о
рейс по маршруту Москва - Цюрих. Рядом с ней, на соседнем  кресле  сидел
правая рука Бориса, его заместитель, доверенный человек, которого Борька
считал своим другом. Сын, чуть постарше моей Светки,  остался  с  ним  в
Москве, мать не захотела тащить с собой этого почти  совсем  безмозглого
двадцатитрехлетнего шалопая, обнаруживающего пагубные пристрастия как  к
безделью и красивой жизни, так и к  наркотикам.  Впрочем,  возможно,  на
таком решении настаивал  ее  сосед  по  самолетному  креслу.  Во  всяком
случае, все проблемы Борькина экс-супруга решила оставить на Родине, как
при переезде на новую квартиру избавляются от  хлама  и  берут  с  собой
только хорошие вещи.
   Вот, собственно, и вся история. Борька долго лечился, благо  какие-то
деньги у него все-таки были, и теперь  начинает  все  сначала,  с  нуля.
Создал новую фирму и потихоньку набирает обороты, но уже не так быстро и
успешно, как это у него получилось  в  конце  восьмидесятых,  когда  все
экономические ниши были свободными и доступными, занимай сколько сможешь
и успеешь. Теперь пирог давно разрезан  на  дольки  и  после  длительных
кровавых войн окончательно поделен.  Ну,  почти  окончательно.  Так  что
втиснуться в плотные ряды успешных бизнесменов намного труднее. Остается
малый бизнес, что само по себе неплохо для людей с невысокими  запросами
и  умеренными  амбициями,  но  разве  Борису   это   подойдет?   Борису,
сегодняшних доходов которого едва хватает на то, чтобы содержать  дом  в
ближнем Подмосковье  с  бассейном,  теннисным  кортом  и  зимним  садом.
Когда-то средства на содержание  этого  трехэтажного  дворца  смотрелись
сущими копейками, на которые можно даже внимания не обращать, теперь  же
они съедали почти весь месячный бюджет отца и сына. Борька выставил  дом
на продажу, но  результат  пока  нулевой,  уж  больно  дорогим  оказался
дворец, если у кого и есть много денег и желание жить в собственном доме
в экологически чистом месте,  так  он  лучше  построит  себе  что-то  по
собственному вкусу, чем станет покупать "секонд-хенд". Так что продавать
придется с огромными потерями, может, кто и соблазнится. Но  пока  никто
не соблазнился. Однако дабы не амортизировать имущество и держать дом  в
чистоте,  порядке  и  постоянной  готовности  к  осмотру   потенциальным
покупателем, Борька с сыном живут в Москве, снимают небольшую квартирку.
Вот почему доктор Василий Григорьевич не смог дозвониться до него ни  по
одному из старых телефонов. Даже номер мобильника у него  другой,  ведь,
пока  Борька  парился  в  камере,  никто  его  счетов  не  оплачивал,  и
телефонная компания просто расторгла контракт в одностороннем порядке.
   - Слушай, а почему мы с тобой на кладбище не встречались?  -  спросил
я. Меня очень интересовал этот вопрос, ведь Борькина печальная эпопея  с
арестом и последующим лечением занимала, как я понял, чуть больше  года,
во всяком случае, в декабре прошлого  года  и  в  феврале  нынешнего  он
вполне мог помянуть Верочку в день ее смерти и в день рождения.
   В глазах Бориса мелькнуло что-то мне ранее неизвестное. Мелькнуло, но
тут же исчезло.
   - Я ездил на кладбище. Попозже, к вечеру. Тебе не звонил,  о  встрече
не договаривался, - коротко ответил он.
   - Но почему?
   - Не хотел, чтобы ты меня таким видел.  Стеснялся  своей  немощности,
своей хромой ноги. Даже того, что езжу на машине  без  водителя.  Теперь
вот, когда ты сам получил проблемы со здоровьем, мне стесняться  нечего.
Ольга Андреевна мне сказала, что у тебя амнезия, ты почти два года своей
жизни забыл. А я вот смотрю на тебя и все понимаю. На тебе пахать можно,
тебя оглоблей не перешибешь, а ты в больнице валяешься и строишь из себя
умирающего. И понимаю я, что ты своего недуга стесняешься. Точно так же,
как и я стеснялся. Скажешь, нет?
   - Скажу - да. Ты угадал.
   - Хочешь, еще кое-что угадаю?
   - Валяй.
   - Ты меня позвал, чтобы я тебе рассказал что-нибудь о твоей жизни  за
эти два года. Верно?
   - Да ты что, Борька! - возмутился я, ощутив в душе  неприятный  укол.
