никакого  значения,
раздражает, тяготит,  а  то  и  отвращение  вызывает.  Это  великолепный
материал для книги...
   Таким вот неподобающим мыслям я  предавался,  разнеженно  валяясь  на
широченной гостиничной кровати и машинально поглаживая бархатистую  кожу
лежащей рядом женщины.
   - Тебе пора звонить, -  полусонно  пробормотала  Вероника,  приподняв
голову, чтобы видеть часы. - Уже семь, две минуты восьмого.
   Я послушно набрал номер Муси, отчитался, заверив ее, что все помню  и
никуда не опоздаю.
   - Хочешь еще поваляться? - спросил я Веронику.
   - А что, есть другие предложения?
   - Можно спуститься в бар выпить кофе. Ни на что более интересное  все
равно времени не хватит.
   Она рассмеялась, поцеловала меня и пошла в ванную.
   Через пятнадцать минут мы уже пили кофе в уютном гостиничном баре и я
старательно переписывал в записную книжку адрес и  телефон  человека,  к
которому ездил в прошлом году в Тройсдорф. Николай Яновский.  Имя  ни  о
чем мне не говорило. Но это и немудрено.
   Еще через десять минут  мы  расстались,  договорившись  о  завтрашнем
свидании. Вероника пообещала встретить меня на вокзале.
   - Ты наверняка захочешь ехать тем же поездом, что и в прошлом году, -
сказала она. - Это проходящий из Берлина в Мюнхен, из Кельна он  выходит
в семь вечера, во Франкфурт прибывает в четверть десятого, и  я  встречу
тебя точно так же, как год назад. Если уж восстанавливать  ситуацию,  то
как следует, в полном объеме.
   Я не мог с ней  не  согласиться.  Вероника  села  в  свой  "Опель"  и
умчалась, а я остался прогуливаться у входа в гостиницу, поджидая  Мусю,
которая появилась буквально через минуту.
   -  Ну  что,  Казанова  недобитый?  -  насмешливо  спросила   она.   -
Нагулялся?
   Еще одно потрясающее качество моей Кошечки - это ее умение произнести
вполне невинное слово так,  что  оно  производит  впечатление  абсолютно
нецензурного. И как ей это удается?

***

   На встречу с писателем Кориным  народу  пришло  на  удивление  много.
Вообще-то оба моих немецких издателя вот  уже  который  год  высказывают
глубочайшее удовлетворение тем, как продаются мои книги, а это означает,
что  люди  здесь  покупают  их  и  читают.  Мои  встречи  с   читателями
устраиваются регулярно, два-три раза в год,  то  в  рамках  каких-нибудь
литературных фестивалей вроде "Русской зимы" в  Нюрнберге,  то  сами  по
себе, и пустыми залы во время этих  мероприятий  ни  разу  не  были.  Но
каждый раз меня это повергает в несказанное изумление. Особенно поражает
меня такая вещь, как "чтение". То есть ответы на вопросы занимают  всего
лишь часть времени, отведенной  на  встречу,  другая  же  часть,  причем
основная, посвящается тому, что автор сидит на сцене и читает отрывки из
своей книги. Когда речь идет о немецком авторе, для меня  нет  вопросов,
особенно если читается новая вещь, еще  не  опубликованная.  Но  что  за
радость слушать незнакомый  язык,  не  понимая  ни  слова?  Оказывается,
радость  есть,  только  русскому  человеку   непонятная.   Более   того,
организаторы подобных мероприятий заранее оговаривают со мной (вернее, с
Мусей), какие именно отрывки я буду читать, и отрывки  эти  должны  быть
непременно из книг, опубликованных на немецком. К моменту "концерта"  из
немецкого    перевода     выискиваются     соответствующие     страницы,
ксерокопируются, подшиваются и  выдаются  каждому  зрителю-слушателю.  Я
читаю по-русски, а  они  следят  глазами  за  немецким  текстом.  Другим
вариантом "чтений" были некие  мини-спектакли,  для  участия  в  которых
приглашаются профессиональные актеры или чтецы. Я читаю отрывок,  а  они
потом со сцены читают или разыгрывают его же, но уже на языке,  понятном
всем присутствующим. Потом все повторяется. Обычно  планируется  3  -  4
отрывка, минут на пятнадцать каждый. Я бы свял от  тоски,  заставь  меня
кто-нибудь в течение часа слушать речь  на  чужом  языке  без  перевода.
Смысл этого действа долго ускользал  от  меня,  но  мне  объяснили,  что
читателям всегда интересно послушать, как звучит понравившаяся им  книга
на языке оригинала. Что ж, может быть...
