я это ценю. Я у тебя в долгу, малыш.
     Он подмигнул мне и пошел давать показания.
     Я побеседовал с какими-то репортерами, от которых ухитрился ускользнуть вчера. Они хотели узнать, покончил ли я с полицией, каковы мои планы на будущее и все такое.
     И вдруг я понял, какова будет хотя бы часть этих планов. Нитти напомнил мне об одном должнике, который тоже мне кое-чем обязан.
     - Я собираюсь работать на Всемирной ярмарке, парни, - сказал я репортерам. - Как вам известно, раньше я работал в группе по борьбе с карманниками, и генерал Дэйвс лично нанял меня поработать по контракту на Выставке со специальной группой охраны по этой части.
     Они вставили это в свои сообщения, и на следующее утро зазвонил мой телефон.
     - Привет, дядя Луи, - сказал я в трубку еще до того, как раздался голос на другом конце провода. - Когда со мной хочет увидеться генерал?

ГЛАВА 21

     Встреча с генералом Дэйвсом была назначена на десять, и я подумал, что легко смогу уйти оттуда к двенадцати успеть на завтрак с Мэри Энн Бим в "Семи искусствах", заведении в Тауер Тауне, на втором этаже старой конюшни, переделанной Диллом Пиклом. Я виделся с ней пару раз в неделю, с тех пор как вернулся из Майами (говоря "виделся", я имею в виду - спал с ней), и она все еще сводила меня с ума своими манерами "девочки-из-маленького-городка-идущей-дорогой-богемы". В какую-то минуту мне хотелось немедленно с ней расстаться, а уже в следующую - просить ее выйти за меня замуж, хотя во всех ее разговорах о карьере я не видел места для себя.
     Сегодня я собирался сказать ей, что исходил все улицы в поисках ее брата (по крайней мере, в Чикаго), и единственная идея дальнейших поисков, которая пришла мне в голову, - начать с самого начала, то есть вернуться в их родной городок и попытаться проследить за ним с этого конца. Согласится ли она, так как для этого придется поговорить с ее отцом, которого она не посвящала в это дело, я не знал. Я проверил каждую газету в пригородах и маленьких городках вокруг Чикаго, но никто не узнал Джимми на фото; я обошел бюро по найму и агентства по выдаче социальных пособий, и сотни других мест, отработав ее гонорар еще несколько недель тому назад и не имея намерения просить у нее еще что-нибудь - за исключением права продолжать с ней встречаться. Я окончательно свихнулся: слушал ее по Радиоприемнику, который купил, в дурацких "мыльных операх", хотя никогда бы ей в этом не признался.
     В девять тридцать, прослушав "Знакомьтесь, просто Билл", только я собрался в банк, как курьер принес мне конверт с чеком на тысячу долларов.
     Там была пометка - "Плата за услуги", отпечатанная на листке канцелярии юридической фирмы Луи Пикета.
     Я позвонил Пикету: его секретарь, после согласования с ним, соединила нас.
     - Я вижу, что вы получили мое извещение, мистер Геллер. Надеюсь, оно вас удовлетворило.
     - Лучшее послание, которое я когда-либо получал. Но почему? Я не сделал того, для чего меня нанял ваш клиент. Человека, которого он послал меня защищать как вам известно, с нами больше нет.
     - Правильно. И поэтому вы и не получили обещанных десяти тысяч долларов. Но мой клиент счел, что свои обязанности вы в тех обстоятельствах выполнили наилучшим образом, и считает, что оказанные услуги должны быть оплачены.
     - Поблагодарите вашего клиента от моего имени.
     - Поблагодарю. И мы извиняемся за то, что вышла задержка с доставкой вам этого послания. Дела моего клиента уже не решаются так быстро, как это делалось до его заключения.
     - Понимаю. Благодарю, мистер Пикет.
     - Рад за вас.
     Я поднялся из-за стола, свернул тысячу и сунул в карман; жаль, что у меня нет счета в банке Дэйвса.
     Банк Дэйвса находился на углу Ла-Саль и Эйдэмса, в тени здания Управления торговли, и был таким же помпезным, как и сам генерал: массивное сооружение из серого камня с каменными львиными головами на каждой из восьми разрезавших его фасад колонн высотой в три этажа. Маленькие львы, как фантастические фигурки на полках, притаились наверху. Через всю длину здания проходил коридор, выходивший на Вэлл-стрит, состоящую из сплошной череды магазинов, а банк помещался на втором этаже. Контора Дэйвса была на третьем. Прямо у входа с улицы по одной стороне было несколько лифтов, и мой дядя (одетый в серый костюм стоимостью годового жалованья среднего служащего) прохаживался между ними, всем мешая.
