Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
омогла. Вы
этого хотите?
- Ну, хочу, - недовольно буркнул я, уже сожалея о своем опрометчивом
шаге.
- Тогда давайте думать, как мне вас положить, чтобы у меня был доступ
к вам хотя бы с двух сторон.
- И что вы будете со мной делать?
- Лечить, - коротко ответила она, оглядывая мебель в комнатах первого
этажа.
Наконец она нашла то, что ее устроило, и велела мне лечь.
- Раздеваться? - спросил я, внутренне готовый послать ее подальше,
если она потребует обнажиться больше, чем я готов был.
- Не нужно. Просто ложитесь на спину.
Я лег и, как ни странно, расслабился и даже, кажется, задремал.
Очнулся я только тогда, когда Елена попросила меня перевернуться на
живот.
- А что вы делаете со мной? - задал я очередной умный вопрос.
- Лечу.
- Как?
- Наложением рук.
- Так вы экстрасенс, что ли? - догадался я.
- Ни в коем случае. Это другая методика.
- И как, действует?
- Это вы мне должны сказать. По моим ощущениям - действует, а как по
вашим - не знаю.
Я прислушался к себе. Тошноты больше не было. И голова стала ясной,
мутный песок, забивший ее, рассеялся. Впрочем, это могло быть
результатом того, что я полежал и подремал. Наложение рук! Выдумает
тоже. Шарлатанство одно.
Спустя два дня я уже не был так уверен в том, что это шарлатанство.
Ужасающего вида синяки и кровоподтеки, которые я без удовольствия
лицезрел в зеркале еще вчера, как-то уж очень быстро поблекли и
съежились, отбитые места на теле перестали болеть после первого же
сеанса, а после четвертого я чувствовал себя бодрым и сильным. Только
душа болела. Остро, невыносимо и тягостно.
Елена проводила по два сеанса в день, сказала, что так надо. Сразу
после него прощалась и уходила, не пыталась задержаться, не просила
налить чайку и вообще ничем не обременяла меня. К концу второго дня я
начал испытывать к ней нечто вроде симпатии, густо замешенной на
благодарности. И потом, если "эта штука" (так я про себя называл метод
лечения, применяемый Степановой дачницей) действует, то надо поподробнее
расспросить Елену и использовать материал в очередной книге. Это могло
бы стать неплохой "розочкой на торте".
Однако после четвертого сеанса, уже стоя в дверях, Елена сказала:
- Тело ваше мы более или менее привели в порядок. Но душа у вас
продолжает болеть. Вам нужно разобраться с тем, что с вами произошло в
восемь лет. Это в вас до сих пор сидит и пустило такие глубокие корни,
что вы не можете нормально жить.
Я похолодел. Возникло странное чувство нереальности и одновременно
совершенно реального пребывания в страшной сказке.
- А по-моему, я живу совершенно нормально, - искусственно бодрым
голосом заявил я. - Вы меня полечили, за что я вам бесконечно
благодарен, и теперь у меня все в полном порядке.
- Андрей Михайлович, - в ее интонациях появилась незнакомая мне
доселе жесткость, - один из смертных грехов - это грех лжи. Не в том
смысле, что вы обманываете других, это сколько угодно. А в том, что вы
не хотите говорить правду самому себе. У вас не все в порядке, и живете
вы не нормально. Перестаньте обманывать себя. Вы боитесь оказаться
униженным и отвергнутым. Подумайте об этом. Если захотите, чтобы я вам
помогла, - телефон вы знаете. Всего доброго.
Она ушла, а я еще долго сидел в холле на диванчике, ошалевший от
услышанного. В восемь лет... Откуда она узнала? Тридцать шесть лет
прошло, и я никогда никому не рассказывал об этом, но я и никогда об
этом не забывал.
Весь следующий день я промаялся, пытаясь то работать, то что-то
сделать на участке. И к вечеру не выдержал и позвонил Елене.
На этот раз она пришла не сразу, я прождал ее почти полчаса.