   Сегодняшние "чтения" были с участием артистов, а  это  всегда  легче,
нежели "чтения" с ксерокопиями, потому что, пока идет  перевод,  я  могу
расслабиться, попить водички и помечтать о приятном. В данном случае - о
завтрашней поездке в Тройсдорф через Кельн. Ощущение  близости  "момента
истины"  не  притупилось,  наоборот,  стало  более  ярким  и   выпуклым.
Наверное, это случится завтра. Но где? В поезде? В  Тройсдорфе,  в  доме
господина  Яновского?  А  может  быть,  в  Кельне,  перед   великолепным
Кельнским собором, расположенным прямо рядом с платформой, на которую  я
выйду из  вагона?  Хотя  последнее  маловероятно,  ведь  собор  я  видел
неоднократно, и это зрелище не будет связано в моей голове исключительно
с прошлым годом. Вообще я в Кельне бывал много раз, так что на него  как
на действенный детонатор рассчитывать не приходится. А вот  Тройсдорф  -
совсем другое дело. Там я был всего один раз, но и этого не помню.
   Встреча началась в восемь  и  закончилась  в  десять,  все  четко  по
графику. Прямо из культурного центра мы с Мусей отправились  в  ресторан
ужинать. Муся - большой любитель китайской кухни, я же к ней равнодушен,
предпочитая сугубо немецкое изобилие тушеной капусты и  жирного  сочного
мяса. Учитывая разницу во вкусах и наши постоянные поездки за рубеж,  мы
однажды договорились, что совместно питаться будем "через раз": один раз
ресторан выбирает Муся, другой раз - я. Обедали мы сегодня  на  ярмарке,
где китайского ресторана не  было,  ели  необъятный  шницель  с  жареной
картошкой, поэтому вечернее кормление я  честно  отдал  на  откуп  Самке
Гепарда.
   Муся заказала  себе  грибы  с  бамбуком  и  куриный  суп  со  сладкой
кукурузой, я же выбрал еду более понятную и привычную:  кусочки  жареной
свинины и рис с овощами.
   - Ты твердо намерен завтра ехать? -  спросила  Муся,  когда  официант
записал заказ и отошел.
   - Абсолютно, - подтвердил я.
   - Может, хотя бы позвонишь для начала?
   - Кому? - не понял я.
   - Этому человеку, к которому ты  собрался.  Может  быть,  его  нет  в
городе, или он завтра занят, или вообще переехал куда-нибудь. Только зря
время потратишь.
   - Мусенька, я еду туда не для  того,  чтобы  получать  информацию  от
Яновского, я ее еще в прошлом году получил и всю занес в компьютер.  Мне
нужно снова оказаться там, где я был тогда, понимаешь? Если при этом мне
еще удастся поговорить с человеком, с которым я  встречался,  это  будет
всего лишь дополнительным фактором для  воссоздания  ситуации.  Конечно,
это желательно, но совсем не обязательно. Если я  не  застану  Яновского
дома - так и черт с ним. Главное - антураж: город, вокзал, улицы,  дома,
вывески.
   - Как знаешь, - Муся укоризненно вздохнула и потянулась за сигаретой.
- Ты большой мальчик, не все же мне тебя за ручку водить.
   Она снова стала курить, хотя бросила три  года  назад.  Сначала,  еще
летом, я понял это по исходящему от нее запаху табака, который  я  своим
некурящим носом улавливал мгновенно и с большого расстояния, но  молчал,
потому  что  не  считал  возможным  комментировать  поступки   взрослого
человека и тем более давать им оценки, а при мне Муся не курила.  Теперь
же, в поездке, я своими глазами видел,  как  утром  Кошечка  вытаскивает
сигарету из почти полной пачки, а  в  середине  дня  выбрасывает  пустую
коробочку в урну и открывает новую. Глушит, как и прежде, по две пачки в
день.
   - Почему ты опять куришь? - заботливо спросил я. - Нервничаешь?
   Муся молча кивнула.
   - Из-за чего? Что-нибудь случилось?