     - Ты опоздал, - сказал он, едва раскрывая похожий на щель рот, который под его усами "соль-с-перцем" не сразу и заметишь.
     - Украли мой лимузин, - ответил я. Он мельком взглянул на меня, и мы вошли в лифт.
     - Надеюсь, ты представляешь, в какое положение меня поставил, - процедил дядя Луи.
     - А какое положение?
     Он снова бросил на меня свирепый взгляд и весь остаток пути буквально дымился и молчал, возможно, подыскивая слова, чтобы поставить меня на место, но так и не нашел их до того момента, как лифт остановился на третьем этаже.
     Дядя довел меня до двери, на которой не было никаких обозначений; внутри, в большой, обшитой деревянными панелями приемной за столом восседал секретарь. Он кивнул и впихнул нас в большой мрачный офис, где темных панелей было еще больше, а на одной стене сплошь висели фото генерала и всяких благородных лиц.
     Дэйвс сидел за большим столом красного дерева, на котором стопки бумаг лежали так аккуратно, что, казалось, позировали. Так же выглядел и сам генерал, в синем костюме в полоску, с трубкой в руке. Он не встал; жесткое выражение его лица, по-видимому, означало, что он мной недоволен.
     - Садитесь, джентльмены, - сказал он.
     Тут были дожидавшиеся нас стулья; мы уселись.
     - Мистер Геллер, - начал генерал и уточнил: - молодой мистер Геллер. Что стоит за вашей идеей предавать ту историю огласке?
     Я сделал вид, что удивлен.
     - Разве считалось, что наше деловое соглашение я должен держать в секрете?
     Дэйвс пососал трубку.
     - Какое деловое соглашение?
     - Мы беседовали с вами в декабре в "Святом Губерте". Вы хотели, чтобы на суде над Нитти я рассказал правду. Взамен, в виде благодарности за выполнение этой, возможно, опасной гражданской обязанности было обещано, что мне выплатят три тысячи долларов за работу с вашими людьми по охране ярмарки.
     Дэйвс снова раскурил трубку. Я молча ждал. Наконец он сказал:
     - Я считал, что вы отдаете себе отчет в том, что с тех пор, как мы говорили, ситуация изменилась. Ситуация - ситуацией, а сделка - сделкой.
     - Но мэр Сермэк умер.
     - Да. Но какое это имеет отношение к нашему контракту?
     - Я не припоминаю, чтобы подписывал с вами контракт, мистер Геллер.
     - Контракт у нас был вербальный, на словах. Свидетель этому - мой дядя, находящийся здесь.
     Дядя Льюис побледнел, как смерть. Я добавил:
     - Я уверен, что мой дядя это подтвердит.
     Дядя возразил:
     - Натан, пожалуйста, не будь таким напористым...
     Дэйвс прервал его мановением руки.
     - Льюис, я понимаю, в какой вы ситуации. - Он обратил на меня свой пристальный взгляд, и это было похоже на то, как если бы на меня глядел один из каменных львов. - Вы не должны были об этом сообщать в газеты. Это было чистой воды нарушением конфиденциальности.
     Я пожал плечами.
     - Вы ничего не говорили о том, что соглашение будет конфиденциальным. Кроме того, я не рассказывал репортерам, почему вы предложили мне эту работу на Выставке, - вот это можно было бы назвать нарушением конфиденциальности. Как вам известно, мои свидетельские показания на суде стали для них новостью; мои взгляды в тот момент были прессе интересны. И они спрашивали меня о планах на будущее.
     Дэйвс откинул голову назад и, выразительно поглядев на меня, заговорил таким поучительным тоном, что, казалось, в этом принимает участие даже кончик носа:
     - Однажды репортер спросил у меня, собираюсь ли я брать с собой в Лондон панталоны (черные шелковые бриджи до колен - там это обычная придворная одежда), и я спросил, нужен ли ему ответ дипломатический или достойный вопроса? А потом послал его к черту. Можете в будущем этот пример принять к сведению.