Он всегда меня насквозь видел, этот друг детства. - Я просто  соскучился
по тебе. Повидаться захотелось.
   - Не свисти, Дюхон, а то я тебя не знаю. Но тут я тебе, к  сожалению,
ничем помочь не смогу.
   - Мы что, и по телефону не общались? - недоумевал я.  -  Разве  я  не
поздравлял тебя с днем рождения, с Новым годом? А ты - меня.
   - Да нет, отчего же, - Борька улыбнулся, -  мы  перезванивались.  Как
обычно, трепались минут по пять-десять. Но  никакими  проблемами  ты  со
мной не делился. Не  знаю,  может,  тебе  неудобно  было  разговаривать,
может, Лина или Женька рядом сидели. Ты вообще-то и раньше  со  мной  не
особо делился, даже когда на кладбище встречались.  А  правда,  странное
чувство появляется: только когда попадаешь в  беду,  понимаешь,  есть  у
тебя друзья или нет. Я сам через это прошел, только чуть раньше. Друг  -
это ведь не обязательно тот, кто  готов  помочь  по  первому  зову.  Это
человек, который тебя знает как облупленного и понимает  и  которого  ты
никогда и ни в чем не будешь стесняться. Грустно, правда? Когда я понял,
что стесняюсь тебя, я понял, что мы давно  перестали  быть  друзьями.  А
теперь выясняется, что я ничего о тебе не  знаю.  Ты,  правда,  меня  не
стесняешься, предъявляешь мне свой недуг вместе со всеми проблемами.  Но
не рассказывал ничего о себе, и мы давно уже общаемся не как  друзья,  а
как случайные знакомые. Дюхон, во что же мы  с  тобой  превратились,  а?
Куда мы дели нашу дружбу?
   В его голосе зазвучала такая неподдельная тоска, что мне стало не  по
себе. Он прав, прав в каждом своем слове.
   - Наверное, на денежный бизнес променяли, -  я  попробовал  перевести
разговор на более легкую ноту.  -  На  самом  деле  мы  с  тобой  просто
вступили в тот возраст, когда начинаем думать не  столько  о  карьере  и
деньгах, сколько о душе. Вот и приходится все переоценивать. Жаль, что я
ничего тебе не говорил о своих делах. Похоже, я совсем запутался.
   - Да ну? - Борька вскинул брови и  с  интересом  глянул  на  меня.  -
Никогда не поверю. Ты, Дюхон, всю жизнь был таким  тихим  и  правильным,
что невозможно представить тебя  запутавшимся.  Ты  же  ходячий  образец
бесконфликтности. Ну-ка рассказывай, что стряслось.
   Внезапно я так разволновался, словно экзамен сдавал. Руки затряслись,
и мне показалось, что я даже с голосом своим не справлюсь. Да что это со
мной? Будь на месте Борьки другой человек, я прибегнул бы к  испытанному
средству,  представив  собеседника  в  образе  животного,   птички   или
цветочка, это всегда мне помогало. Но Борьку я  не  умел  видеть  никем,
кроме Борьки. Точно так же, как не видел других  образов  для  мамы.  Не
было их у меня и для отца, и для сестры Веры, когда они еще  были  живы.
Почему - не знаю. Может, оттого, что я знал этих людей с детства. Может,
оттого, что относился к ним хотя и критично, но нежно и очень любил.
   Рассказ мой получился, наверное, не очень связным, я так  и  не  смог
преодолеть непонятно откуда взявшееся волнение. Но  Борька  уловил  суть
проблемы.
   - Могу предложить тебе версию,  -  тут  же  откликнулся  он,  едва  я
закончил свое путаное повествование.  -  Ты  что-то  узнал  о  Светкином
музыканте, что-то плохое, и решил денег  ему  не  давать.  Но  не  хотел
огорчать  девочку,  поэтому  тянул  с  объяснениями.  Скорее  всего,  ты
встречался с этим типом, как его, Гарик? Да, так вот,  ты  встречался  с
Гариком, сказал ему, что денег не дашь, но пообещал, что  дочери  ничего
плохого о ее музыканте говорить не будешь, и взял с него слово,  что  он
сам от нее отстанет. Он тебе такое слово, вероятно, дал. Но  от  девочки
не отстал, продолжает морочить ей голову, а она  искренне  не  понимает,
что происходит и почему ты не даешь денег. Тебя  это  сильно  тревожило,
наверное, этот Гарик связан с какими-нибудь бандюками,  и  ты  постоянно
боялся, что он втянет Светку в криминал. Ты переживал, дергался, и вот в
этом-то состоянии ты и попался  Ольге  Андреевне.  Голова  у  тебя  была
занята исключительно Светкиной проблемой, ты вовремя не  сосредоточился,
дал слабину, и она тебя подловила, вытянула обещание  написать  книгу  о
Верочке. Как версия, годится?