   - Ничего особенного, к сожалению. Все как прежде. - По  ее  глазам  я
понял, о чем она говорит.  О  дочери.  Двенадцатилетняя  девочка  тяжело
болела с самого рождения, врачи сперва даже  не  давали  ей  десяти  лет
жизни, потом, когда ей исполнилось  десять,  милостиво  отодвинули  свой
страшный прогноз до совершеннолетия. Муся постоянно таскала ее по врачам
и больницам, а в последние годы, когда стала хорошо зарабатывать, - и по
зарубежным клиникам, не по самым лучшим, конечно, а по таким,  на  какие
хватало денег. Порой казалось,  что  наступает  улучшение,  и  Муся  вся
светилась надеждой и строила  планы  на  будущее,  но  потом  все  снова
скатывалось на прежние позиции. Отца у Мусиной дочки не было, то есть  в
физическом смысле он, вероятнее всего, где-то существовал, но в качестве
родителя никак себя не обозначал, алиментов не платил, поскольку не  был
в свое время официальным мужем, и, как я подозреваю, ничего  не  знал  о
том,  что  у  его  ребенка  такие  суровые  проблемы  со  здоровьем.  Не
исключено, что и о существовании самого ребенка он знал не очень твердо.
Муся  не  любила  об  этом  говорить,  и  картину  я  восстанавливал  из
обрывочных кусочков случайно сказанных или подслушанных фраз.
   То, что Муся снова начала курить, говорило только об  одном:  либо  у
нее кончился запас твердости, мужества и  надежды,  либо  девочке  стало
хуже. И мне захотелось сказать Кошечке что-нибудь приятное, хоть  чем-то
подсластить  горечь.  Но  ничего   умного   в   голову   не   приходило.
Единственное, что я мог сейчас,  это  признать  ее  правоту  хотя  бы  в
чем-то, в любой малости.
   - Ты знаешь, я подумал... Ты  права  насчет  Яновского.  Я,  пожалуй,
позвоню ему прямо сейчас. Как ты считаешь, еще не очень поздно?
   Легкая улыбка мелькнула по ее лицу и спряталась в глазах, опущенных к
запястью с часами.
   - Половина одиннадцатого. Еще прилично. - Я достал  записную  книжку,
полистал, нашел нужную страницу. Принялся нажимать кнопки.
   - Муся, если мне ответят по-немецки, я передам трубку тебе, ладно?
   - Да, конечно, - рассеянно бросила она, думая о своем.
   Но  прозвучавшее  в  трубке  звонкое  девическое  "Алё!"  было  таким
нестерпимо русским, что я чуть не прыснул.
   - Добрый вечер. Я могу поговорить с господином Николаем Яновским?
   Пауза. Что-то слишком долгая. Впрочем, у некоторых людей  не  хватает
воспитания в таких случаях сказать  хотя  бы  слово,  они  молча  кладут
трубку на столик и идут звать к телефону того, кого спрашивают.  Похоже,
это был именно такой случай, потому что  в  трубке  слышались  шорохи  и
приглушенные голоса.  Следующее  "Алло!"  было  произнесено  уже  совсем
другим голосом. Но тоже женским.
   - Я могу поговорить с  господином  Яновским?  -  повторил  я,  слегка
раздражаясь.
   - Нет. Кто его спрашивает?
   - Моя фамилия Корин, - представился я.
   - Я вас не знаю.
   -  Я  встречался  с  Николаем  год  назад,  в  октябре.  Он  вам   не
рассказывал?
   - Нет. Николай погиб.
   - Боже мой! - вырвалось у меня. Муся вздрогнула, вынырнула  из  своих
размышлений и вопросительно уставилась на меня.
   - Как? Когда?
   - Пятнадцатого сентября. Его сбила машина. Если  вы  хотите  посетить
его могилу, можете приехать в Тройсдорф, я провожу вас на  кладбище.  Вы
живете в Германии?
   - Да, - непонятно зачем соврал я. - В Мюнхене. Я обязательно приеду и
позвоню вам.
   - Приезжайте, - равнодушно ответила женщина и положила трубку.
   Наверное, жена. А та, которая первой взяла трубку, - дочь.
   - Что случилось? - встревоженно спросила Муся. - Что тебе сказали? На
тебе лица нет.
   - Яновский погиб. Его сбила машина. Три недели назад.
   - Так я и знала, - отчаянно выдохнула она. - Я тебя предупреждала,  а
ты не послушался. Твои рассказы про амнезию никого не обманули,  они  не
успокоились, они убирают свидетелей и тех,  кто  может  снова  все  тебе
рассказать. Они знали, что ты  собираешься  во  Франкфурт,  ты  во  всех
интервью об этом говорил, и понимали, что ты можешь все узнать. Пусть ты
не помнишь Веронику, но она-то тебя прекрасно помнит и может  разыскать,
зная, что ты приехал на ярмарку. А если вы вступите в  контакт,  то  она
тебе расскажет и про Тройсдорф, и про Бордо. Поэтому Яновского убрали. И
я  не  удивлюсь,  если  человека  из  Бордо  тоже  нет  в   живых.   Они
подстраховались заранее и теперь глаз с тебя не сводят. Твои  встречи  с
Вероникой наверняка не ускользнули от них. Они  все  знают,  Корин!  Они
понимают, что если ты общаешься с Вероникой, то узнаешь, куда и  к  кому
ты ездил в прошлом году. Они от тебя не отстанут. А все  твоя  идиотская
самоуверенность! Я же просила тебя, умоляла...
