу сегодня долго
пробыть у тебя, ты уж прости, Андрей. Планировала освободить себе весь
вечер, чтобы подробно поговорить с тобой обо всем, но не получилось.
Сегодня прилетает этот безумец, и мне придется его встречать и всюду
сопровождать, он же по-русски ни бум-бум.
"Этим безумцем" Муся называла владельца крупного литературного
агентства из Канады, регулярно наведывающегося в Россию в поисках
русских авторов, которых можно было бы выгодно пристроить в канадских
издательствах. К своим поискам он подошел вполне по-деловому и заключил
с Мусей контракт, согласно которому она обязуется в каждый его приезд
оказывать ему консультативную помощь, включая организацию передвижений
по городу и, если нужно, по стране, встречи с издателями и авторами,
реферирование (если речь шла о конкретной рукописи) и синхронный перевод
с утра до ночи. Приезжал "этот безумец" один-два раза в год дней на
десять, Муся ужасно выматывалась за эти дни, но расторгать контракт и не
думала: платил канадец щедро. Кстати, именно благодаря ему все мои книги
переведены и изданы канадским издательством, ведь Муся, разумеется,
предлагала "безумцу" в первую очередь своих авторов.
- Бедненькая, - посочувствовал я ей, - тебя ждут веселые деньки.
Каким временем ты располагаешь? - Муся бросила взгляд на часы.
- Минут пятнадцать, не больше, надо мчаться в Шереметьево.
- Тогда я буду краток. У меня к тебе просьба. Вот, возьми, - я
протянул ей ключи от квартиры, - и пожалуйста, съезди ко мне домой и
привези мою записную книжку. К сожалению, не могу тебе сказать точно,
где она лежит, но раньше я обычно держал ее на компьютерном столе, прямо
рядом с телефоном. Сделаешь?
- Конечно, - она взяла ключи и бросила в портфель. - Если сама не
вырвусь к тебе, пришлю того же мальчонку, который тебе телефон привез.
Жаль, что ты мне раньше не сказал, я бы подъехала к твоей маме, взяла
ключи, и уже сейчас ты получил бы свою книжку. Не сообразил?
- Сообразил. И тут же сообразил, что матушке это не понравилось бы.
Почему я прошу об этом не ее, родного человека, а тебя? Она сказала бы
тебе, что сама найдет записную книжку и привезет мне.
- И что в этом плохого? - не поняла Муся. - Пусть бы и привезла.
- Мусенька, дорогая, у тебя принципиально другая мать, и ты меня
никогда не поймешь. Я не люблю, когда матушка роется в моих вещах и
бумагах. Она человек деликатный и никогда сама никуда не полезет, но
если ее попросить что-то найти и если на ее пути при этом попадется хоть
одна бумажка, можешь быть уверена, эта бумажка будет прочитана от корки
до корки. А потом мне придется отвечать на множество вопросов и
выслушивать разнообразные упреки в том, что я опять сделал что-то не
так. Однажды она нашла у нас дома счет за телефонные переговоры, причем,
заметь себе, оплаченный. Так она не поленилась, изучила каждую букву и
цифру и обнаружила, что оплата была просрочена на два месяца. Разговоров
было - на две недели! И что мы с Линой несобранные, неорганизованные,
что никогда ничего не делаем вовремя, что рано или поздно у нас отключат
телефон за неуплату или вообще снимут номер, и как мы будем жить дальше,
и тому подобное. Из-за такой ерунды - две недели нервотрепки. А я ведь
совсем не знаю, какие бумаги лежат сегодня у меня в столе, ты понимаешь?
И матушку туда на пушечный выстрел подпускать нельзя.
- Аргумент, - согласно кивнула Муся. Она так и не присела, продолжала
стоять, поставив портфель на стол и облокотившись на широкий подоконник.
- Я все поняла, записную книжку найду и переправлю тебе. Что еще?
Кстати, ты прочел свои книги?
- Да, осилил.
- Что так скучно? - улыбнулась она. - Почему "осилил", а не "запоем
проглотил"? Не понравилось?
- Не в этом дело... Просто то, на что я надеялся, не случилось. Я
ничего не вспомнил. А качество написанного я как-то не собрался оценить.