- Послушайте, - начал я с места в карьер, - я не собираюсь перед вами
исповедоваться и изливать душу. Чего я боюсь - это мое личное дело, и
делиться с вами я не намерен. Но я был бы вам очень признателен, если бы
вы объяснили мне, как узнали про тот случай, когда мне было восемь лет.
Меня интересует только это.
Я говорил, неотрывно глядя в ее лицо, произносил заранее
заготовленные слова и с каждой секундой все отчетливее понимал, что я
сейчас ей все расскажу. Мне это нужно. И это не принесет мне никакого
вреда, потому что она умна и поймет все Правильно, и не станет меня
осуждать, упрекать, объяснять, что я был не прав. Она просто выслушает и
поймет.
Так в мою жизнь вошла Елена...
И точно так же она вошла в нее второй раз, уже сейчас, когда я снова
попал в ту ситуацию, которую она назвала экзистенциальной. Снова пьяные
ублюдки, ищущие, кого бы обобрать и избить. И снова острое и четкое
понимание того, что меня сейчас могут убить. А если не убить, то, во
всяком случае, унизить, заставить испытать такую душевную боль, что
лучше бы умереть сразу.
- Почему ты ничего не сказала мне? - спрашивал я, не переставая
обнимать ее, словно боялся, что ее снова отнимут у меня. - Ты видела
меня каждый день, ты сидела со мной за одним столом, ты все знала и
молчала. Почему?
- А какой смысл говорить, если ты все равно этого не помнишь? - ее
рука все время гладила меня то по спине, то по плечу. - Мало ли кто что
тебе будет говорить, пользуясь твоим беспамятством. Ты бы мне не
поверил, ты бы подозревал, что я просто сумасшедшая фанатка, которая
решила подсуетиться и удачно втереться к тебе в доверие, а то и в
постель. Ведь ты бы именно так подумал, я тебя знаю.
- Да, - соглашался я, - я бы подумал именно так. Но каково же тебе
было...
Я осекся, вспомнив некоторые детали. Например, как Мимоза
расплакалась и убежала, когда я сказал, что не пришел на ужин, потому
что ко мне приехала жена. Могу себе представить, каково ей было это
слышать, ведь она нормальный человек и прекрасно понимала весь подтекст
сказанного. И вообще она могла видеть, что каждый раз, когда приезжает
Лина, я пропускаю или бассейн, или трапезу, а потом прихожу с таким
выражением лица, какое бывает у сытого кота, нажравшегося дармовой
сметаны. Уж ей-то, моей любовнице, отлично известно, какое лицо у меня
бывает после занятий любовью. И она молча терпела это.
- Но зачем, милая моя? - я сгорал от стыда. - Зачем ты так мучила
себя? Зачем ты вообще устроилась в этот санаторий?
- Чтобы быть рядом с тобой. А вдруг тебе понадобилась бы помощь? А
вдруг мне удалось бы стать тем детонатором, который вернул бы тебе
память? Или амнезия прошла бы, а рядом никого из близких. Так хоть я
была бы под рукой. Ведь я знала, какие именно события ты забыл, и
понимала, как больно тебе будет вспомнить об этом. Я должна была быть
рядом с тобой в этот момент.
Да, тут она была права. Кроме нее, о моем унижении не знал никто. Я
никому не рассказал. Поэтому никто не рассказал об этом мне самому,
когда мое сознание, так удачно воспользовавшись аварией и травмой
черепа, избавилось от неудобного воспоминания.
- Это стоило тебе больших денег.
- Я продала браслет, который ты мне подарил на Новый год. Этого
хватило на три месяца.
- На три месяца? Но ведь ты ушла из санатория раньше... - Я вдруг
вспомнил Бегемота. Он разговаривал с Еленой в парке санатория, а на
следующий день она объявила, что заканчивает лечение. Что бы это
значило? Мне стало муторно.
- Меня попросил твой врач, Михаил Викторович.
- О чем попросил?!
- Чтобы я уехала. Он сказал, что в ходе длительных бесед с тобой
выяснилось, что твое отношение ко мне и твои мысли обо мне как о соседке
по столу мешают тебе сосредоточиться на воспоминаниях, которые
необходимы для успеха его лечения. Что я являюсь для тебя раздражающим
фактором. Одним словом, он попросил меня, чтобы я уехала из санатория.
