л подумать.
   Последние слова я мысленно договаривал  себе,  уже  подходя  к  двери
своей комнаты. Сейчас быстренько приму душ, смою честный спортивный пот,
возьму плавки и халат и отправлюсь в бассейн...
   В комнате кто-то побывал. В принципе, это  мог  быть  кто  угодно,  и
медсестра, и врач, и санитарка, двери  здесь  не  запирались:  мало  ли,
кому-то станет плохо, и врач даже  войти  не  сможет.  Но  после  визита
медсестры на тумбочке рядом с  кроватью  обычно  оставались  прописанные
врачом  таблетки,  а  визит  санитарки,  убиравшей  комнату,   отмечался
влажностью пола и прочих поверхностей и сверканием сантехники. Никто  из
персонала не имел привычки (да и не посмел бы, я думаю)  рыться  в  моих
вещах и бумагах. А  бумагами  несомненно  кто-то  интересовался.  Я  это
заметил сразу.
   Собственно, ничего секретного в них  не  было,  я  не  мафиози  и  не
политический деятель, да и бумаг-то как таковых у  меня  практически  не
было. Я имею в виду бумагу как официальный документ. Все, что было  мною
прочитано  и  изучено,  уже  давно  увезено  Мусей  назад,  в  ее  офис.
Оставались только  блокноты,  в  которых  я  делал  краткие  записи,  не
полагаясь на память. Чье-то удачное  выражение,  чей-то  жест,  занятная
привычка, любопытный факт,  неожиданная  мысль  -  все  то,  что  обычно
составляет так называемые "записные книжки писателей".  Иногда  в  такие
блокноты записывались  отрывки  длиной  в  несколько  абзацев,  если  не
хотелось или не было возможности включить компьютер. Иногда  -  сюжетные
повороты или фрагменты будущего диалога. Как только  все,  записанное  в
такой  блокнот,  перекочевывало  в  рукопись,  сам  блокнот  безжалостно
выбрасывался, я никогда их не хранил и архивов не создавал. Неужели  эти
короткие отрывочные записи могли кого-то заинтересовать?
   "Могли, - ответил я сам себе, - если речь идет о том, чтобы  помешать
мне написать книгу о милиционерах, то  им  важно  каждое  слово,  каждая
мысль. А также каждый источник информации, который у меня есть.  Поэтому
полезли в блокнот. Они подобрались совсем близко ко мне".
   Тут же память услужливо подкинула мне сквозняк в тренажерном  зале  и
чьи-то торопливые удаляющиеся шаги. Кто-то предусмотрительно убедился  в
том, что я тружусь на физкультурной ниве,  стало  быть,  комната  пуста.
Странно, почему я не выглянул в коридор, когда услышал эти шаги? Услышал
- и тут же закрыл дверь. Не  хотел  видеть?  Побоялся?  Предпочел  перед
самим собой сделать вид,  что  дверь  открылась  случайно,  от  движения
воздуха? И тут же придумал себе изящную  байку  про  поклонниц,  которые
спят и видят улицезреть своего кумира без штанов, в  одних  шортах  и  с
голым торсом.
   Меня затрясло. Я  стоял  под  прохладным  душем  и  злобно  матерился
вполголоса, когда мыло то и дело выскальзывало из  дрожащих  пальцев.  К
черту бассейн, к черту Мимозу с  ее  выворачивающими  душу  разговорами,
никуда я не пойду. Я сейчас оденусь и отправлюсь на сестринский пост.  И
не сойду с места, пока не заставлю медсестру вспомнить, кто входил в мою
комнату. И было ли это только сегодня или и раньше случалось?

***

   Сегодня  дежурила  хорошенькая  Рита,  которая  усердно  строила  мне
глазки.  Та  самая  Ритуля,  с  которой  я  разговаривал  перед  домиком
техперсонала, когда умер Фомич, и которую я про себя окрестил  Куколкой,
но не в том смысле, что она напоминала детскую игрушку, а  исключительно
потому, что под плотно облегающим, словно вторая кожа, халатиком  всегда
находилось что-нибудь уж очень яркое и переливающееся. Под скучноцветным
коконом пряталась тропическая бабочка. И что самое  поразительное:  Рита
не расстегивала халатик, не  распахивала  его,  но  каким-то  немыслимым
образом давала  возможность  мужской  части  местного  населения  узреть
скрытое под белой тканью сверкающее великолепие.  Ну  просто  наследница
Гарри Гудини, Маргарита Копперфилд.
   - Как дела, Ритуля? - я  решительно  уселся  на  стул,  приставленный
сбоку к сестринскому столу.