   Она залпом выпила стакан воды и снова  закурила.  Я  чувствовал  себя
ужасно виноватым. Я глупо рискую, а  ведь  случись  со  мной  что-нибудь
нехорошее, и Муся лишится основного источника дохода от  своего  "автора
номер один". Ей самой немного надо, но вот лечение дочери требует денег.
Пока я жив и способен писать, девочка будет  получать  квалифицированную
медицинскую помощь. Пусть и не поправится, но хотя бы будет жить. Пока я
жив, жива и она. Муся это прекрасно понимает. А я, как козел  последний,
размахиваю шашкой и с тупой бравадой кричу о  собственной  неуязвимости.
Муся  хочет  максимально  обезопасить  меня,  я  же,   наоборот,   рвусь
неизвестно куда, будучи полностью уверенным, что меня никто ни в чем  не
подозревает. Ну куда я суюсь, спрашивается?
   Я пристыжено молчал. Мне очень не хотелось  огорчать  Мусю.  Но  план
подрыва стены, вокруг которой я бродил вот уже пять  месяцев  в  надежде
найти лазейку и проникнуть на другую сторону, я менять не собирался.
   - Ну хочешь, я больше не буду встречаться с  Вероникой?  -  попытался
подлизаться я.
   - Хочу, - немедленно и твердо ответила Самка Гепарда. - Ты не  будешь
больше с ней встречаться. И дай мне  слово,  что  завтра  ты  никуда  не
поедешь.
   - Нет, Мусенька, - я покачал головой, - пойми меня,  пожалуйста.  Мне
нужно ехать, обязательно нужно. Я не успокоюсь, пока не  перепробую  все
возможные способы вернуть память. Эта поездка никому ничем не угрожает.
   - Господи, Корин, ну что ж ты такой тупой! - воскликнула  Муся,  и  в
глазах ее заблестели слезы. - Ладно, ты встречался с Вероникой, ты  спал
с ней, но, может быть, у нее не сохранились те адреса, которые ты брал у
нее в прошлом году. И имен она не помнит. И Маслову не  позвонит,  чтобы
спросить имена тех, кого он  просил  разыскать.  Так  что  пока  еще  ты
безопасен. Как только ты появишься в Тройсдорфе, станет понятно,  что  у
Вероники все записи сохранились и ты  пошел  по  новому  кругу  собирать
информацию. Тогда убьют и тебя, и ее, и меня, потому что я в курсе  всех
твоих дел. Если бы ты прочел за свою жизнь хотя бы пять  детективов,  ты
бы сам сообразил все это быстрее меня.
   Тут она, конечно, права, в детективную сторону у меня мозги  работают
не очень эффективно.
   Принесли заказ, и мы начали молча  пережевывать  свои  блюда  и  свои
мысли.
   - Хорошо, - решительно произнес я, доев последний кусочек  свинины  и
сунув в рот последнюю ложку риса, - я  не  поеду  в  Тройсдорф,  я  тебе
обещаю.
   - Спасибо, - ее лицо озарилось благодарной улыбкой.
   - Но в Кельн я все-таки поеду.
   - Корин!
   - Поеду, - я проявлял несвойственное мне упрямство и одновременно сам
себе удивлялся. Прежде я не позволял себе спорить с Мусей. Те разговоры,
которые я вел с ней по поводу встреч с Вероникой,  на  самом  деле  были
уговорами,   мягкими,   с   просительными   интонациями   и    попытками
самооправданий. Сейчас же я просто ставил своего литагента в известность
о принятом мною решении. Это не исключало приведения аргументов,  но  не
допускало просьб и извинений.
   - Зачем? - устало спросила Кошечка, уловив, видимо, в моих интонациях
кое-что новое. - Чего ты добиваешься?
   - Ты прекрасно знаешь, для чего мне нужна эта поездка. И уверяю тебя,
она абсолютно безопасна со всех  точек  зрения.  Кельн  -  туристическая
Мекка, народ со всего мира едет туда, чтобы посмотреть знаменитый собор,
и мое появление там не вызовет никаких подозрений. Я не собираюсь  ни  с
кем встречаться,  ни  с  кем  разговаривать,  просто  поброжу  в  районе
вокзала, там, где наверняка ходил в  прошлом  году  в  промежутке  между
поездами. Никаких контактов, никаких телефонных звонков.
