Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
н, хотя и там оно начинает
размываться.
- Все это я понимаю, мистер Хорэн.
- Тем не менее, я уверен, что никто не оспорит ваше право на картину
после ее покупки.
- И все-таки я хочу получить точный ответ на мой вопрос. Я хочу
знать, где мистер Коуни приобрел картину, пусть даже он не сможет
представить какой-либо документ.
- Вы, конечно, правы, мистер Флетчер. Мы должны задать этот вопрос.
Но одновременно я должен назвать мистеру Коуни вашу цену.
Хорэн зашел за стол, чтобы взять телефонную трубку. Флетч едва
расслышал приглушенный звонок.
- Слушаю. Да, это мистер Хорэн... Кто хочет со мной говорить?.. Нет,
нет... Не желаю я говорить с Чикаго... Это третий звонок за сегодняшнее
утро из "Чикаго трибюн"... Я уже говорил, что все это чушь... Как ваша
фамилия?.. Мистер Поток?.. Мне уже звонили два ваших репортера, мистер
Поток. Сколько раз я должен повторять одно и то же?.. Я не дарю и не
собираюсь дарить картину чикагскому музею... Что значит, какую картину я
не собираюсь дарить? Мой Бог... Понятия не имею, почему об этом написала
бостонская газета. Наверное, это "Стар". Я не читал заметку. Держу пари,
написал ее их идиот-критик Чарльз Уэйнрайт, который вечно все путает...
Послушайте, мистер Поток, я не дарю картину чикагскому музею. Я никогда не
собирался дарить картину чикагскому музею... Что вы хотите этим сказать? Я
ничего не имею против чикагского музея... Мистер Поток, мое терпение
лопается. Заметка эта - чистая ложь. Пожалуйста, больше мне не звоните.
Хорэн положил трубку и вышел из-за стола.
- Какая-то бестолковая бостонская газета написала, что я собираюсь
подарить картину чикагскому музею, - Хорэн покачал головой. - Абсолютное
вранье. И откуда они только такое берут?
- Пресса у нас непредсказуема, - посочувствовал Флетч.
- Мы обсуждали цену.
Флетч встал, помня, что пришел без пальто.
- Да. Обсуждали. Я думаю, мы можем предложить мистеру Коуни двести
семьдесят пять тысяч долларов.
Хорэн аж отпрянул назад, словно ему отвесили оплеуху.
- Едва ли он согласится.
- Я знаю. И, разумеется, готов заплатить больше. Но скажите мистеру
Коуни, что меня очень беспокоит происхождение этой картины.
- Я сомневаюсь, что он продолжит переговоры, получив такое
предложение.
- Возможно, продолжит. Посмотрим.
ГЛАВА 22
- Кто там?
- Большой, подгнивший гранат.
Часы показывали половину двенадцатого утра. По пути из галереи Флетчу
пришлось завернуть к магазину хозяйственных товаров. Там он купил
отвертку, клещи и маленькую банку машинного масла. Все покупки он оставил
в фургоне.
Поставив его в гараж на Речной улице, Флетч вернулся домой черным
ходом. Разумеется, он забыл, что по субботам в квартиру приходит миссис
Сэйер. Дверь она, естественно, заперла.
- Уходите, - крикнула миссис Сэйер через дверь. По субботам мусор не
забирают.
- Это я, мистер Флетч. Пожалуйста, откройте, миссис Сэйер.
- Что вы там делаете?
Она сдвинула оба засова, открыла дверь.
- Вы только посмотрите на себя! Прошляться всю ночь! И где ваше
пальто? Вы насквозь промокли.
- Доброе утро.
- В вашей постели спит европейская графиня, а вас нет дома!
- В моей постели?
- Она называет себя графиней ди Грасси.
- Меня это не удивляет.
- Я никогда не видела столько багажа. Или она приехала навсегда?
- Она спала в моей постели?
- Разве не вы положили ее туда?
- Нет. Где она?
- Сказала, что пойдет за покупками. Потом она собиралась зайти в
музей и какие-то художественные галереи.
- Отлично.
- Я ее покормила, и она ушла. Милосердный Боже, какая же она была
голодная. Мне уж подумалось, что ее месяц морили голодом.