   - Слушай, - ошеломленно протянул я, - мне такое и в голову не пришло.
Ну ты умен! А выстрел? Думаешь, мне почудилось?
   - Всякое может быть, - Борис пожал плечами. - Могло и  почудиться.  А
могло быть и на самом деле. Ты ведь сказал Светке, что  денег  не  дашь,
пока память не восстановится и ты не поймешь,  в  каком  состоянии  твои
финансовые дела. Она передала это Гарику, а тот разозлился и хочет  тебя
наказать. Или запугать. Чем не объяснение?
   Хорошенькое дело! Получается, в меня стрелял любовник родной  дочери?
И если я попытаюсь доказать, что это именно  он,  то  его  посадят  и  я
своими руками сделаю собственного ребенка несчастным. И она потом  много
лет мне этого не простит. Точно так  же,  как  не  простят  меня  и  его
дружки-бандюки, которые с легкостью необычайной в три  минуты  превратят
меня в бездыханное тело. Перспективка, однако...
   - Нет, Борька, - я решительно поднялся с  кресла,  движимый  желанием
опрокинуть в себя рюмку коньяку, но вовремя спохватился,  вспомнив,  что
мне  этого  категорически  нельзя.  Пришлось  заменить  коньяк  стаканом
минералки. - Это не годится. Придумай что-нибудь другое.
   - Почему же не годится? - в  Борькином  голосе  в  равных  пропорциях
смешались насмешка и удивление. - По-моему, все  очень  логично.  Просто
тебе это не нравится, поэтому ты не  хочешь  об  этом  слышать.  Я  могу
придумать  и  другую  версию.  Но  не  раньше,  чем  будет  проверена  и
опровергнута эта. Надо быть последовательным, Дюхон, а не прятать голову
в песок.
   В висках застучало, лоб, а потом и  затылок  начнут  через  несколько
минут наливаться раскаленным чугуном. Видно, мне и в самом  деле  нельзя
нервничать,  чуть  испугался,  слегка  психанул  -  и  вот,  пожалуйста.
Борькино объяснение событий мне не нравилось, но сам-то я вообще  ничего
толкового придумать  не  мог.  Правильно  говорят,  что  любая  фантазия
основывается на жизненном  опыте.  Борис  посидел  несколько  месяцев  с
уголовниками - и результат налицо. Мне бы  никогда  в  жизни  такого  не
придумать. А кстати...
   - А кстати, как я мог узнать что-то плохое  о  Гарике?  -  спросил  я
тоном экзаменатора. - Откуда бы мне это узнать?
   - У тебя есть знакомые в милиции. Ты мог попросить их навести справки
о типе, который крутится вокруг твоей дочери.
   - А с чего бы это мне наводить о нем справки в милиции? Я  ни  о  ком
никогда справок не  наводил,  нет  у  меня  такой  привычки,  -  тут  же
отпарировал я.
   - Ты мог его в чем-то заподозрить. Ты же сам говорил, что  встречался
с ним, слушал его музыку. Тебе  могло  что-то  не  понравиться.  Или  ты
что-то заметил нехорошее. Или вообще совершенно  случайно  узнал,  такое
бывает сплошь и рядом. Слушай, Дюхон, кончай проверять меня на вшивость.
Принимай решение: или ты хочешь знать правду, тогда  я  постараюсь  тебе
помочь, или не хочешь, тогда ложись под одеяло и майся своими  туманными
подозрениями в одиночку.
   Я помолчал, прислушиваясь к собственной голове. Не к мыслям, а именно
к голове как сосуду, содержащему то засыпающую, то активно живущую боль.
Боль просыпалась, но медленно, словно колебалась, то ли открывать  глаза
и вставать, то ли поспать до следующего раза,  когда  еще  что-нибудь  с
размаху саданет по нервам.
   - Ты что, в самом деле готов мне помочь?
   - Ну а почему нет? Да ты в моей помощи и не нуждаешься особо, свяжись
сам со своими милицейскими знакомыми, попроси их узнать.
   - Не могу, - признался я. - Я же не помню ничего. А вдруг за эти  два
года я с кем-то из них испортил отношения? Я этого не  помню.  И  как  я
буду выглядеть, если позвоню этому человеку и  на  голубом  глазу  стану
просить о помощи? Идиотская же ситуация, согласись.
