Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
е фигуры, но я не обратил
на них внимания, пока не услышал голоса, нетрезвые и хамоватые.
- Ты гляди, у него там целый магазин. А пива-то! Залейся. - Я понял,
что обсуждается содержимое салона моей машины. Не буду встревать, и,
может быть, все обойдется. Если я начну реагировать, то возникнет
сначала перепалка, а потом, не дай бог, и драка. Черт меня дернул
остановиться именно у этой палатки! Что, других мало? Ну почему я такой
невезучий?
- Будьте добры, три "Святых источника" по пять литров, - я протянул в
окошко деньги и удивился тому, что голос не дрожит, хотя внутри все у
меня тряслось.
Продавец молча взял купюры и скрылся в глубине палатки.
- Слышь, отец, ты бы поделился с младшими товарищами.
- Нехорошо, батя, - подхватил второй голос. - Жируешь, вон хавки
сколько набрал, ты ж лопнешь, если все съешь сам. И пивасика тебе
столько не выпить одному. Ща мы тебя раскулачим по-быстрому, ты не
боись, это не больно.
- Ага, - снова включился первый, - ничего не почувствуешь. Было ваше
- стало наше.
С этими словами один из парней открыл заднюю дверцу, и я проклял себя
за то, что не запер машину и не включил сигнализацию. Сейчас завыла бы
эта верещалка во всю мощь, подонков как ветром сдуло бы. Хорошо хоть
ключи из замка зажигания вытащил и в карман положил. На молчаливого
продавца, похоже, надежды нет, он здесь один, и нарываться на конфликт с
пьяными дебилами ему не резон. Я-то уеду, даже если и побитый и
ограбленный, а он останется.
Я стоял, будто меня заморозили, и смотрел, как парень согнулся
пополам и полез в салон, чтобы вытащить упаковку пива. "Ты так и будешь
стоять?" - мелькнуло в голове, и это было последним, что я осознал.
Все остальное происходило на полном автомате. Вдох, выдох, мысленный
круг, рука расслаблена... Дикий вой, который проник в уши, остался
неопознанным, я не понимал, что кричит тот, кого я ударил. Более того, я
даже не мог точно сказать, куда я его ударил и какой именно из
показанных мне Телком ударов нанес. Из меня, неподвижно стоящего возле
палатки интеллигентного немолодого и совершенно не агрессивного писателя
Андрея Корина, вылез, даже не вылез - молниеносно выскочил кто-то
другой, тот самый, которому Нравилось Бить, и сделал все то, чему его
научил добродушный охранник Гриша.
Парень, полезший в машину, неловко развернулся и покачнулся, все-таки
он был нетрезв и потому плохо скоординирован.
- Ты че... - начал было он, но уже через секунду валялся рядом с
задним колесом.
В боковой стене палатки открылась дверь, продавец, по-прежнему не
произнося ни слова, вынес и поставил на асфальт три пятилитровые бутыли
с водой и протянул мне сдачу.
Я-Корин продолжал неподвижно стоять. Я-Боец сладострастно пнул ногой
сначала одного, потом другого алкаша-грабителя и неторопливо вернулся на
место. "Ну вот и все, дружок, - спокойно сказал Боец Корину, - бери
воду, и поехали".
Я открыл багажник, поставил туда баллоны, завел машину и уехал.
Заморозка начала отходить, как после визита к стоматологу. Меня
затошнило. Закружилась голова, и пришлось остановиться, чтобы прийти в
себя. Кирпичик с треском вылетел из кладки, стена рухнула, и меня
погребло под руинами.
Я вспомнил.
ГЛАВА 16
До дачи я доехал еле-еле, кажется, даже медленнее, чем если бы шел
пешком. Никак не мог сосредоточиться и принять хоть какое-нибудь
решение. Куда все-таки ехать, на дачу или в город? И если в город, то к
кому? И что сказать? Или не говорить ничего и тихонько сидеть в своем
уютном загородном доме и обдумывать то, что случилось? Или не
обдумывать, а сделать вид, что ничего не произошло, и спокойно
дописывать книгу? Или обдумывать и молчать?
И вообще: как мне теперь жить? Что мне со всем этим делать?