- Возможно, вы не ошиблись, - теплая, светлая кухня разительно
отличалась от темной, сырой, холодной кабины автофургона. - Я весь мокрый.
- Глядя на ваши волосы, можно подумать, что вы всю ночь рыли тоннель
в копне сена. Может, этим вы и занимались? Хотите поесть?
- Конечно, хочу. А где вещи графини?
- Увидите сами. По всей квартире. Я еще не встречала более властной
женщины. Она говорила со мной, как сержант - с новобранцем.
- Вас не затруднит перенести вещи графини в комнату для гостей? И
закройте дверь. Покрепче.
- Я не уверена, что они поместятся в одной комнате. Вам приготовить
завтрак или ленч?
- Мне без разницы. Между прочим, где тут телефонный справочник?
Приняв горячий душ, Флетч сел на кровать и начал пролистывать
телефонный справочник.
Люси Коннорс в нем не значилось. Зато он нашел телефон Марши
Гауптманн. Жила она на Фентон-стрит.
Он набрал номер. Трубку сняли после четвертого гудка.
- Слушаю.
- Добрый день. С вами говорит Мартин Хед из журнала "Трэ" <"Tres" -
"Весьма" (франц.)>. Миссис Коннорс дома?
- Одну минуту, - ответила, как уже понял Флетч, мисс Гауптманн.
- Слушаю, - послышался в трубке другой голос.
- Миссис Коннорс, я - Мартин Хед из журнала "Трэ". Пытаюсь
дозвониться до вас всю неделю.
- Зачем?
- Миссис Коннорс, я буду очень признателен, если вы внимательно
выслушаете все то, что я собираюсь вам сказать. А потом примите решение,
соглашаться или нет.
- Наверное, отвечу нет.
- Не торопитесь. Вы увидите, что намерения у нас самые добрые и, при
вашей помощи, таким же будет и результат.
- Вы меня заинтриговали. Я не читала вашего журнала.
- Мы хотели бы дать статью, очень искреннюю, идущую от души,
разумеется, не указывая имен, без фотографий, о женщинах, признавших, что
они лесбиянки, особенно после нескольких лет семейной жизни.
- Как вы узнали мое имя?
- От вашего мужа.
- Барт в Италии. Я в это не верю.
- Мы встретились во вторник вечером в Монреале. У меня сложилось
впечатление, что он если не оправдывал вас, то пытался понять, в отличие
от большинства мужей, попадавших в аналогичную ситуацию.
- Барт? Наверное, вы правы.
- И я полагаю, что вы можете помочь нашим читателям увидеть, что
чувствует женщина, открывшая в себе тягу к существу того же пола. Второго
такого интервью нам не получить.
- Я в этом сомневаюсь. Вас зовут мистер Хед?
- Мартин.
- Ваш звонок каким-то образом связан с убийством?
- Убийством?
- Недавно в квартире моего мужа убили женщину. Я не хочу отвечать на
вопросы, касающиеся происшедшего. Они совершенно неуместны.
- Я ничего не знал об убийстве, - взгляд Флетча прошелся по бывшей
спальне Барта и Люси Коннорс. Если они неуместны, я их не задам.
- Все-таки мне не хочется давать вам интервью, Мартин. Зачем ворошить
прошлое?
- Люси, подумайте, как тяжело приходится женщине, попавшей в такой же
переплет, что и вы. Смею предположить, вам было очень одиноко в вашей
борьбе.
- Еще бы.
- Иной раз просто необходимо прочитать о том, что пришлось пережить
другому. Вы справились с возникшими перед вами проблемами, и достаточно
успешно. Я полагаю...
- Убеждать вы умеете, Мартин.
- Я гарантирую, что ваша фамилия упоминаться не будет. "Миссис К.",
не более того. И милые, возможно, абстрактные рисунки в качестве
иллюстраций.
- А если вы все-таки укажете мою фамилию?
- Вы сможете подать на нас в суд. Как вы понимаете, такой статьей мы
вторгаемся в личную жизнь. Пишем не о фактах, а о чувствах. И просто не
имеем права упоминать имен.
- Ясно. Вы позволите мне прочитать статью и завизировать ее перед
публикацией?
- Мне не хотелось бы этого делать. Редакторы полагают, что это их
работа.
- Я не буду говорить с вами, если не смогу прочитать статью перед
публикацией.