- Ничего не понимаю! Какие мысли?! Какое отношение к тебе, если я
тебя забыл? Что за бред? Ты чего-то не договариваешь?
Елена помолчала, отошла к окну.
- Я первая заговорила с Михаилом Викторовичем. Кстати, как ты его
называл? Наверное, Бегемотом, да?
- Точно. Как ты угадала?
- А его никак иначе нельзя назвать. Так вот, когда я заметила, что он
к тебе регулярно ходит, я выспросила у сестричек, кто он такой, они
сказали, что психоаналитик. И я подошла к нему в парке и честно все
рассказала. Про то, что мы давно знаем друг друга, что у нас близкие
отношения, что я специально устроилась в санаторий и что, если в ходе
занятий с тобой он сочтет, что я могу быть хоть чем-то полезной, пусть
только скажет, и я все сделаю. Он обещал. А потом, когда вышло интервью
с тобой, он сказал, что я мешаю и ему, и тебе. Я поверила и на следующий
день уехала.
Муся! Ай да Муся! Она же обещала сделать так, чтобы Мимоза исчезла с
моих глаз - и сделала. Ну искусница! Ладно, об этом потом...
Я пробыл у Елены без малого пять часов, и только после того, как она
накормила меня обедом, я приступил к рассказу о книге про коррупцию в
милиции и обо всех связанных с этим событиях.
ГЛАВА 17
- С этим надо что-то делать, - задумчиво повторила Елена, когда я
закончил повествование о собранных материалах и поездке в Германию.
- Конечно, надо, - хмыкнул я, - кто бы сомневался. Но я хочу понять,
что именно и как именно, чтобы самому себе не навредить. Ты же работала
следователем, я хочу, чтобы ты прокомментировала те материалы, которые у
меня в компьютере.
- Андрюша, я уже три года не работаю в системе, а по нынешним
временам это очень много, очень, поверь мне. Раньше, когда система была
стабильной и люди сидели на своих должностях по десять лет, можно было
легко сориентироваться в ситуации, даже если ты выпадал из нее на три
года. Теперь не то. Каждый день кого-то снимают, кого-то назначают,
создают новые подразделения и новые должности, меняют подчиненность. Тем
более когда приходит новый министр и приводит с собой новую команду, под
которую начинает перекраивать всю структуру, чтобы всем друзьям дать по
хлебной должности. Сегодня я для тебя не эксперт.
- А кто может быть таким экспертом? У тебя же наверняка остались
друзья-знакомые в МВД. Свяжись с ними.
- Андрюша, - она грустно улыбнулась и ласково погладила меня по руке,
- ты же знаток человеческих душ, неужели ты не понимаешь таких простых
вещей? Когда я увольнялась на пенсию по инвалидности со страшным
диагнозом, все быстренько забыли меня. Люди не любят чужого горя и
стараются по возможности не общаться со смертельно больными. Все они
уверены, что меня давно уже нет в живых. Им даже в голову не приходит,
что я не просто жива, но и здорова, что я полностью вылечилась. Мне
будет противно встречаться с ними, а им будет стыдно смотреть мне в
глаза. Я не могу переступить через себя и обратиться к ним. Тем более
что прошло три года и все они уже давно поменяли и должности, и места
службы. И потом, есть сугубо деловые соображения. Если за каждым твоим
шагом наблюдают, то в самое ближайшее время они поймут, что ты все
вспомнил. И тогда тебе конец.
- С чего это они поймут? - удивился я. - С того, что я приехал к
тебе? Так я тебя знаю как соратницу по лечению, мы с тобой за одним
столом почти три месяца сидели. Наши встречи ни о чем не говорят.
- Ни о чем, - согласилась Елена, - до тех пор, пока я не начну
проявлять активность и собирать для тебя информацию. Вот тут они
забеспокоятся.