   - Замечательно, Андрей Михайлович, -  лучезарно  улыбнулась  в  ответ
красавица. - Что я могу для вас сделать? Таблеточку? Укольчик?  Чайку  с
конфеткой? Как раз чайник только что закипел. Налить?
   Чаю я не хотел, но все равно кивнул.
   - Налей, если не жалко. Ритуля, у меня к тебе серьезный разговор.
   - Да?  -  девушка  заинтересованно  округлила  глаза.  -  Слушаю  вас
внимательно, Андрей Михайлович.
   - У меня в комнате сегодня убирали?
   - Пока нет, наша санитарка тетя  Зина  приболела,  вместо  нее  будет
убираться Раиса из кардиологии, но только после того, как свое отделение
вымоет.
   - Понятно. А то я смотрю, что-то пол сухой, словно его не мыли, хотел
скандал устроить. А вы мне почему таблетки не принесли, Ритуля? Я пришел
после тренажеров, думал, сейчас как дерну пару пилюлек  для  поддержания
иссякших сил - а на тумбочке пусто. Манкируете?
   - Да вы что, Андрей Михайлович! - возмутилась Куколка.  -  Я  никогда
ничего не забываю. Вам сегодня днем ничего не положено, у вас назначения
только на утро и на вечер, могу журнал показать.  Вам  уже  целый  месяц
днем лекарства не дают. Забыли, да?
   - Это я так заигрываю, - я таинственно понизил голос.  -  Значит,  ни
санитарка тетя Зина, ни вы сами ко мне в комнату не входили, так?
   - Так, - с готовностью согласилась Ритуля. - А в чем дело-то?
   - Пока не знаю. Просто хочу узнать, кто же это меня навещал, если  не
вы и не санитарка.
   - А что, пропало что-то, Андрей Михайлович? -  Куколка  не  на  шутку
перепугалась.
   - Да нет, все на месте, не волнуйтесь. Но кто-то явно заходил, вот  я
и хочу узнать, кто же это был. Не видели?
   - Нет. Но я вообще-то отходила... Я же не сижу постоянно на месте, то
лекарства разносить надо, то еще что-нибудь...
   - То в туалет сбегаете, - с улыбкой дополнил  я,  -  то  в  буфет  за
пирожками и конфетками. Ритуля, припомните-ка, за все то  время,  что  я
здесь валяюсь,  кто-нибудь,  кроме  персонала,  заходил  ко  мне  в  мое
отсутствие?
   Девушка задумалась, а я тут же  осек  сам  себя.  Почему  это  "кроме
персонала"? Кто сказал, что  человек,  работающий  на  моего  "условного
противника", должен быть непременно посторонним? Что,  нельзя  подкупить
какого-нибудь доктора, сестричку или санитарку? Элементарно.
   - Под персоналом я имею в виду Эмму Викторовну, моего лечащего врача,
дежурную медсестру и тетю Зину, - решил уточнить  я.  -  Вот  кроме  них
троих, ко мне кто-нибудь когда-нибудь заходил,  когда  меня  не  было  в
комнате?
   - Я не знаю, - Куколка уставилась на меня широко открытыми глазами, в
которых булькало недоумение, - я же не слежу,  когда  вы  в  комнате,  а
когда вас нет. Вы же не тяжелый больной, вы ходячий. Эмма  Викторовна  с
самого начала нас всех предупредила, чтобы мы вас не дергали, что у  вас
свободный режим и вы можете делать, что хотите и когда хотите. И вообще,
Андрей Михайлович, у нас в отделении  четверо  лежачих  больных,  у  них
постоянно что-то случается, сестры подолгу находятся у них в комнатах, и
на посту в это время никого нет. И  вообще,  Андрей  Михайлович,  сестры
отвечают  только  за  здоровье  больных,  за  медикаменты,  процедуры  и
оказание первой помощи, комнаты у нас не запираются, и если у вас что-то
пропало, то вам не ко мне нужно обращаться, а в службу охраны.
   Куколка разнервничалась вконец и от защиты перешла к нападению.
   - Да успокойтесь вы, ничего у меня не пропало.
   - Как же успокоиться, когда вы пришли и обвиняете,  что  я  плохо  за
вашей комнатой смотрю. А я не обязана, мое дело - назначения...
   Девушка   всхлипнула,   и   я    почувствовал    себя    одновременно
тираном-извергом и полным  идиотом.  Надо  было  срочно  чем-то  отвлечь
Ритулю, но единственное, что мне в этот момент  пришло  в  голову,  была
нелепая смерть Фомича и обещанный, но так и не налитый чай с  конфетами.
Ладно, хоть что-то.