Флетч вроде бы замялся.
- Ладно, Люси. Я согласен. Я покажу вам статью перед тем, как сдам ее
в редакцию, но это должно остаться между нами. Когда мы сможем увидеться?
- Днем мы с Маршей собирались поехать в магазин, если не помешает
дождь. А вечером у нас гости.
- Могу я прийти завтра утром?
- Пожалуй, что да. Десять часов вас устроит?
- Лучше в половине одиннадцатого. Дом 58 по Фентон-стрит?
- Квартира 42.
- Мисс Гауптманн будет дома?
- Конечно. И если вы упомянете в статье хоть одну из нас, берегитесь.
ГЛАВА 23
Съев бифштекс и яичницу, приготовленные миссис Сэйер, Флетч улегся в
свежезастеленную постель со вчерашним выпуском "Бостон стар".
Убийству Рут Фрайер уделили куда меньше места по сравнению с
убийством женщины из Городского совета. Вероятно, полиция не сообщила
репортерам ничего нового. Зато для второго убийства газетных полос не
жалели. В мельчайших подробностях описали сцену убийства, дали биографию
убитой с фотографиями в разном возрасте, старейшина репортерской братии
написал о личных встречах с "безвременно ушедшей", высказались все
городские знаменитости, как политики, так и нет, друзья и враги, правда на
этот раз и те и другие сыпали комплиментами.
Через час Флетч добрался до рекламы сдвоенного дневного сеанса.
Показывали "Банду Лавандового холма" и "Мужчину в белом костюме" с Алеком
Гиннессом в главной роли. Почему бы и нет, решил он. Чем еще можно занять
себя в дождливую субботу. Тем более, что кинотеатр находился неподалеку.
Последнее Флетч почерпнул из карты.
Одеваясь, он услышал, как в дверь позвонили. И решил, что принесли
продукты, заказанные миссис Сэйер. Она пришла к выводу, что необходимо
пополнить запасы на кухонных полках.
Выйдя в коридор в брюках, рубашке с отложным воротником, свитере и
твидовом пиджаке, Флетч, к своему удивлению, увидел в прихожей Флинна. В
свитере крупной вязки его грудь и плечи казались еще больше, а голова
стала совсем крошечной.
- А! - Флинн добродушно улыбнулся. - Я надеялся застать вас дома.
В руках он держал пакет с бутылкой.
- А где Гроувер? - Флетч подошел к инспектору, они обменялись
рукопожатием.
- Иногда у меня появляется свободное время, знаете ли, - ответил
Флинн. - Обычно по выходным полицейское управление спускает меня с
поводка. Оказался рядом с вашим домом и вспомнил, что Бостон задолжал вам
бутылку виски, - с улыбкой он протянул Флетчу пакет.
- Премного вам благодарен, - из пакета Флетч выудил бутылку "Пинч"
двенадцатилетней выдержки.
- Надеюсь, я не помешал? - поинтересовался Флинн.
- О нет. Я как раз собирался посмотреть две картины с Алеком
Гиннессом. На Эксетер-стрит. Это поблизости, не так ли?
- Прекрасный актер. Он, кстати, ирландец. Как и многие талантливые
люди, которых в Штатах считают англичанами, - Флинн потер руки. - Я
подумал, что в такой дождливый день вы не откажетесь посидеть со мной,
выпить...
- А у меня сложилось впечатление, что вы не пьете.
- Не пью. Но не против того, чтобы пили другие, он повернулся к
миссис Сэйер. - Полагаю, у вас нет ромашкового чая?
- У нас есть "ред зингер".
- Не откажусь от любого цветочного чая. И, если вас не затруднит,
принесите в кабинет бокал, лед и воду для мистера Флетчера.
Флинн прошел в кабинет, Флетч - следом за ним, включил свет, начал
открывать бутылку.
Флинн залез под свитер, вытащил из кармана рубашки два сложенных
листка.
- Я смог достать полный список пассажиров, прилетевших в прошлый
вторник рейсом из Рима, - он протянул листки Флетчу, который уже открыл
бутылку. - Не могли бы вы проглядеть его? Вдруг увидите кого-то из
знакомых.
- Вы думаете, убийство Рут Фрайер каким-то образом связано с моими
римскими делами?
