- Как вы себя чувствуете, мэр? - спросил я, подойдя к его постели.
     Он поморщился:
     - Я бы не купил себя, если бы меня продавали, - сказал он с одышкой. - Нам нужно поговорить.
     - Слушаю.
     Он повернул голову к медсестре; для этого потребовалось определенное усилие, но он его совершил.
     - Выйдите, - приказал он.
     Сестра знала, что с Его Честью спорить бесполезно, и беспрекословно вышла из палаты.
     - Закрой дверь в солярий. Геллер, - попросил Сермэк.
     Я закрыл.
     - И окно, - добавил он.
     Я закрыл и его. Два копа в форме, стоявшие снаружи на первом этаже, повернулись и посмотрели на меня, когда я опускал раму.
     Потом я вернулся к его постели. На тумбочке рядом с кроватью лежала пачка телеграмм толщиной с книгу. Та, что сверху, была от мэра Праги.
     - Знаешь, Геллер, - проговорил он, - я не сразу понял, что ранен. Почувствовал лишь, как что-то оглушило меня, словно током ударило. Выстрелов из-за шума толпы я не услышал. Потом почувствовал, как в груди разгорелся огонь.
     - А он ведь ушел, Ваша Честь.
     - Мне сказали, что его взяли.
     - Я говорю о блондине.
     - Вот как.
     - Наемные убийцы работают обычно командой. Один из них стреляет, а другой - просто прикрытие. Блондин и был этим прикрытием. Возможно, если бы убийца в вас не попал, начал бы стрелять он и, скорее всего, ушел бы, пока внимание толпы было приковано к человечку, разряжающему пистолет в автомобиль президента. У блондина, вероятно, была пушка с глушителем, или же он планировал в суматохе выдать себя за копа или представителя Секретной службы. Так или иначе, а я ошибся, решив, что если в прошлый раз он нажал курок, значит, и сейчас стрелять будет он. Ошибся.
     - Ты сделал все, что мог. Если бы другие люди работавшие на меня, сделали все возможное, как и ты. Ладно. Они ведь не сделали, верно?
     - По этому поводу от меня высказываний не ждите
     - Я окончательно решил, что виноват сам. Мне было что сказать, но я не стал этого делать и просто спросил:
     - Вы видели газеты?
     - Они мне их не показывают, - ответил Сермэк. - Рассказали основное. Зангара? Это его фамилия?
     - Да, фамилия.
     - Говорят, он итальянец.
     - Верно.
     - Что пишут газеты?
     - Что этот Зангара пытался застрелить Рузвельта.
     Он слегка улыбнулся:
     - Хорошо.
     - Я подумал, что, может быть, и вы сочтете, что так будет лучше. Это одна из причин, по которой я держу язык за зубами.
     - О чем?
     - Помните того садовника, которого я подозревал? Я еще хотел, чтобы вы спросили у зятя, нанимал ли он его?
     Сермэк кивнул.
     - Так вот, я не проверил все тщательно до конца. Это еще одна моя ошибка. Без сомнения, ваш зять нанимал садовника, но человек, которого я видел за стрижкой изгороди около дома, выдавал себя за другого. Это был Зангара. Проверял, видно, обстановку.
     Сермэк молчал.
     - Я прошлой ночью побывал в тюрьме. Слышал историю Зангары. Не так уж много он и говорит, но, вероятно, будет настаивать на своем. Я понял это по его глазам.
     - Считаешь - его послал Нитти?
     - Да, и вы думаете так же.
     Сермэк медленно и тяжело дышал.
     - Меня наняли, чтобы этого не произошло, - продолжал я. - Но я не справился. Но одна из причин, по которой меня наняли воспрепятствовать покушению вашу жизнь, была избежать плохой прессы. Если станет широко известно, что вас ранила пуля, выпущенная Синдикатом, это не послужит интересам бизнеса моего клиента.
     Сермэк заметил:
     - Мне это тоже ни к чему.
     Я пожал плечами.
     - Ну что ж. Тогда я держу в глубоком секрете личность вашего садовника, а вы для всех станете героем, несмотря на то, что половина очевидцев-свидетелей показала, что Зангара стрелял прямо в вас. Между прочим, вы на самом деле такое сказали президенту?
     Он посмотрел озадаченно.
     - Что сказал?
     - Газеты пестрят вашей фразой: "Я рад, что вместо вас оказался я".
     Сермэк засмеялся.
     - Полная чушь.
     - Однако для вашего общественного имиджа неплохо.
     Он подумал и сказал:
     - Меня выбрали отмыть репутацию Чикаго, Геллер. Выбрали, чтобы я был мэром на время этой чертовой Всемирной выставки. И я им непременно буду.
     - Успокойтесь, Ваша Честь.