- И снова ты не права. Мы познакомились в санатории, ты мне
понравилась, я тебя разыскал, тем более что при прощании ты оставила мне
свои координаты. Ты рассказала мне, что раньше была следователем, а я, в
свою очередь, поделился с тобой замыслом книги о милиции. Что может быть
естественней в таком раскладе, чем твоя готовность помочь мне с
профессиональными деталями? Не вижу ничего опасного.
- Андрюша, ты забываешь, что имеешь дело не с писателями, а с
офицерами МВД. Да, они будут думать точно так же, но потом поставят не
точку, а запятую, и продолжат; но на всякий случай надо проверить, так
это или не так. И если ты хоть одним взглядом, хоть одним звуком выдашь
себя и дашь понять, что ты вспомнил или что мы с тобой давно знакомы,
вся твоя конспирация полетит к черту.
- Могу тебе гарантировать, что я ничем себя не выдам, - гордо
пообещал я. - О том, что память вернулась, будешь знать только ты.
- Более чем достаточно, - усмехнулась она. - Я могу сделать только
один неосторожный шаг, обронить одно неосторожное слово - и на этом все
закончится. Конечно, я постараюсь быть максимально осторожной, но дать
тебе стопроцентную гарантию не могу. Это слишком большая
ответственность. Ты даже не понимаешь, как легко нас с тобой подловить.
Поверь мне, я же все-таки бывший следователь. Мы будем покупать в
магазине продукты и обмениваться репликами, а рядом будет стоять
человек, вслушивающийся в каждое наше слово. Или мы будем сидеть в
ресторане, а за соседним столиком будут находиться слухачи. Пойми, мы не
сможем на двадцать четыре часа в сутки перевоплотиться в парочку,
знакомую всего пять месяцев и практически не имеющую общего прошлого,
кроме нескольких недель, проведенных в санатории. Такое перевоплощение
требует колоссального напряжения и постоянной сосредоточенности, чтобы
это суметь, надо долго учиться и тренироваться. Мы с тобой не сможем.
- То есть ты боишься? - сердито уточнил я.
- Это не трусость и не пессимизм, Андрюша, это трезвая оценка наших с
тобой возможностей.
- Хорошо, - я принял решение и почувствовал даже нечто вроде прилива
сил, - мы с тобой уедем на дачу. Там нас никто не увидит и не сможет
подслушать, пусть думают, что я с тобой закрутил романчик на лоне
природы подальше от жены. И никаких резких шагов пока предпринимать не
будем.
- Ты с ума сошел! - ахнула она. - Как это мы уедем на дачу? А если
твоя жена приедет?
- Не приедет.
- Ты не можешь быть уверен... Ты хочешь скандала?
- Я уверен. Она не приедет. А если даже и приедет, то скандала не
будет. На сегодняшний день Лина пока еще слишком сильно хочет оставаться
моей женой. Она все стерпит.
- Я не понимаю тебя... Ты так странно говоришь. Не считаешь нужным
объяснить мне свою позицию?
Чего ж тут объяснять? Ох, лучше бы я не вспоминал! Не зря Елена почти
два года вдалбливала мне в голову, что с нами происходит только то, чего
мы боимся, что мы своими страхами сами навлекаем нежелательные события,
что мысль обладает невероятной созидательной силой и способна
формировать реальность. Это казалось мне заумным эзотерическим бредом, и
только тот факт, что Елена смогла вылечить себя сама, без помощи
хирургов и всякой там химиотерапии, удерживало меня от резких
высказываний. Елена без конца повторяла: если ты боишься оказаться
униженным, стало быть, ты считаешь, что в тебе есть такие качества,
которые могут сделать подобную ситуацию возможной. Силач не боится быть
побитым, потому что уверен, что у него нет слабых мест. Человек, который
боится оказаться побитым, думает, что слабые места у него есть. Если он
воспринимает себя таким, то остальные люди именно так и будут к нему
относиться. Если человек не считает себя достойным любви, его никто и не
любит. Если человек считает, что его можно унизить, его обязательно
унизят. Я боялся оказаться униженным и вот сначала получил четырех
подонков, а потом и историю с Линой и ее молодым любовником.