- Мистер Флетчер, вы сами сказали, что в мире полно ненавидящих вас
людей. Вполне возможно, один из них потратился на билет до Бостона, чтобы
крепко насолить вам.
Большую часть списка составляли итальянские фамилии, остаток
приходился на ирландские - современные пилигримы отправлялись в Америку в
поисках душевного утешения или материального благополучия.
Флинн стоял, засунув руки в карманы, на его лице играла добродушная
улыбка.
- Если б мы были друзьями, мистер Флетчер, как бы я обращался к вам?
Уж наверное не Ирвин Морис. Или вы привыкли к Питеру? А может, хватит и
Пита?
- Флетч, - ответил Флетчер. - Люди зовут меня Флетч. Ни одна фамилия
не кажется мне знакомой, - он отдал список.
- Я ожидал именно такого ответа.
- А я должен называть вас Фрэнсис Ксавьер?
- Люди зовут меня Френк. Кроме моей жены. Для нее я - Фрэнни. Она
видит меня не таким суровым, как остальные.
Миссис Сэйер внесла полный поднос. Ведерко со льдом, бокал, кувшин с
водой, чайник с заваркой, сливки, сахар, чашка, блюдце, ложечка.
- Отлично, - Флинн вновь потер руки. - Скажите мне, миссис Сэйер,
когда в понедельник вечером вы уходили, закончив уборку, этот кувшин с
водой оставался на столике в гостиной рядом с бутылкой виски?
- Нет, сэр. Разумеется, нет. Я вымыла кувшин, высушила и убрала.
- Действительно, зачем оставлять воду в кувшине, если так легко
налить свежей. Но бутылка виски стояла на столике?
- Какая бутылка? Какого виски?
- Там была не одна бутылка?
- Конечно. Бутылок там хватало. Столик служил баром мистеру Коннорсу.
Там были бутылки с виски, с бербоном, джином, шерри, портвейном. И чистые
бокалы.
- Что с ними произошло?
- Мистер Флетчер их убрал. Я нашла их в буфете на кухне. Наверное,
он, как и я, не выносит вида спиртного.
Флинн вопросительно взглянул на Флетча.
- Нет, я их не трогал.
- Миссис Сэйер, вы, конечно, переставляли бутылки с места на место,
уничтожая тем самым оставленные на них отпечатки пальцев?
- Конечно, переставляла. Не потому, что делала это специально, но
чтобы добраться до сахара, соли, перца.
- Сахар, соль, перец. Самый ходовой буфет, - Флинн вздохнул. -
Благодарю вас, миссис Сэйер.
- Если вам понадобится что-то еще, дайте мне знать, - ответила та. -
Мне пора заниматься своими делами, если я хочу закончить их до полуночи.
- Хорошие люди, - Флинн налил себе чая. - Соль земли, - хлопнула
дверь кухни. - Разумеется, именно они всегда уничтожают улики.
Они сидели в креслах, обитых красной кожей, оба в свитерах, один еще
и в пиджаке, Флинн - с чашкой чая, Флетч - с бокалом виски с водой.
Сквозь прозрачные шторы в окна заглядывало темное небо. Резкие порывы
ветра секли стекла струями дождя.
На Бикон-стрит, шестью этажами ниже, сновали машины. Изредка до
кабинета долетал визг их тормозов.
- В такие темные, мрачные дни мне вспоминается детство, годы,
проведенные в Мюнхене. Вот уж действительно мрачные дни.
- В Мюнхене?
- Да, да. В такие дни мне приходилось идти в спортзал, отжиматься,
подтягиваться на перекладине, бороться до кровавых зайчиков в глазах.
- Вы же ирландец.
- Или бегать кроссы с мокрым от дождя и пота лицом, с прерывистым
дыханием, когда каждый шаг дается тяжелее предыдущего. Отличный способ
воспитания юношей. Именно Мюнхену я обязан сегодняшним здоровьем.
- А почему вы все это делали?
- Я был членом гитлерюгенд <Фашистский аналог пионерской
организации.>.
- Вы?
- Да, я. Чего только не узнаешь о человеке, если покопаться в его
прошлом.
- Вы говорите о Jugendfuehrer?
- Совершенно верно.
- Это же невозможно.
- Тут вы неправы. Невозможного нет. Как виски?