   - Дюха, ну не валяй ты дурака! - Борис даже, кажется, рассердился.  -
Ну с кем ты вообще  можешь  испортить  отношения?  Ты  же  сладкий,  как
карамелька. Ни с кем не ссоришься, ни с кем  не  конфликтуешь,  всех  по
шерстке гладишь.
   - Не хочу выглядеть глупо, - упрямо проворчал я.
   - Ах ты боже мой, какая кисейная барышня! - И в этот момент я  понял,
куда делась наша с Борькой дружба. Я вспомнил, как  в  какой-то  момент,
лет в девятнадцать или  в  двадцать,  вдруг  осознал,  что  минут  через
двадцать-тридцать после начала разговора с ним меня  начинало  одолевать
желание  завизжать  и  швырнуть  в  Викулова  чем-нибудь  тяжелым.   Это
повторялось из раза в раз, порой я срывался, повышал голос,  грубил,  мы
ссорились, потом, конечно же, мирились, но при следующей  нашей  встрече
длительностью более получаса все повторялось  снова.  Тогда  у  меня  не
хватало ума и жизненного опыта, чтобы это  объяснить,  я  принимал  свою
раздражительность по отношению  к  другу  как  данность  и,  не  пытаясь
разобраться в собственных чувствах, стал избегать длительного и  тесного
общения   с   ним.   Может   быть,   это   называется    психологической
несовместимостью. Борька никогда не был деликатным и тактичным и резал в
глаза все, что думал. Я научился избегать опасности, и наши  получасовые
встречи на кладбище проходили тепло и дружелюбно, поскольку разговоры не
заходили дальше обмена самой  общей  информацией  о  родных  и  близких.
Сегодня я  нарушил  правило,  легкомысленно  забыв  о  том,  что  нельзя
обсуждать с Викуловым ни себя самого, ни свои  проблемы.  И  разговор-то
наш длится уже два часа, давно перевалив за  запретный  тридцатиминутный
барьер.
   Мне  снова,  как  и  двадцать  лет   назад,   захотелось   завизжать,
омерзительно и истерично.
   И самое  ужасное,  что  Борька  это  понял.  Окинув  меня  тяжелым  и
одновременно снисходительным взглядом, он медленно поднялся,  с  видимым
усилием оторвав некогда поджарое, спортивное  тело  от  мягких  диванных
подушек.
   - Ладно, не злись, Дюхон. Что, в морду мне дать хочется? Это пройдет.
После сотрясения мозга и не такое бывает. Я поеду, пожалуй, а ты подумай
пока над тем, что я сказал. Захочешь,  чтобы  я  тебе  помог,  -  звони.
Захочешь, чтобы я приехал, - опять же звони. Не стесняйся,  мы  с  тобой
теперь оба хромые, только я на ногу, а ты на голову.
   Борькин визит оставил в моей душе  странный  отпечаток.  Минут  через
десять после того, как за ним закрылась дверь, я  отправился  в  ванную,
разделся до трусов и принялся разглядывать себя в зеркале. За  два  года
Викулов сильно сдал. А я? Два года назад вот этой  складки  на  боку  не
было, и вот этой тоже,  да  и  здесь  было  явно  поменьше.  Похоже,  за
съеденный  амнезией  период  я  нарастил  не  меньше  пяти  килограммов.
Конечно, стройным и поджарым, как Борька, я никогда и не был, с  детства
отличался рыхлостью, хорошим аппетитом и отвращением к любым  физическим
усилиям. По настоянию матушки Лина периодически сажала меня на  какие-то
диеты и подсовывала разные  пилюльки  с  целью  оздоровления  и  очистки
организма, и, наверное, только благодаря им я не раздался до неприличия.
Вообще  собственная  внешность  меня  не   беспокоила,   ибо   вниманием
противоположного пола  я  никогда  не  был  обделен.  Считалось,  что  я
обаятелен  и  талантлив,  а  женщинам  этого  вполне  достаточно,  чтобы
влюбиться, будь ты одноруким, горбатым и кривым.
   Но сегодня, после встречи с Борисом, я  вдруг  понял,  что  не  хочу,
чтобы на меня смотрели с жалостью и недоумением, так же, как  я  сегодня
смотрел на него. Я не хочу, чтобы меня считали "хромым на голову". И  не
хочу, чтобы мое обрюзгшее тело терпели и прощали только потому, что  над
ним возвышается голова, доверху набитая  обаянием  и  талантом.  Никогда
прежде подобные мысли меня не посещали.