***
С точки зрения среднестатистического мужчины, я вел себя по меньшей
мере странно, и это еще мягко сказано. Меня интересовала Анна. Очень
интересовала. Меня необъяснимо тянуло к ней, и в то же время точно так
же необъяснимо я сторонился ее, то ли напуганный рассказами Марии, то ли
отталкиваемый ее замкнутостью и равнодушием к детям, вернее, к их
воспитанию. Каждое утро я совершал в оздоровительных целях длительную
прогулку вокруг деревни, и прогулка эта неизменно заканчивалась возле
дома, где жили многодетная мать и одинокая старуха. И каждое утро я,
исполненный самых решительных намерений зайти к Анне, познакомиться с
ней поближе, разговориться, сворачивал за угол и заходил к Марии. Чепуха
какая-то!
Сегодня я взял себя в руки и, зажмурившись, толкнул калитку напротив
крыльца Анны. Я бы, наверное, и сейчас завернул к старухе, но заметил,
как молодая женщина вытаскивает из дома что-то тяжелое. Ну как не
помочь! Вдвоем мы вытащили на крыльцо громоздкий старый буфет, который,
сколько я помню, стоял в кухне.
- Спасибо!
Анна подержалась за поясницу и виновато улыбнулась.
- Вот решила покрасить буфет, а то на него уже смотреть страшно. Не
хочу в кухне с краской возиться, она очень сильно пахнет, а там
продукты, да и Эспера химические запахи не переносит. А здесь, на
крыльце, запах будет не так заметен, да и выветрится быстрее.
Я заметил два закрытых белых ведра с краской. Если верить надписи, в
одном краска была светло-оливковая, в другом - голубая. Она что же,
собирается красить эту развалину в два цвета? Оригинально!
Анна будто перехватила мой взгляд и снова улыбнулась.
- У меня сегодня день большой живописи. Раз уж купила краску, то буду
красить все, что нужно. И буфет, и веранду. Только не могу решить насчет
цвета. Как вы считаете, голубая, веранда - это не слишком претенциозно?
Или лучше ее покрасить в оливковый, а буфет сделать голубым? Мне самой
ни тот, ни другой цвет не нравится, но в лавке были только эти.
- А вы сами какие цвета предпочли бы? - поинтересовался я. - Вот если
бы был большой выбор, вы бы что купили?
- Я? - Анна задумалась. - Наверное, для буфета купила бы
терракотовый, а для веранды - черный.
Ответ сразил меня наповал. Кто же красит дом или хотя бы его части в
черный цвет? Сколько живу на свете, а такого не видел. И что за радость
сидеть на веранде за столиком с чашечкой кофе или бокалом вина и видеть
вокруг черную стену, черный пол и черные перила? Не понимаю.
- У вас своеобразный вкус, - осторожно ответил я. - Мне не
приходилось видеть веранды, выкрашенные в черное.
- Мне тоже, - она легко вздохнула и рассмеялась. - Я знаю, что это не
принято, но очень хочется.
- Но почему? Откуда такое странное желание?
- На черном фоне женщина всегда выглядит белокожей блондинкой, даже
если она смуглая и темноволосая. И вообще, на черном фоне меньше
заметно, если я плохо выгляжу, лицо серое, глаза ввалились.
- Вы всегда выглядите прекрасно! - я поспешил с комплиментом, в
глубине души удивляясь Анне: такая необыкновенная, такая ни на кого не
похожая, странная, загадочная, а на поверку оказалась обычной бабой с
обычными бабскими штучками и стремлением всегда казаться красавицей.
Подумать только, как я обманывался!
- Вы идете к Марии?
Вопрос прозвучал дежурно, никакого скрытого смысла я в нем не
услышал, собрался было ответить утвердительно, но неожиданно солгал:
- Да нет, я просто гулял, увидел, как вы тащите буфет, зашел помочь.
А хотите, я помогу вам красить?
Это еще что за новости? Предложение помочь вылетело из меня помимо
моей воли, и я теперь не знал, что с ним делать. На это утро у меня были
совершенно другие планы, и бытовая живопись в них никак не входила. Анна
испытующе посмотрела на меня.