У Лины в буквальном смысле слова отказали тормоза. Она ничего не
соображала и совершала ошибку за ошибкой до тех пор, пока я больше не
смог старательно закрывать глаза на ее роман. А видит бог - я старался
изо всех сил, разборки и конфликты мне не нужны, и я уговаривал себя,
что мне все это только кажется, что я себе напридумывал, что Лина -
верная жена и прекрасная мать. Да, она поехала в Швейцарию делать
пластическую операцию, омолаживаться и стройнеть, но ведь любая женщина
хочет хорошо выглядеть, ничего удивительного. Да, она окончательно
перестала интересоваться сексом со мной, но мне-то это только на руку,
как женщина она меня давно не будоражит. Да, ей чаще, чем обычно, звонит
один и тот же мужской голос, но Лина вообще крутится в бизнесе, где
мужчин больше, чем женщин, и все разговоры у нее по делу, а
прислушиваться к интонациям не в моих правилах. Да, она уже дважды
ездила отдыхать без меня, приводя при этом разнообразные, но весьма
убедительные мотивы. Да, она перестала приезжать на дачу, когда я уходил
в трудовое подполье, хотя прежде навещала меня как минимум раз в три
дня, готовила еду, стирала мое белье и рубашки и убирала дом. Но ведь
она так занята, она работает с утра до ночи, а я прекрасно обхожусь
своими силами, да и от работы не отвлекаюсь. И таких "да" и "но"
набралось несколько десятков. Пока в один прекрасный день я не вернулся
с дачи "вне расписания" и не застал ее с любовником в самой
недвусмысленной ситуации. Его возраст меня шокировал, совсем мальчишка.
Разумеется, никакого скандала не было, я молча повернулся и уехал
назад, на дачу. Через час туда примчалась Лина и заявила, что разводится
со мной. Вообще-то она умная и интеллигентная женщина, но стресс от
пережитого полностью снес ее мозги, и она говорила такие вещи, которые
мне лучше бы не слышать. В частности, я узнал, что мое рыхлое, дряблое
тело не вызывает у нее ничего, кроме отвращения, что рядом со мной ей не
интересно быть привлекательной женщиной, потому что ей до судорог не
хочется привлекать меня. Что рядом с этим юным могучим самцом она обрела
вторую жизнь. Что я не имею права упрекать ее ни в чем, потому что сам,
своими руками превратил нашу семейную жизнь в унылую, серую рутину: мы
никуда не ходим, нигде не бываем, я отказываюсь от девяти из каждых
десяти приглашений на театральные и кинопремьеры, а на светские
мероприятия хожу чаще всего один, и ей даже некуда надеть свои наряды и
бриллианты; я ни с кем не дружу, и к нам не приходят гости, а перед моей
матушкой ей неинтересно придумывать всяческие затеи, дабы показать себя
превосходной и изобретательной хозяйкой; я перестал разговаривать с ней,
делиться своими проблемами и обсуждать их, я всем своим видом показываю,
что высокодуховному писателю скучно рядом с бизнесменкой-торгашкой. И
далее по пунктам... Мне-то казалось, что я так удачно организовал свою
жизнь, веду себя так, как мне нравится, и Лину это полностью устраивает,
а выяснилось, что все далеко не безоблачно.
Разумеется, я тут же согласился дать ей развод. Лина несколько
поостыла, поблагодарила меня за понимание и сказала, что через несколько
дней уезжает в Шотландию на месячные языковые курсы, а после
возвращения, в середине мая, займется расторжением нашего брака и
устройством новой семейной жизни со своим неоперившимся птенчиком. Я со
всем соглашался, высказав единственную просьбу ничего пока не говорить
родителям: она-то уедет в свою Шотландию, ее там не достать, и все
коллективные усилия по пропиливанию черепа достанутся мне одному. А то,
что пропиливание начнется и будет чрезвычайно интенсивным, я не
сомневался, и родители Лины, и моя матушка встанут в мощную оппозицию
нашему решению развестись.
Когда в голове у моей супруги созрел этот чудовищный по своей
безнравственности план? Наверное, когда ей позвонила моя Ольга Андреевна
и сообщила, что я потерял память. Дело в том, что ее прекрасный
сексуальный Ромео в