     - Если вы аннулируете наш договор, генерал, в таком случае, я позволю прессе узнать некоторые, связанные с ним, неприятные подробности. В прошлом у вас ведь уже была неблагоприятная пресса, генерал, если позволите мне напомнить о вероломстве Инсала.
     Он мрачно посмотрел на меня.
     - Это, молодой человек, попахивает шантажом.
     - Это попахивает деньгами. А три тысячи долларов для частного сыщика, только начинающего дело, - это неплохой бизнес.
     Дядя Льюис тяжело дышал.
     Генерал сказал:
     - В юности я страстно любил деньги, мистер Геллер. Но теперь, спустя годы, я интересуюсь ими только периодически, Первый из Ротшильдов сказал однажды, что, только сделав свое состояние, он вдруг понял, что деньги - это не то, ради чего стоит убивать все свое свободное время. Меня поражает, сколь увлеченно вы интересуетесь финансовым вопросом.
     - Ротшильд может себе позволить такое отношение к деньгам. А Геллеры - во всяком случае, я - не могут. Что ж, я прошу прощения за мое необдуманное обращение к прессе. Но у нас с вами договор, и он обязывает, по крайней мере меня, а если вы так не считаете, то и я помалкивать не буду. Я не такое большое колесо, как вы, генерал, но и нас, маленькие колесики, очень даже слышно, если не смазать, как надо.
     Дядя сидел, качая головой и уставясь невидящим взглядом на стену с фотографиями знаменитостей: Кулидж и Дэйвс, Гвер и Дэйвс, Першинг и Дэйвс, Мелони и Дэйвс.
     Генерал опустил глаза и стал перебирать бумаги. Наконец он произнес:
     - Мой секретарь подготовит ваш контракт после обеда, к четырем. Пожалуйста, зайдите подписать его, мистер Геллер. До свидания, джентльмены.
     Я встал и вышел; дядя Льюис задержался, говоря что-то генералу, но генерал, вероятно, не желал ничего слышать. Дядя догнал меня у лифтов.
     - Мне надо поговорить с тобой, Нейт, - и указал на какую-то дверь. - У меня в офисе.

***

     У него была собственная секретарша - приятная, видимо, педантичная женщина, чуть за тридцать, - но внутри офис составлял, возможно, четвертую часть от кабинета генерала, но при этом был намного больше моего жилища. И уже точно - у дяди Льюиса не было раскладной кровати.
     Он сел за стол и постарался выглядеть таким же властным и жестким, как генерал. Надо сказать, ему это
     не слишком удалось, да и я, отказавшись от стула, не так уж помог делу.
     Слова он почти выплевывал:
     - Тебе чертовски хорошо ясно и понятно, что предложение генерала было сделано как раз в то время, когда самым желательным было запачкать имя Сермэка. Сейчас же, когда мэр умер, притом трагически, твое свидетельствование на суде Нитти вызовет отрицательную реакцию Чикаго. А этого генерал хотел бы избежать. Тебе все это известно, ведь так?
     - Конечно.
     - И все равно ты, подловив удобный момент, заставил торговаться и генерала, и меня уже при совершенно других обстоятельствах. Где ты понабрался такого нахальства?
     - Вы действительно хотите знать, дядя Луи?
     - Ты поставил меня в щекотливое положение. Ты должен понять, что мне теперь только и остается, как сказать генералу, что я отказываюсь быть свидетелем касательно вашего контракта на словах, а то, что ты губы раскатал на наши с генералом денежки, - это твои беспочвенные фантазии.
     - Может, так оно и будет. А может, и нет. У генерала-то старые, как мир, представления о том, как нужно держать свое слово. Выполнение обещаний - основа его поведения. Старпер с претензиями - вот он кто.
     Дядя встал, покраснев почище коммуниста, вытянул руку и почти ткнул мне в лицо пальцем.
     - Считай себя лишенным наследства. Отрекаюсь от тебя, умник. Ты только что проторговал, профукал гораздо большую сумму, чем те три тысячи долларов, больше даже, чем могло тебе присниться. Я лишаю тебя наследства!
     - А я не хочу ваших денег.
     Внезапно мне показалось, что он застеснялся своего срыва. Была это поза или нет, не могу сказать. Но руки его вдруг бессильно упали, и, сев на стул, он нервно сказал:
     - У меня нет сыновей, Натан. У меня две дочки, и я их очень люблю. Но тебя я всегда считал своим сыном... сыном, которого у меня нет.