Вроде ничего, увлекательно. А ты как считаешь?
- Андрей, ты же знаешь, я твои рукописи не читаю, я их продаю. Читать
имеет смысл, когда автор не известен, чтобы понять, как он пишет и о
чем. А твои книги зачем мне читать? Ты - Корин, этим все сказано,
издатели платят уже только за твое имя, а не за содержание.
- Муська, - засмеялся я, - ты цинична до неприличия.
- Я всегда была такой. А ты что, надеялся, что я за два года стала
другой?
- Нет, я радуюсь, что ты прежняя. Человеку для внутреннего комфорта
необходимо чувство стабильности, узнаваемости. Знаешь, мне действительно
очень страшно, что за два года все вокруг переменилось, и я уже не найду
своего места в этой изменившейся среде. Поэтому я радуюсь как ребенок,
когда вижу, что что-то осталось прежним, кто-то совсем не изменился.
Меня это утешает, и я начинаю думать, что два года - это не такой уж
большой срок.
Мне показалось, что Муся немного нервничает, вероятно, боится
опоздать в аэропорт, и при этом не хочет меня обидеть.
- Все, дорогая, беги, не буду тебя задерживать. Когда ты появишься?
- Пока не знаю, Андрюша, - в ее голосе послышалось явное облегчение
оттого, что я не обижаюсь на ее столь скорый уход. - Наш безумец
собирается пробыть здесь почти две недели, но точное расписание я буду
знать только сегодня вечером, когда он прилетит. Я обещаю, сегодня же
выберусь к тебе домой за записной книжкой и позвоню, что и как.
- Позвони обязательно, - попросил я, - мне нужны телефоны одного
человека, ты мне их продиктуешь, а саму книжку можно и попозже привезти.
Конечно, я не обижался на Мусю, ведь она, в отличие от меня,
работает, крутится. У нее пенсионного возраста родители и еще дочка, к
сожалению, больная, на лечение которой постоянно нужны деньги, с каждым
годом все больше и больше. Поэтому Муся с ее юридическим образованием,
прекрасным знанием авторского права и издательской "кухни" и свободным
владением тремя иностранными языками хватается за любое дело, которое
может принести хоть какие-нибудь деньги. Даже, случается, выступает в
качестве гида-переводчика для чьих-нибудь гостей, не говоря уж о
бесконечных переводах всяческих контрактов с русского и на русский. Да и
с авторами хлопот немало, кроме меня, у Муси на руках еще восемь
творцов, и все в разных издательствах, и у каждого свои капризы и
амбиции.
После Мусиного ухода мне удалось на какое-то время отстроиться от
мыслей о выстреле, не то почудившемся мне, не то имевшем место в
реальности. Я смотрел на синюю папку и тешил себя надеждой на то, что
вот здесь-то как раз и найдутся те самые слова или цифры, которые
подтолкнут мою увязшую в весенней распутице память. А вечером я
созвонюсь с Борисом, он завтра же приедет ко мне. Рано отчаиваться, еще
не все возможности исчерпаны, я буду пытаться, буду стараться,
изобретать все новые и новые способы заставить амнезию сдать свои
позиции. Я справлюсь с ней. Сам справлюсь. И не нужны мне никакие
психоаналитики.
***
- Ожил! - Борькин голос звучал в трубке непривычно-насмешливо. - А
мне Ольга Андреевна запретила тебя тревожить, и я как хороший мальчик
сижу тихонько и не высовываюсь. Ты же знаешь, я привык слушаться твою
маму. Ну как ты?
- На все сто, - бодро отрапортовал я. - Очень хочу с тобой
повидаться. Ты сможешь вырваться ко мне?
- Нет вопросов, - тут же ответил он. - Говори, когда и куда ехать.
Ольга Андреевна так тебя законспирировала, что я даже не знаю, где тебя
держат.