     - Потребуется нечто большее, чем одна дерьмовая пуля, чтобы свалить меня - толстокожего старого пьяницу. Возвращайся и скажи там всем в Чикаго, что я выкарабкаюсь.
     - Но только это и ничего больше, - отрезал я.
     - Правильно, - согласился он. Дверь открылась, и появился Баулер.
     - Президент у подъезда; мистер Геллер, не возражаете...
     Я, было, пошел прочь, но Сермэк предложил:
     - Почему бы тебе не остаться?
     - О'кей, - согласился я.
     Баулер явно нашел это странным, но промолчал и вышел.
     Сермэк сказал:
     - Я сейчас с удовольствием съел бы кусок мяса.
     - Несмотря на то, что желудок так болит?
     - Ну да, и я не почувствую его вкуса. Но съесть мяса я могу много.
     - Или печенку с клецками?
     - Вот это идея. Думаю, это должно было бы заткнуть эту проклятую дырку.
     По коридору прокатились аплодисменты: медсестры наконец-то, смогли поприветствовать того, кого они дожидались. Впрочем, обошлось без пения и танцев.
     Войдя, Баулер придержал дверь, и президент Рузвельт вкатился в своем кресле-коляске с широкой улыбкой и многочисленными сопровождающими лицами, среди которых были два врача и агент Секретной службы.
     Рузвельт в кремовом костюме выглядел подтянутым и загорелым, но, невзирая на патентованную улыбку, его глаза за стеклами очков были красными и беспокойными.
     - Выглядите отлично, Тони! - воскликнул президент, подкатывая к кровати и протягивая руку, которую Сермэк исхитрился пожать. - Знаете, главное - как можно скорее подняться на ноги.
     - Надеюсь, что скоро встану, - сказал Сермэк; его голос звучал подозрительно слабее, чем только что, когда мы разговаривали. - Надеюсь встать к моменту вашей инаугурации.
     - Хорошо, но уж если не сможете к этому времени, тогда немного позже мы обязательно встретимся в Белом доме.
     - Будем считать, что это свидание скоро состоится, мистер Президент...
     Рузвельт мельком взглянул на меня.
     - Я вас знаю, - сказал он.
     - Не думаю, сэр, - заметил я.
     - Это вы прошлой ночью обратились ко мне и попросили подождать Тони.
     - Да, это был я.
     - Я хочу пожать вашу руку.
     Я подошел и пожал его руку; рукопожатие было крепким.
     - Ваша сообразительность спасла Тони жизнь, - заметил он. - Как вас зовут?
     Я назвал себя.
     - Вы работаете в полиции Чикаго?
     - Работал. Сейчас я частный сыщик. Прошлой ночью был телохранителем, - добавил я, помедлив. - Меня окружают, мистер Геллер, отличные люди. Но что можно сделать с вооруженным сумасшедшим? Боб Кларк из Секретной службы, один из лучших специалистов, был там и тоже ничего не мог предпринять, к тому же его самого ранило. К счастью, он отделался лишь царапиной. Знаете, не так давно он сопровождал одного из ваших чикагцев в тюрьму в Атланту. Мистера Аль Капоне. Хотя я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас двоих вращался в тех же кругах, что и тот парень...
     Рузвельт улыбнулся каждому из нас в отдельности. Мы с Сермэком ответили ему тем же, но хотел бы я знать, устроил ли Рузвельт просто небольшой розыгрыш или он был в курсе связей Сермэка и Капоне и намекнул на то, что вчерашняя ночная перестрелка - на совести Чикаго.
     Во всяком случае, Сермэк немедленно сменил тему.
     - До того, как вы приехали в город, - сказал он Рузвельту, - мы тут славно пообщались с Джимом Фарли.
     Рузвельт с удивлением посмотрел на него.
     - Да, Джим об этом упоминал. Я говорил с ним сегодня довольно долго - он передает вам наилучшие пожелания.
     - Мы говорили о зарплате школьных учителей в Чикаго, которым так долго не платят жалованье.
     Рузвельт кивнул.
     - В течение двух лет в Чикаго затруднения со сбором налогов. Большой Билл оставил нам форменную кашу. Вам это известно, мистер Рузвельт. Я надеюсь, что вы поможете нам получить от Корпорации реконструкции финансов кредит, чтобы выплатить учителям задержанное жалованье.
     Рузвельт нехотя улыбнулся; мне показалось, что я заметил мелькнувшее на его лице удивление. Удивление бесстыдством Сермэка косить политическое сено, пользуясь своим положением. Сермэк буквально припер его к стене: теперь пресса пустит слух о бескорыстной просьбе человека на больничной койке, получившего пулю вместо президента - и у Рузвельта не останется, по сути, выбора, как только сделать все, чтобы эту просьбу выполнить.
     - Я посмотрю, что смогу сделать. Тони, - кивнул Рузвельт.
     - Фрэнк...
     - Да, Тони?