     - Чушь собачья.
     Скорее всего, это все-таки было позой: внезапно руки его, как-то странно раскорячившись, уперлись в стол, и я вдруг подумал, что дядя здорово смахивает на паука.
     - Ты бы унаследовал много денег, дурачок! Но ты этих денег лишился. Просто выбросил, и что бы ты теперь ни говорил, ничего не изменится.
     - Ну и прекрасно. Прощайте. - Я встал и пошел к двери.
     - Убирайся! Ты мне не племянник. Ты для меня умер. Умер, как Сермэк.
     - Может, как отец?
     Дядя Луи вскипел.
     - Причем здесь твой отец?
     - Очень даже причем. Может, из-за него я тебя и столкнул с Дэйвсом. Ты помогаешь мне просто из страха, а иначе Дэйвс потеряет к тебе уважение. Он не любит откровенных лжецов, и у него очень развито чувство семьи. Он поклоняется своему покойному сыну, построив в его память ночлежки, и, должно быть, не одобрит такого человека, который отворачивается от семьи, - неважно, из-за денег или еще чего.
     - Нейт! Натан! Ну почему? Зачем эта жестокость? Что я тебе сделал?!
     - Да ничего! Просто оказал услугу!
     - Вот именно, оказал. Устроил тебя в полицию. Смог бы твой отец так тебе помочь?
     - Нет, да он бы и не сделал этого, даже если бы мог. Он ненавидел копов, и когда я туда пошел, это был самый черный день в его жизни. Ты это знал, и именно поэтому помог мне туда попасть. И сделал ты это не из-за меня. Тебе было глубоко наплевать, там я или еще где. Главное - каково папе. Потому что ты ненавидел его.
     Тишина, как занавеска, разделила нас.
     Наконец он возразил:
     - Мог ли я ненавидеть своего брата, Натан?
     - Тогда почему ты убил его, дядя Луи?
     - Я убил его? Что за циничные бредни ты несешь?
     - Ты за мной следил, дядя Луи, верно? Как там служит твой племянник в полиции. Ты ведь тогда был запанибрата с Сермэком, как, впрочем, и всегда со всеми политиками и теми, кто за ними стоит.
     Не понимая точно, к чему я клоню, он пожал плечами.
     - Да-да... И что же в этом плохого?
     - Так вот, кто-то из посвященных рассказал моему отцу, откуда у меня деньги, те, что я дал ему на магазин Кто-то объяснил ему, что это кровавые деньги. Кто-то рассказал ему, что его сын Натан - продажный коп.
     Дядя молчал, сделавшись вдруг похожим на моего отца больше, чем когда-либо. У него затряслась нижняя губа, на глазах выступили слезы.
     - А рассказал-то ты, дядя Луи. Ты рассказал. И он застрелился.
     Дядя молчал. Я тоже чуть не заплакал. Ткнул в него пальцем.
     - Это я лишаю тебя наследства, мерзкая гнида. Я от тебя отрекаюсь.
     И я ушел, оставив его наедине со своей виной.

Часть III

ТАУЕР ТАУН
9 апреля - 25 июня 1933 г.

ГЛАВА 22

     Зима прошла, но все еще было холодно. Мы с Мэри Энн Бим выбрались на машине на воскресную прогулку под хмурыми небесами, не позволявшими солнцу ни разу выглянуть за все шесть часов, - именно столько мы были в пути, выехав около полудня и направляясь через весь штат к реке Миссисипи и Трай-Ситиз, где родились и выросли Мэри Энн и ее исчезнувший брат Джимми.
     Это было мое первое путешествие по стране, а я был не очень в себе уверен даже на мощеных дорогах. "Шевроле" 1929 года по городу послужил мне хорошо, а как через весь штат? Внезапно это путешествие показалось мне верхом самоуверенности, особенно под такими неприветливыми небесами.