   - Делай как знаешь, - сухо ответила Самка Гепарда.
   - Постарайся не сердиться на меня, - я примирительно улыбнулся.
   - Постараюсь.

***

   В вагоне я был один. Первым классом в Германии ездит не так уж  много
людей, и на дорогих местах обычно бывает безлюдно, особенно если  поезда
идут каждый час. Минут через пятнадцать после  того,  как  поезд  выполз
из-под сводов вокзала  во  Франкфурте,  появился  официант  с  тележкой,
нагруженной  напитками  и  закусками.  Я  взял  сандвич,  банку  пива  и
стаканчик кофе, расплатился и  снова  остался  в  приятном  одиночестве.
Интересно, в прошлом году  в  вагоне  тоже  никого  не  было?  Или  было
три-четыре пассажира?
   Занятно все-таки жизнь устроена. Здесь, во Франкфурте, есть  женщина,
с которой меня связывает годичной длительности роман. Женщина, с которой
я дважды переспал уже сейчас. Но о ней я думаю редко.  Куда  чаще  мысли
мои возвращаются  к  Мимозе.  В  голове  то  и  дело  всплывают  обрывки
разговоров с ней, целые  фразы,  произнесенные  ею  по  разным  поводам,
вспоминаются ее глаза, улыбка, поворот головы. И даже  вспоминается  миг
острого вожделения, которое я испытал  однажды  в  бассейне,  когда  она
поднималась из воды по  лесенке,  покачивая  пухлой,  идеально  округлой
попкой прямо перед моими глазами. Вожделение, правда, угасло, как только
она снова повернулась ко мне лицом, с которого в  то  время  не  сходило
выражение запуганности и затравленности.  Мимоза  исчезла  из  санатория
сразу же, как только я публично  заявил  о  своем  беспамятстве.  Она  -
подстава, представитель другой, враждебной мне стороны. Она работает  на
людей, которые не остановятся ни перед чем, лишь бы помешать мне предать
огласке собранные о них материалы.  Но  сейчас,  по  прошествии  двух  с
лишним месяцев, я вдруг осознал, что именно  с  Мимозой  меня  могли  бы
связать совсем иные отношения. В них была бы та душевная теплота  и  тот
человеческий интерес,  которого,  увы,  совсем  не  наблюдается  в  моих
отношениях  с  Вероникой.  Ну  что  бы  им  поменяться  местами?  А   то
получается, что я не могу любить женщину, которая любит меня, она мне не
интересна, она для меня чужая. Зато та, другая, которую  любить  нельзя,
да и бессмысленно, ибо она мною совершенно не интересовалась и  общалась
со мной только потому, что ей приказали, могла бы занять в моей душе и в
жизни огромное место. Есть в ней что-то... Мудрое, что ли. Неординарное.
Хотя что это я, примитивную дуру на такое задание не послали бы, чай, не
со студентом работали. И все равно, будь на месте Вероники  Мимоза,  это
было бы правильно...
   Я вспомнил один из наших с Еленой разговоров  и  потянулся  к  сумке.
Достал блокнот, разложил столик, вытащил из кармана пиджака  ручку.  Вот
она, эта сцена, которой мне не хватало в почти законченной книге. Я  все
время чувствовал, что нужна еще одна сцена, и даже нутром  знал,  что  в
ней должно происходить, но дальше "нутра" это знание не  поднималось,  и
мне все никак  не  удавалось  вербализовать  свое  понимание.  Теперь  я
вспомнил и понял.

***

   Мария не уставала поражать мое воображение ежедневной сменой нарядов.
Заканчивалась неделя моего пребывания в деревне, я  приходил  к  старухе
каждый день, и каждый день она встречала меня в  новом  одеянии,  причем
далеко не всегда современном,  но  -  отдаю  ей  должное  -  превосходно
сидевшем на сухой невысокой старческой фигурке. Помимо красно-зеленого и
бело-голубого костюмов, я удостоился лицезреть Марию в платье с длинной,
волочащейся по полу юбкой и с высоким стоячим воротом, напоминавшим  мне
картинки   времен   Тюдоров;   в   восточном   одеянии   с    шальварами
пронзительно-бирюзового цвета; в строгой  черной  паре  со  смокингом  и
ослепительной сорочкой а-ля Петере. Были еще какие-то туалеты, но  я  не
знаток, чтобы точно