- Отличное.
- Сам я не пью, поэтому мне трудно выбирать для других. В данном
случае мне понравилась бутылка.
- С виски вы не ошиблись.
- Одной бутылки вам, я чувствую, хватит надолго. Пьете вы мало.
- При вас я сдерживаюсь. Как мог Фрэнсис Ксавьер Флинн быть членом
Jugendfuehrer?
- Я, наверное, тысячу раз задавал себе этот вопрос.
- Все равно, позвольте спросить вас об этом.
- Ирландская Республика, разумеется, практически не участвовала в
войне. Сохраняла нейтралитет, оставаясь, так сказать, на стороне
союзников. Мой отец был консулом Республики в Мюнхене. Вы начинаете
соображать, что к чему?
- Нет.
- В 1938 году, мне тогда было семь лет, меня оставили в Мюнхене с
родителями, вместо того чтобы отправить в Ирландию. По-немецки я говорил
так же хорошо, как местные дети моего возраста, выглядел и одевался, как
немец. И, как говорил мой отец, взял на себя немалую ответственность.
На публике мой отец во всем соглашался с нацистами, хотя ненавидел их
идеи, как должно всякому порядочному человеку. Мы провели в Германии всю
войну. Я ходил в немецкую школу, вступил в гитлерюгенд. Шорты, галстук,
салют, все прочее. Маршировал на парадах. Отличался в спортивных
соревнованиях. Люди забыли мое ирландское происхождение.
- Флинн, но...
- Не хотите, не верьте. Но в гитлерюгенд меня ставили в пример. Вы бы
удивились, узнав, чего мог добиться мальчик в коротких штанишках,
форменной рубашке гитлерюгенд, на велосипеде и с фотокамерой. Он мог
ходить где хотел, с товарищами и без оных. Нам устраивали экскурсии в
укрепленные районы. Солдаты и офицеры показывали нам все, что можно было
показать. То, что я не понимал, я фотографировал. Если я сталкивался с,
как мне казалось, видным деятелем нацистской партии, я брал у него
автограф. Если б вы знали, сколько высших офицеров расписывались на
листочках бумажки, протянутых маленьким мальчиком. Да, теперь можно
сказать, что я творил чудеса.
А в Дублине жили два моих друга, с которыми я переписывался все те
годы. Одного звали Тимми О'Брайан, второго - Уильям Каванау. Я писал им
восторженные письма о том, как живу, где бываю. Нацистов я расхваливал на
все лады. Иногда я получал ответы, иной раз в моих словах сомневались. Я
отсылал фотографии и автографы, доказательства моей правоты.
Разумеется, отец диктовал мне эти письма. А О'Брайан и Каванау в
действительности жили в Лондоне и служили в британской разведке.
- Мой Бог.
- Да, не всем досталось такое детство. И мой отец использовал
консульство, чтобы переправлять из Германии сбитых английских и
американских пилотов. Моя мать очень переживала и за него, и за меня.
- Это правда, Флинн?
- В конце войны мне было четырнадцать. Мюнхен лежал в развалинах. Еда
кончилась. Думаю, все это вы видели в фильмах. Так оно и было.
Перед тем как уйти из Мюнхена, нацисты застрелили моих родителей. И
отца, и мать. По пуле в лоб. На кухне нашей квартиры. Не думаю, что у них
имелись доказательства вины консула Ирландии и его жены. Просто они
убирали нежелательных свидетелей. Я нашел их утром, когда вернулся после
дежурства.
- И что вы сделали?
- О, до конца войны оставались недели и месяцы. Сначала я жил в семье
моего друга. И у них не было еды. Потом перебрался на улицу, в развалины.
Оставался там и после капитуляции Германии. Боялся подойти к американским
или британским солдатам. Глупо, конечно. Но я наполовину сошел с ума от
голода.
Все кончилось однажды ночью. Я спал под лестницей разбитого дома,
когда мне в ребро ткнули сапогом. И я услышал мелодичную ирландскую речь.
Меня отправили домой, в Дублин. Определили в иезуитскую семинарию.
Наверное, я сам выбрал ее. Потому что повидал ад.
Я изучал другую логику, поправил здоровье. Но к двадцати годам устал
от истин. Это вы понять можете?
- Естественно.
- Да и воздержание под