- А вы умеете? Я думала, композиторы умеют только на музыкальных
инструментах играть.
Честно говоря, малярными работами я сроду не занимался, но ведь это
не должно быть бог весть как сложно. Чем там они орудуют, кистью,
валиком или еще чем?
- Но вы же меня научите, - самонадеянно заявил я. - В конце концов,
вы можете поручить мне работу попроще. В любом случае, лишние руки вам
не помешают.
Ого! Я уже уговариваю ее принять мою помощь, как будто для меня это
вопрос жизни и смерти. И как это ей удается, произнося минимум слов,
заставлять мужчин делать то, что ей надо, да еще так, что они, наивные
идиоты, за счастье почитают и сами напрашиваются.
- Хорошо, - Анна коротко кивнула, - я дам вам валик, и вы будете
красить стену на веранде. А я займусь буфетом.
Мы приступили. Не могу сказать, что получалось у меня ловко, к тому
же запах у краски оказался и впрямь далеко не цветочный. Я водил
рукояткой с насаженным на нее валиком вверх и вниз и проклинал себя за
неизвестно откуда взявшуюся отзывчивость, которая мне же во вред и
обернулась. И сдалась мне эта Анна! Пусть другие мужики вокруг нее
табунами вьются, а меня увольте. Почему я, известный композитор, не
очень здоровый человек, недавно перенесший сильнейший гипертонический
криз, торчу здесь, изображая из себя маляра, вместо того, чтобы
предаваться приятной беседе с оригинально мыслящей старушкой, попутно
попивая кофеек с вкусным, только что извлеченным из духовки печеньем?
Вопрос был простым, а ответа на него не было.
- Анна, а где ваши дети? - спросил я, идя на поводу у мысли о том,
что матери в обустройстве дома помогать должны были бы именно они, а не
посторонний, в сущности, человек.
Она равнодушно пожала плечами.
- Гуляют, играют. Эспера, как всегда, у Марии, а остальные живут по
своему распорядку.
- И вы за них совершенно не волнуетесь? - Анна кинула на меня чуть
удивленный взгляд.
- Разве я должна волноваться за них? Им никто не сделает ничего
плохого. Я знаю, вам уже говорили об этом. Так почему вы опять
спрашиваете?
- Я имел в виду несколько иное. Мне кажется, вы как мать должны
беспокоиться о том, чтобы ваши дети получили полноценное образование.
Они у вас даже в школу не ходят. Только Эспера любит читать, а остальные
целыми днями болтаются без дела. Они у вас даже не приучены к тому, что
матери нужно помогать по хозяйству. Неужели вас не беспокоит, что они у
вас растут совершенно не приспособленными ни к жизни в семье, ни к жизни
в обществе?
Снова пожатие плечами, только на этот раз она даже не обернулась в
мою сторону и ответила, не прекращая водить тонкой кистью по затейливым
изгибам, выпуклостям и впадинкам, украшающим дверцы буфета.
- Разве дети должны помогать родителям потому, что родители этого
требуют? Дети должны помогать только тогда, когда этого потребует их
душа. Когда они сами осознают, что помогать - это хорошо, это радостно,
это приносит удовольствие. Вот когда ребенок это поймет, родитель будет
счастлив принять его помощь. А иначе будет рабский труд из-под палки, и
грош цена тому родителю, который примет такую помощь, прекрасно понимая,
что его ребенок злится оттого, что его не пустили гулять с приятелями
или в кино, негодует и не испытывает, помогая маме, ни малейшего
морального удовлетворения.
- Вы правы, безусловно, - согласился я, - но мне казалось, что в
таком возрасте, в каком находятся ваши дети, такое понимание уже должно
быть. Да, пятилетний ребенок может не знать и не осознавать, какая это
радость - помочь папе с мамой, но годам к двенадцати, по-моему, пора бы
уже начать взрослеть и соображать, что к чему. Именно это я и имел в
виду, когда спрашивал, не беспокоит ли вас это.
- Вы сказали: "Годам к двенадцати пора взрослеть и соображать, что к
чему". А кто сказал, что пора? Где это написано? Кто установил эту
норму? И потом, я прекрасно справляюсь сама, а если дети начнут мне
помогать, я стану чувствовать себя старой и немощной. Между прочим,
Мария каждый день собирает к обеду гостей и отлично справляется без
посторонней помощи.