   Прием подействовал, слезы  на  больших,  красиво  подведенных  глазах
мгновенно высохли, губы перестали судорожно кривиться.
   - А чего там расследовать-то? Все же ясно, как  божий  день,  -  Рита
беспечно махнула рукой и вкусно откусила половину конфеты.
   - Но  хотя  бы  экспертизу  того  коньяка,  которым  они  отравились,
сделали?
   - А зачем?
   - Как это - зачем? Люди  же  умерли,  полагается  выяснить,  чем  они
отравились, где эту гадость изготовили  и  где  продали.  И  изъять  всю
партию из продажи, пока еще  кто-нибудь  не  купил  такой  коньяк  и  не
отравился. Разве не так?
   - Ой, да конечно не так, Андрей Михайлович! Вы прямо как маленький, -
Куколка снисходительно, как несмышленому дитяте, улыбнулась мне с высоты
своего абсолютного знания местных условий. - Ну где Фомич с Мишкой могли
этот коньяк купить? Только в палатке. Таких палаток между  санаторием  и
станцией штук пятнадцать, мы все там отовариваемся, если нет возможности
в Москву съездить. Все палатки  держит  Костя  Малыш,  это  наш  мафиози
местного разлива. Костя давным-давно купил всю ментовку в поселке  и  на
прилегающих дорогах, он им платит, а они за это не видят, что  он  левым
товаром  торгует.  В  этих  палатках  же   все   поддельное,   все   без
сертификатов, неизвестно где и из какого сырья сделанное, зато  дешевое.
Ну  и  какой  резон  нашим  ментам  выяснять,  в  какой  палатке  куплен
фальсифицированный коньяк? Они же у Кости на окладе сидят как раз за то,
чтобы этого не делать. Менты ему сразу  же  свистнули,  он  палаточников
быстренько на уши поставил, чтобы они коньяк  из  этой  партии  выкинули
куда-нибудь  и  больше  не  продавали,  вот  и  весь   расклад.   Теперь
понимаете?
   - Теперь понимаю, - ошарашено ответил я. Конечно, я  не  в  башне  из
слоновой кости живу, кое-что вижу, кое-что слышу, кое о  чем  читаю,  но
чтобы  дойти  до  такого  неприкрытого   цинизма   и   замазывать   явно
криминальную  смерть!  Да,  теперь  рассказ   убитого   горем   деда   о
расследовании смерти его внука уже не казался  мне  столь  надуманным  и
невероятным. Особенно вызывающим и циничным показалось мне во всей  этой
истории то, что местные жители все это знали и  принимали  как  должное.
Ну, может, и не как должное, но мирились с этим. И главное -  знали!  То
есть милиционеры даже и не считали нужным особенно это скрывать. А  чего
скрывать-то? Никуда вы, милые мои местные жители, не денетесь  со  своим
знанием, потому как любое начальство, которому вы захотите пожаловаться,
тоже на окладе у криминала сидит и хода вашему заявлению ни  за  что  не
даст, а вот по шее накостылять вам очень даже запросто могут, да нет, не
бойтесь, не в милиции, там с вами  вежливо  поговорят,  зато  по  дороге
домой каких только неприятностей не случается...
   - А за Фомича с Мишкой-грузчиком  никто  и  колотиться  не  будет,  -
продолжала между тем Куколка, - все знают, что  они  оба  сильно  пьющие
были. Кому они нужны-то?
   Интересно, как бы ты заговорила, прелесть моя, если бы вместо  Фомича
и Миши этим коньяком отравился  известный  писатель  Корин,  а?  Местные
милиционеры из кожи вон  лезли  бы,  чтобы  защитить  свои  "подкрышные"
палатки, а московская милиция, которую непременно подняли бы на  ноги  и
Муся, и матушка, и вся окололитературная общественность, рыла  бы  носом
землю, чтобы выяснить, кто меня траванул. Или не рыла бы? При этой мысли
вдоль позвоночника пробежал омерзительный холодок страха, замешанного на
безнадежности.  Ведь  если  меня  хотят  убрать  милицейские   чиновники
высокого ранга, то шансов на раскрытие убийства писателя Корина  никаких
нет  и  быть  не  может.   Несчастный   случай,   естественная   смерть,
самоубийство -  все,  что  угодно,  в  крайнем  варианте  -  нераскрытое
преступление, но истинные виновники найдены не будут. И мечтать нечего.
   Я задумчиво прихлебывал невкусный чай  из  красивой  пузатой  кружки,
делая  вид,  что  слушаю   Куколкино   щебетание.   Интересно,   у   нее
действительно чай невкусный, или  это  мне  кажется,  потому  что  мысли
отравляют все мое нутро? Прямо над моим ухом что-то тихонько звякнуло.