Я продиктовал ему адрес, заручился обещанием Бориса приехать завтра
же прямо с утра, принял душ и улегся в постель вполне умиротворенным. За
вечер я успел одолеть примерно треть всех бумаг, которые оставила мне
Муся, но в голове ничего не прояснилось. Это меня не обескуражило, ведь
впереди были еще две трети содержимого синей папки, а главное - встреча
с Борисом. Но матушка-то, матушка-то какова, а? Теперь хоть понятным
стало, почему Борька не объявился. Наверняка он, узнав об аварии,
кинулся названивать и мне домой, но там ему никто не ответил, и на мой
мобильник, который оказался отключенным из-за севшей батареи, и матушке,
которой сначала тоже не было, но которая в конце концов приехала и
элегантно отшила его. Тревожить меня, видите ли, нельзя! Да чем Борька
может меня потревожить, скажите на милость? Я все понимаю, матушка
всегда хотела безраздельно владеть своими детьми, а после смерти Веры
это желание обрушилось на меня одного. Она ревновала меня к первой жене,
ревновала к Лине и, мне кажется, подспудно хотела, чтобы я вообще
никогда не женился и оставался до конца жизни маминым сыном. Нет, она
никогда не позволяла себе дурно отзываться о моих женах и друзьях, а
если и критиковала их, то очень деликатно и, надо признаться, всегда по
делу. Ольга Андреевна - умнейшая женщина, но даже у самых умных людей в
подсознании творится черт знает что. Как она обрадовалась, когда я
согласился с тем, что не нужно дергать Лину и срочно вызывать ее в
Москву! С какой готовностью согласилась с тем, что я не хочу выходить из
клиники и включаться в привычный круг контактов, пока не справлюсь со
своим страхом попасть впросак и выглядеть нелепо. И как ловко отсекла от
меня Борьку Викулова. Хорошо еще, что не посмела таким же манером
обойтись с Мусей, все-таки понимает, что Муся - это не столько эмоции,
которые могут меня разволновать, сколько дело, работа, в конце концов -
деньги.
Перед тем, как лечь спать, я некоторое время обдумывал неожиданно
пришедшую в голову мысль пойти погулять по парку. А что, если во время
такой же, как вчера, поздней прогулки в темноте я снова услышу те
странные звуки, но на этот раз увижу их источник, и это окажется нечто
абсолютно безобидное? То есть никто и не собирался меня убивать, никто в
меня не стрелял, нет никакой опасности для жизни, и в то же время нет
слуховых галлюцинаций. Иными словами, и ни во что страшное я не
вляпался, и с головой у меня все в порядке. Идея была весьма и весьма
соблазнительной, но как человек, набивший руку на продумывании интриг
для своих сюжетов, я быстро просчитал, что вариантов может быть целых
три. Либо тот, о котором я подумал в первую очередь, самый красивый и
желанный. Либо я ничего не услышу, вчерашняя история так и не получит
разъяснения, и я буду продолжать мучиться вопросом: было это или не
было. Либо меня все-таки убьют, чего уж совсем не хотелось бы. "Завтра,
- решил я, опуская голову на подушку, - завтра я выйду гулять днем,
когда светло и в парке много людей. Если меня собирались убить, то на
глазах у всех сделать это не посмеют. А если нет, если у тех звуков
совсем иное происхождение, то будем надеяться, что мне повезет, я снова
их услышу и все выясню. Как просто! И почему я не сделал этого сегодня?
Завтра сделаю обязательно".
***
Едва Борис переступил порог моей палаты, я почуял неладное. Может, не
зря матушка боялась, что встреча с ним может меня расстроить? Борька
Викулов, мой ровесник и одноклассник, был совершенно седым. Белым как
лунь. Щеки заметно опали. Походка была не такой стремительной, как
прежде. Что с ним? Неужели тяжелая болезнь свалилась на него? А я ничего
не помню.
Наверное, мина у меня была чрезмерно выразительной, потому что Борька
усмехнулся:
- Что смотришь как неродной? Не узнаешь? - Мне понадобилось некоторое
время, чтобы прийти в себя и обрести способность внятно говорить.
- Прости, Боря... Я ведь не помню ничего. Что с тобой? Ты болен?
- Я? - он расхохотался, и смех его был прежним, раскатистым и
громким. - Теперь уже нет. Теперь я здоров. Да ты не переживай, Дюхон,
ты меня в таком виде и не видел. Мы ж с тобой больше двух лет не
встречались.