   Решено, завтра же я потребую, чтобы меня проконсультировал спортивный
врач и назначил разрешенную дозу физических нагрузок.  А  сегодня  пойду
посмотрю на их хваленый тренажерный  зал.  Раз  уж  я  все  равно  здесь
отсиживаюсь, то надо этим воспользоваться.
   И еще: хватит изображать затворника.  До  сегодняшнего  дня  завтрак,
обед, полдник и ужин мне приносили в палату.  С  завтрашнего  дня  начну
питаться в общей столовой, иначе мне грозит полная утрата навыка общения
с незнакомыми людьми.

ГЛАВА 4

   "Если не можешь изменить ситуацию, измени отношение к  ней.  Если  не
можешь восстановить свое место в окружающем  мире,  создай  его  заново.
Кого - его? Мир? Невозможно. Он  таков,  каков  есть.  Речь  может  идти
только о создании своего места. О его формировании и укреплении".
   Мысль казалась мне вполне конструктивной, и  зародилась  она  в  моей
голове к концу первой недели интенсивных занятий по приведению в порядок
собственного бренного тела. За эту неделю я еще раз перечитал обе  книги
- "Время дизайна" и "Треугольный метр" - и не  открыл  ничего  для  себя
нового, кроме того, что написаны они очень  недурственно  и  читаются  с
неослабевающим интересом. Заодно мне удалось набрести на  одно,  на  мой
взгляд, довольно толковое соображение: мне нужно было собирать  материал
для "Треугольного метра", а это означало,  что  я,  как  и  всегда,  как
минимум на три-четыре  месяца  погружался  в  среду.  Искал  риэлторскую
фирму, которая согласилась бы  выделить  мне  уголок  в  своем  офисе  и
терпеть мое присутствие и бесконечные дурацкие  вопросы.  Разумеется,  и
речи не было о том, что я там обзавелся друзьями, это не мой стиль. Но я
же общался с этими людьми, причем ежедневно,  и  если  какое-то  событие
существенно выбило меня из колеи, они должны были  заметить  перемену  в
моем настроении. Правда, радоваться этой идее мне пришлось  недолго,  от
силы минут пять, ибо я быстро сообразил, что сидеть в фирме  должен  был
весной прошлого года, летом и осенью я  уже  писал  книгу,  собираясь  в
январе сдать ее в издательство, а обещание, данное дочери,  имело  место
именно осенью, то есть  уже  после  того,  как  я  перестал  общаться  с
торговцами недвижимостью.  Однако  даже  в  разрушенной  надежде  всегда
прорастает новое зерно: в январе я сдал книгу, а дальше  что?  Без  дела
сидел, что ли? Не похоже на меня. Наверняка я начал над чем-то работать,
может быть, уже подыскал себе место  предстоящего  "погружения",  и  вот
там-то  и  следует  поискать  сведения  о  моем  поведении  и   душевном
состоянии.
   С другой стороны, я обещал матушке начать писать книгу о  Верочке,  а
для этого мне никакого погружения не требовалось, о жизни сестры я и так
все знал. Так начал я книгу или нет? Судя по словам мамы, пока  что  все
дело ограничивалось только обещаниями, иначе она выложила бы передо мной
наброски и предварительные наработки как козырную карту. Так  что  же  я
делал целых  три  месяца,  закончив  "Треугольный  метр"?  Баклуши  бил?
Маловероятно. Только Муся может мне  ответить,  но  она  по  уши  занята
канадским "безумцем",  и  у  меня  не  хватает  наглости  звонить  ей  и
требовать внимания. Ведь такой разговор  -  не  на  две  минуты,  а  она
постоянно рядом с  гостем,  синхронит  для  него.  Ничего,  подожду  еще
немного, "безумец" отвалит на свою историческую родину, и у  Муси  будет
достаточно времени для неторопливого и долгого разговора со мной.
   Однако с каждым днем стремление восстановить память и, следовательно,
окружающий меня мир становилось все слабее, уступая место  замечательной
идее  выстроить  свое  место  в  этом  мире  заново.  Почему  я   должен
беспокоиться о том, не испортил ли я отношения с тем или иным человеком?
Не стану я тревожиться об этом, куда проще забыть о нем  и  перестать  с
ним общаться. Сделать вид, что такого человека в моей  жизни  вообще  не
было. Или, наоборот, выбросить из головы подозрения по поводу того,  что
я кого-то обидел, и вести себя как ни в чем не бывало. Ведь ежели я  сам
не помню своего свинского поступка,