   - Ой, - Рита подняла голову и посмотрела на табло, где горел один  из
квадратиков с номером комнаты. - Посидите, Андрей Михайлович, я сейчас.
   Она вспорхнула и полетела в конец коридора, где в двухместной комнате
приходил в себя после черепной травмы какой-то бизнесмен.  Я  видел  его
несколько раз, но куда чаще - его посетителей, являющихся  непременно  в
сопровождении охраны. Крутой, одним словом.
   Ритуля появилась через пару минут, бледная и перепуганная.  Подлетела
к столу, схватилась за телефон.
   - Эмма Викторовна, Лопарев в ванной упал!.. Да, да...  нет...  Встать
не может, наверное, перелом... Хорошо.
   - Что случилось? - спросил я, когда медсестра повесила трубку.
   - Да  упал  он,  боров  стопудовый,  -  с  досадой  бросила  Куколка,
судорожно ища что-то на столе. - Вот черт, куда ж я ключи дела?
   - Какие ключи?
   - Да от  процедурки,  там  каталка  стоит.  Надо  его  на  каталку  и
быстренько везти на рентген. Да где же эти ключи, елки-палки?
   Рита проверяла карманы, выдвигала ящики стола, бестолково  суетилась,
но ключей как не бывало.
   - Давайте дверь взломаем,  -  предложил  я.  Она  ровно  три  секунды
смотрела на меня в немом изумлении, потом решительно кивнула:
   - Ладно, давайте. А то если мы долго провозимся, он потом  такой  хай
поднимет, что жить не захочется.
   Двери мне никогда взламывать не приходилось, но я в кино  видел,  как
это делается. Либо сильный удар ногой, либо - с разбега  и  плечом.  Уже
стоя перед процедурным кабинетом, я вдруг с удивлением  осознал,  что  в
мою раненую голову даже не закралось сомнение: а смогу ли я?  Хватит  ли
сил? Отчего-то я был абсолютно уверен, что  хватит.  На  удар  ногой  я,
конечно, не отважусь, я все-таки писатель, а не каратист, а  вот  плечом
сумею выбить дверь наверняка.
   Так и случилось. Дверь открылась  после  первого  же  удара,  но  мое
самолюбие это не особенно потешило, я ведь понимал, что и дверь, и замок
наверняка хлипенькие. Ритуля вихрем ворвалась в  кабинет  и  загрохотала
каталкой. И тут я сам себя удивил во второй раз.
   - А как же вы его на каталку затащите?  -  спросил  я,  быстро  шагая
рядом с девушкой. - Этот ваш боров  действительно  тяжелый,  вы  его  не
поднимете.
   - Эмма Викторовна сказала, что сейчас сама придет.
   - Ну да, вы с Эммой Викторовной на  пару  -  это,  конечно,  мощь,  -
фыркнул я.
   Я  представил  себе  дрожащую  Голую  Мексиканскую  Собачку  Эмму   с
тоненькими ножками и крошечными ручками,  пытающуюся  вместе  с  хрупкой
Куколкой  поднять  с  пола  на  каталку  здоровенного  мужика.   Картина
получалась малоправдоподобной даже с учетом моей писательской фантазии.
   Не спрашивая  разрешения,  я  вместе  с  Ритой  вошел  в  апартаменты
бизнесмена Лопарева.  Внушительных  размеров  мужская  туша  валялась  в
ванной и хрипло, но изысканно материлась. Туша была голой, и во мне  тут
же взыграла мужская солидарность. Трусы висели на крючке, поверх халата,
и я первым делом, выставив Риту в коридор,  помог  несчастному  Лопареву
прикрыть срам. Это оказалось делом нелегким, потому что ногой двигать он
и в самом деле не мог, но мы справились. В этот момент я по  достоинству
оценил и то, что двери в комнатах не запирались, и то, что в ванной, как
в  хороших  гостиницах,  висел  шнурок,  соединенный   со   звонком   на
сестринском посту. А то  вот  так  брякнешься,  переломаешься  и  будешь
лежать, пока тебя не хватятся.
   В ванную каталка, естественно, не помещалась, и нужно  было  каким-то
образом сначала вытащить бедолагу  в  коридор,  а  уж  потом  поднимать.
Бестолочь эта Ритуля, тут не каталка нужна,  а  носилки,  которые  можно
положить на пол.
   - Рита, надо было носилки  принести,  -  послышался  за  моей  спиной
сердитый голос Мексиканский Собачки. - Ты что, совсем тупая? Как мы  его
будем поднимать? Беги быстро за носилками.