То есть как это не встречались? А на кладбище? Я отчетливо помню, что
мы виделись с Борькой в феврале девяносто девятого, в день рождения
Веры. Потом было то самое восемнадцатое июля, после которого я ничего не
помню, а потом еще август - день рождения отца, октябрь - день его
смерти, декабрь - день смерти сестры. Потом снова февраль, уже
двухтысячного года, и снова август, октябрь и декабрь. И февраль две
тысячи первого. Восемь дней поминовения, и что, ни на одном из них я не
виделся с Борькой? Как же так, почему? Неужели он два года болел?
- Прости, Боря, - растерянно повторил я, потому что никаких других
слов придумать не мог. - Я действительно ничего не помню. Расскажи, будь
другом.
- Да уж вижу, что ни хрена ты не помнишь! - Чуть прихрамывая, он
пошел мне навстречу, протягивая руку. Мы коротко обнялись, и я полез в
шкаф-сервант, где стояли предусмотрительно привезенные матушкой бутылки
с дорогими спиртными напитками на случай необходимости отблагодарить
кого-то из персонала.
- Мне нельзя, а тебе налью. За встречу. Что ты будешь, коньяк, виски,
водку?
- Ничего, Дюхон, не буду, я за рулем.
Это что-то новенькое! До сих пор у Борьки были водители, так что
проблема вождения никогда не принималась в расчет, если речь шла о
выпивке.
- А водитель?
- А водителя нету, - он картинно развел руками в шутовском жесте.
- Именно сегодня или его вообще больше нет? - уточнил я, пытаясь
осмыслить перемены, произошедшие с другом.
- Вообще нет. У меня больше нет водителей. Я теперь сам езжу, как
нормальный человек. Да что ты смотришь на меня как на привидение! Давай
убирай обратно свою бутылку, садись и рассказывай, как ты дошел до жизни
такой.
- Да нет уж, - я покачал головой, - это ты рассказывай. Какая такая
хворь тебя подрубила?
- Социально-политическая, - Борька снова усмехнулся, но на этот раз
его лицо выражало сарказм. - Называется она "уголовное дело против
богатого бизнесмена". Слыхал про такие болячки?
Вот это номер! Выходит, против Борьки возбудили дело!
Но, судя по тому, что он сидит у меня в палате, а не на нарах, все
обошлось, только здоровье ему попортили и нервы помотали. Борька был
немногословен, но присущее ему чувство юмора сделало рассказ об
отношениях с правоохранительной системой весьма легким и забавным по
форме. Однако по сути все это было ужасным. Просто ужасным. Его
арестовали и несколько месяцев держали под стражей в одной камере с
уголовниками. Его жестоко избивали и сокамерники, и сами милиционеры,
добиваясь нужных им показаний о незаконных финансовых операциях и
переводе денег на зарубежные счета. Пытались навесить ему организацию
каких-то убийств, которые, видимо, давно не могли раскрыть. Потом шили
дело об участии в транзите наркотиков. Потом у милиционеров и прокуроров
сменилось руководство, пришли новые люди с новыми друзьями, у которых
были свои конкуренты, и новыми идеями о том, как помочь этим самым
друзьям в борьбе с этими самыми конкурентами. Короче, Бориса Викулова
выпустили, а дело закрыли. В камеру Борька пришел здоровым богатым
мужиком, любящим отцом и любимым мужем. А вышел полным инвалидом, с
отбитыми почками, раздробленным коленом и кучей других болячек. И
совершенно седым. И почти нищим, во всяком случае, по сравнению с былым
достатком. Его фирму растащили по кусочкам доброжелательные партнеры
якобы в целях спасения его самого и, радостно взмахнув серебристыми
крыльями, принадлежащими Аэрофлоту, Свиссэру и Люфтганзе, отбыли за
рубеж спасать все остальное. Юристы у них были грамотные, и Борьке по
выходе из следственного изолятора даже претензии предъявить оказалось
некому. Любящая жена не пришла в восторг от подобного расклада, который
стал ей, находящейся на свободе, очевиден куда раньше, чем сидящему в
застенке Борьке. Она потребовала развод, пока он еще был под арестом, и
упорхнула от него в кресле салона бизнес-класса самолета, выполняющег