     Но вскоре я уже уверенно ехал со скоростью сорок миль в час по шоссе номер 30; по обе стороны от нас лежала фермерская страна, хотя по пути мы проехали и около дюжины маленьких городков. На фермерских дворах - приметы выселения банкротов, в витринах магазинов объявления о закрытии - все говорило, что тяжелые времена прихватили не только Чикаго. Земля, плоско уходящая к горизонту, в это время года выглядела заброшенно-бесплодной, иногда только оживляясь фермерским домом, силосной башней или сараем, поражавшими взгляд городского человека. Мне было известно, что Чикаго окружен сельскохозяйственным районом, но видеть его прежде мне не приходилось, и когда мы подъехали к бензоколонке на выезде из Декалба, фермер в комбинезоне и рваной соломенной шляпке, с таким же пустым, как и земля, лицом, заправлявший свой грузовик, принял нас, как пришельцев с другой планеты. Так же отнеслись к нам и еще двое фермеров, сидевших перед колонкой, прислонясь к спинкам стульев и жующих табак, - явно не обращая внимания на довольно холодный день.
     Мэри Энн не относилась к этим людям как к чему-то особенному; она сама выросла в сельском городке, поэтому просто сидела, уставясь в пространство, не обращая внимания на эти отбросы общества, с высокомерным видом, как делают многие экс-земляки, когда, наконец снизойдут проведать родные места.
     Она сидела в "шевроле" в белой шляпе и черно-белом клетчатом платье и ждала, когда я принесу ей виноградный сок из буфета. Там тоже сидели фермеры - играли в карты и потягивали пиво из бутылок. Я взял из холодильника две бутылки сока, заплатив служащему, краснощекому, лет двенадцати парнишке с блестящими глазами, который, узнав, что я из Чикаго, спросил:
     - А "Кабз" в этом году собираются играть?
     Он имел в виду команду-фаворита по бейсболу, участвующую в чемпионате, первая игра которого должна была состояться на этой неделе.
     - Думаю, ничего особенного нас не ожидает, - ответил я. - Они в прошлом году выиграли, и им наверняка повезет.
     - А я бывал на играх в Чикаго, - похвастал он. - И не один раз. А вы?
     Я усмехнулся ему в ответ.
     - Доводилось.
     Подойдя к машине, я подал Мэри Энн бутылку с виноградным соком. Себе я взял апельсиновый. По другую сторону бензоколонки какие-то ребятишки перебрасывались подковами.
     - Совершенно другой мир, - заметил я.
     - О чем ты? - равнодушно спросила Мэри Энн, изо всех сил стараясь пить из бутылки с чувством собственного достоинства.
     - Да вот об этом, - ответил я, указывая на двух босоногих фермерских детишек лет одиннадцати, входивших в здание бензоколонки. Через минуту они вышли; один ребенок цепко держал полпинты мороженого "Братьев Хей", а другой - две маленькие деревянные. ложки, выуживая другой рукой из кармана перочинный нож. Усевшись около детей постарше, игравших подковами, тот, что с ножом, разрезал упаковку мороженого пополам, и оба заработали деревянными ложками.
     - Ну, разве на это не приятно смотреть? - спросил я.
     - На что? - уточнила Мэри Энн. Я снова показал на ребятишек. Она состроила гримаску, заметив:
     - Холодновато для мороженого, - и подала мне пустую бутылку.
     Я допил свою, опустил бутылки в деревянный ящик около двери рядом с фермерами, жующими табак, и дал парнишке доллар за бензин, сказав, чтобы сдачу оставил себе. Его лицо просияло, как будто с ним такого никогда прежде не случалось, а может, ему и правда не оставляли сдачу.
     Мы выехали на дорогу и ехали молча, наверное, миль сто. Я сердился на Мэри Энн. Почти весь день она болтала о себе и своих амбициях (теперь в ее фантазиях фигурировал Голливуд), но когда я попытался указать ей на простое, пусть и грубоватое, но очарование видов по дороге, вроде той бензоколонки позади, она не захотела об этом говорить - кроме, может, замечания вроде: "Они просто сборище деревенщин, Натан".
     Мы поужинали в придорожном кафе под названием "Дубы-близнецы" как раз по ту сторону водопадов Стерлинг-Рока, где мы выезжали на скоростное шоссе Иллинойса номер 3. Место было шумное, нам пришлось сидеть в углу, а это Мэри Энн пришлось не по вкусу. Ей также не понравились бросаемые на нее взгляды толстого грека, нас обслуживавшего, и ей не понравилось, как я смотрел на молодую женщину-повариху, которая подошла спросить у меня, понравился ли мне ее пирог.
     - Ничего особенного, - заметила Мэри Энн, когда мы отъехали.
     Я пожал плечами.