Мария, опять Мария. Даже в словах Анны я отчетливо чувствовал
старухино влияние. Интересно, как же это Мария ухитряется вкладывать в
голову соседки свои идеи, если они почти не общаются? Вот уже несколько
дней подряд я просиживал у старухи с утра до вечера, и за все это время
Анна только пару раз заглянула буквально на минутку, чтобы угостить
Марию свежеиспеченным пирогом или позвать Эсперу домой. Совместные
посиделки у этих двух обитательниц одного дома, очевидно, не
практикуются. Тоже, кстати, странно. Ведь если Анна неглупая женщина, ей
должно быть интересно подолгу разговаривать с Марией. Впрочем, возможно,
раньше они много общались, а потом между ними кошка пробежала. Такое
бывает. Правда, я ни разу не слышал от Марии ни одного худого слова об
Анне, но это только свидетельствует об уме и душевной деликатности
старушки, а вовсе не об отсутствии конфликта.
- Скажите, Анна, - я все-таки решился задать вопрос, который меня так
мучил, - вы помните мужчину, с которым танцевали несколько дней назад на
балу?
- Конечно, - она обернулась и с улыбкой посмотрела мне прямо в глаза.
- Он умер, погиб, я слышала об этом по телевизору. Вы хотите спросить,
как я живу со всем этим?
- Ну, в общем... - все нужные слова мгновенно вылетели из моей
головы, ибо такой прямоты я, признаться, не ожидал. - Наверное, это
очень трудно: знать, что любой мужчина, который вас полюбит, обязательно
умрет.
Анна расхохоталась, звонко и переливчато.
- Как интересно вы говорите! Любой мужчина, который меня полюбит,
обязательно умрет... Все мужчины обязательно умрут, это закон, так
устроена жизнь. И вы тоже умрете. В этом смысле на мне не лежит никакой
ответственности. Просто те мужчины, которые захотят меня завоевать,
увлечь, женить на себе и все такое, вот эти мужчины умрут несколько
раньше. Но какая, в сущности, разница, раньше или позже, все равно
результат один и тот же.
- И вам их совсем не жалко? - подивился я такой откровенной
циничности.
- Их? Нет, не жалко. Они сами этого хотели. Их честно предупреждали и
посторонние люди, и я сама. Но они сделали свой выбор. Почему нужно
жалеть людей, которые делают сознательный выбор и готовы пожинать плоды
своих решений? По-моему, эти люди заслуживают не жалости, а уважения.
- А вы? Разве вам себя не жалко?
Анна посмотрела на меня с нескрываемым изумлением.
- Почему я должна себя жалеть? Разве со мной что-то не так?
- Но ведь вы не можете никого полюбить. То есть нет, не так... - Я
отчаянно путался в словах, пытаясь выразить мысль, только что пришедшую
мне в голову. - Вы можете встретить мужчину, к которому потянется ваша
душа, но вы будете знать, что если он ответит на ваше чувство, то в
ближайшее время умрет и вы снова останетесь одна. У вас остается только
два пути: или любить его и принести в жертву року, который над вами
висит, и в итоге потерять любимого, или не пускать любовь в свое сердце
и, сцепив зубы, вычеркнуть такого мужчину из своей жизни. Разве это не
страшная участь?
Она аккуратно положила кисть на кусок картона рядом с ведром, сделала
несколько шагов и уселась на ступеньку, ведущую на веранду.
- Вы правы, - негромко проговорила она, глядя куда-то вдаль, то ли на
дом с противоположной стороны дороги, то ли на птичку, спрятавшуюся в
густой кроне дуба. - Но никто никогда не думал об этом так, как вы. Все
говорят только о том, что случается с теми, кто приближается ко мне. О
том, как живу я и что происходит со мной, не думает и не говорит никто.
Вы - первый. Знаете, меня никогда в жизни никто не пожалел. Ни разу.
- Почему? Рядом с вами не было тех, кто мог бы вас пожалеть,
посочувствовать вам?