   - Так нету же в отделении, Эмма Викторовна, - залепетала  Куколка.  -
Надо в приемный покой за ними...
   - Значит, в приемный покой, - отрезала Собачка, и  в  эту  секунду  я
как-то засомневался в правильности  своего  восприятия.  Дрожащая  голая
собачка  так  не  разговаривает,  подобные  интонации   больше   присущи
фокстерьеру: тоже существо маленькое, на вид совершенно  субтильное,  но
жутко агрессивное и отважное, а уж если вцепится зубами - вообще кранты.
   Вероятно,  судьбой  было  предписано  устроить  мне  день  больших  и
маленьких удивлений. Потому что дальше я действовал, не размышляя и, что
самое  поразительное,  ни  на  мгновение  не  сомневаясь  в  собственных
способностях. Я нагнулся, подхватил пострадавшего бизнесмена под плечи и
колени и всего лишь с небольшим усилием аккуратно  положил  на  каталку.
Даже дыхание не сбилось. Ай да Корин! Впору самому себя зауважать.
   - Дамы, не ссорьтесь, - великодушно произнес я. - Все гораздо проще.
   - Ну вы даете, Андрей Михайлович, - восхищенно  протянула  Куколка  и
тут же замолчала под уничтожающим взглядом Эммы-Фокстерьера.
   Эмма и Ритуля торопливо покатили травмированного купальщика к  лифту,
а я отправился к себе. Во время всей этой  возни  мне  в  голову  пришла
мысль настолько неприятная, что я чуть не завыл.
   Усевшись в кресло, я вытянул ноги и прикрыл глаза.  Что  мне  сказала
сегодня Мимоза? Что я не вижусь со своими детьми. Что у моей дочери своя
взрослая жизнь. Что у меня есть сын. Значит, она знает и количество моих
детей, и их пол, и примерный возраст. Я ей этого не говорил, но в  конце
концов она могла прочесть это в  каком-нибудь  интервью,  я  никогда  не
делал секрета из моей семейной жизни, а  журналисты  частенько  задавали
соответствующие вопросы. Сама по себе информированность Мимозы еще ни  о
чем не говорила, но в совокупности со всем остальным... Она появилась  в
санатории-клинике после того, как сюда перевезли меня, а не раньше.  Она
первая подошла ко мне знакомиться. Она слишком часто  говорит  и  делает
вещи, которые кажутся мне  проявлениями  чрезвычайной  проницательности,
граничащей с ясновидением, но ведь это может оказаться результатом очень
хорошей информированности. Она  не  угадывает  шестым  или  каким-нибудь
десятым чувством, что мне нравится, а что - нет. Она ЗНАЕТ.  Потому  что
ей все сказали, ее проинструктировали,  ее  хорошо  подготовили.  И  она
легко может зайти ко мне в комнату, не обратив на себя особого внимания,
потому что лежит в том же отделении, в неврологии, и все видят,  что  мы
постоянно вместе гуляли и сидим в столовой за одним столом.
   Мимоза, Елена Прекрасная... Я жду опасность извне, а она  тут,  рядом
со мной, каждый день. Ну  ты  и  влип,  Корин!  Надо  немедленно  что-то
предпринимать.
   Я схватился за телефон и позвонил Мусе.
   - Ты можешь сегодня приехать? - начал я с места в карьер.
   - Конечно. Что-то случилось?
   - Пока нет. Но нам нужно поговорить. Не по телефону.
   - Ты... - Муся задержала дыхание, потом осторожно спросила:
   - Ты что, вспомнил?
   - Нет, к сожалению. Ничего  я  не  вспомнил.  Но  ты  приезжай,  дело
серьезное.
   - Хорошо, я буду часам к восьми. Годится?
   - Годится. Я буду ждать.
   К восьми. До этого мне предстоит прожить полтора часа до обеда, потом
три часа занятий с Бегемотом  Викторовичем,  потом  ужин.  То  есть  как
минимум два раза  встретиться  с  Мимозой.  Может,  увернуться?  Сказать
Куколке, что плохо себя чувствую, и попросить принести  еду  в  комнату.
Или вообще поголодать, тоже полезно. Или сходить в буфет, купить булочек
и каких-нибудь бутербродов и затаиться, уйти в тину.
   Ладно, до обеда еще есть время, успею принять решение. А пока  включу
компьютер и поработаю.

***

   Гостиница в деревне оказалась более чем приличной.  У  меня  спросили
имя, но документов не потребовали. О цене номера я не стал  справляться,
сказал лишь, что расплачиваться буду кредитной  карт