- Никому в голову не приходило, что я нуждаюсь в жалости и
сочувствии. Все думали, что я такая сильная, самостоятельная, никогда не
жалуюсь, не плачу, не ною, значит, у меня все хорошо. А вы могли бы меня
пожалеть?
- Я уже это сделал.
Я тоже оставил валик и присел на ступеньку рядом с Анной. Неожиданно
она прислонилась ко мне и уткнулась лбом в мое плечо. Я осторожно обнял
ее за плечи и начал тихонько покачивать, словно ребенка баюкал. Ее
обнаженная рука была холодной, но в этот раз она не показалась мне
ледяной. Просто прохладной. Так мы и сидели, обнявшись и молча
покачиваясь, и я поймал себя на том, что в этом объятии не было ни капли
эротики, ни грамма чувственности. Я перестал видеть в Анне желанную
красавицу. Странно, но в тот момент я чувствовал себя ее другом.
И тут же предательски зашевелились сомнения: а не слишком ли близко я
подошел к Анне? Ведь злому року неизвестно, с какими намерениями, с
какими мыслями я сейчас обнимаю ее. Вдруг он решит, что и я должен пасть
жертвой необъяснимой трагической закономерности?
Я невольно отстранился и убрал руку.
- Ну что ж, будем продолжать? - в моем голосе было, видимо, слишком
много наигранной веселости, и Анна все поняла.
Она поднялась и снова взялась за кисть. Я тоже вернулся к своему
валику, но теперь наш разговор потек куда живее и касался он всего
подряд, на что натыкалась свободно гуляющая и ничем не ограниченная
мысль. Начали мы с того, чем отличается любовь от жалости и что между
ними общего, а закончили проблемой выращивания цветов и деревьев. Анна
делилась собственным опытом, я же рассказывал ей о садово-парковых
дизайнах в разных странах мира, в которых побывал за много лет
гастрольных поездок. Когда Анна закончила красить буфет, а я - стену, мы
вдвоем принялись за перила и пол на веранде, не переставая болтать.
- Спасибо вам, вы так меня выручили! Вдвоем мы управились гораздо
быстрее, я как раз успею приготовить обед. Вы останетесь?
Мне показалось, что Анна говорит искренне и будет рада, если я сейчас
не уйду.
- С удовольствием, - я не кривил душой. - Моя помощь вам нужна?
- Не могу злоупотреблять ею, - она с улыбкой покачала головой. -
Знаете что? Вы сходите пока к Марии, отдохните, она будет рада вас
видеть. А когда обед будет готов, я вас позову. Вообще-то...
Анна посмотрела на часы и задумалась.
- Ленч мы уже пропустили, а до обеда я, пожалуй, не дотяну, очень уж
голодна. А вы как?
- Умираю от голода, - весело признался я. - Какие будут предложения?
- Тогда идите за Марией, пусть берет с собой все, что у нее есть уже
готового, и приходит сюда. А я сейчас быстренько посмотрю, что можно
разогреть или подать холодным.
Меня поразило, с какой уверенностью Анна отдавала свои указания. Она,
похоже, ни минуты не сомневалась в том, что Мария примет приглашение и
придет. Меня же начали одолевать сомнения: а вдруг Мария только что
закончила ленч и не голодна? А вдруг у нее в разгаре процесс
приготовления блюд к вечернему обеду с гостями? А вдруг у нее просто нет
настроения идти в гости к соседке? И я буду выглядеть совершенно
по-дурацки.
Но мои опасения оказались зряшными. Старуха, выряженная в розовое
кружевное длинное платье, перехваченное красным пояском, тут же
подхватилась, побежала на кухню и принялась составлять на огромный
поднос тарелки с нарезанными кусками холодного мяса и какими-то
салатами.
- Как кстати, - приговаривала она, открывая дверцы шкафчиков и
складывая в отдельный пакет сдобные булочки, печенье и куски вчерашнего
пирога, которым потчевала меня накануне, - Эсперу я покормила, а сама
увлеклась фильмом по телевизору и решила подождать, пока он закончится.
А фильм оказался длинным, две серии, но таким интересным, таким
захватывающим, что я оторваться не могла. И кушать хочу, и фил