     - Рад, что вместо вас оказался я.
     И Сермэк подмигнул президенту.
     Баулер вытаращил глаза.
     Рузвельт лукаво улыбнулся: он тоже читал газеты В какой-то момент мне даже показалось, что он согласится вслух: "Я тоже рад, что это были вы".
     Но вместо этого он сказал:
     - Увидимся на Всемирной выставке, Тони. И выкатился из комнаты, сопровождаемый всеми присутствующими, кроме врача постарше, который попросил меня:
     - Мистер Геллер, пожалуйста...
     - О'кей, - согласился я и пошел к двери. Неожиданно Сермэк начал кашлять; я обернулся - подбородок у него был в крови.
     - Приведите сестру, - бросил мне врач. Я выбежал в коридор.
     Вернувшись с сестрой, я увидел доктора, вытиравшего кровь с лица мэра, который обхватил руками живот.
     - Сильно болит? - спросил доктор.
     - Ужасно, - ответил Сермэк. - Это... мои давние неприятности. Желудок. Кошмар!
     Я выскользнул из палаты и не стал прощаться с Лэнгом и Миллером.
     Отогнав свой сорокадолларовый "форд" парню, у которого я его купил, и узнав, что теперь эта машина стоит двадцать пять долларов, я продал ему ее за эту сумму и успел на поезд обратно в Чикаго, отходивший днем в два тридцать.

ГЛАВА 19

     Панихида по мэру Сермэку проходила на стадионе Чикаго, где лишь прошлым летом на президентские выборы была выдвинута кандидатура Рузвельта. На поле в изобилии были разбиты цветники и лужайки. Около двадцати пяти тысяч человек заполнили стадион, и приблизительно такое же количество - площадку в Бейфрант-парке. С прощальными словами к присутствующим обратились епископ, министр и раввин - "сбалансированный набор", как выразился один циник, отразивший единственную истинную религию Сермэка - политику.
     Конечно, здесь присутствовали и многие политики, но президента Рузвельта среди них все-таки не было. Просто за несколько дней до этого прошла его инаугурация. А сегодня, наряду со множеством других стремительных действий, ознаменовавших открытие управления его администрации, он, все еще находясь в эпицентре кризиса банков (который объявили "праздником банков"), отослал на утверждение специальной сессии Конгресса закон "О банках в критических обстоятельствах". Президент, однако, прислал на панихиду своего представителя - Джима Фарли, чьим вниманием, наконец, Сермэк распоряжался теперь полностью.
     Губернатор Горнер произнес политический панегирик. Он сказал, кроме всего прочего: "Мэр встретил своих противников на поле сражения и атаковал их с такой силой и стремительностью, что хорошо организованная армия преступного мира вскоре смешалась и рассеялась".
     Происходили "величайшие общественные похороны в истории Чикаго", так их называли, и не имело значения, где вы находились в Чикаго в это довольно холодное утро 10 марта 1933 года, все равно вы бы их не пропустили. Я лично находился в своей конторе, пытаясь послушать радио, которое, наконец, купил, и обнаружил, что двух с половиной часовая церемония идет в эфир на всех станциях. Я обнаружил, что и сам уже захвачен панихидой. Я был увлечен тем, как Сермэка старательно превращают в "страдальца", и почти не удивился, что Чикаго проглотил это без всяких затруднений.
     Через три дня после покушения появилось несколько газетных статей, в которых предполагалась связь мэра с преступным миром, но шеф детективов (помните, чей сын был одним из телохранителей Сермэка) публично отмел это предположение, и с тех пор об этом больше не писали.
     А потом газеты заполнились описанием личного сражения Сермэка, где ставкой была его жизнь, и это больше, чем что-либо другое, превратило его в героя. Врачи публиковали заявление за заявлением (начиная с первого, когда его шансы выжить были пятьдесят на пятьдесят), отмечая у Сермэка "неукротимую отвагу и волю к жизни".

***

     Что до Зангары - его считали виновным в покушении на убийство по четырем пунктам: Рузвельта, Сермэка и двух других жертв. Его история в основном оставалась той же самой, какую он поведал Уинчеллу. Менялись незначительные детали, но обычно все было одним и тем же - повторяемая, часто слово в слово, версия, но выглядело так, будто убийца знал нечто, неизвестное остальным. Психиатры обследовали Зангару и признали вменяемым, а суд дал ему восемьдесят лет. Зангара засмеялся и сказал: "Судья, не жадничайте. Дайте мне лет сто". И его опять увели в тюремную камеру на небоскребе.
     На следствии обнаружилось кое-что, чем никто (включая защиту), по-видимому, не заинтересовался. Это касалось свидетельства нескольких работников отеля "Майами-Бич", показавших, что Зангара постоянно получал почту и бандероли со штемпелем Чикаго, и, похоже, у него всегда было много денег. Управляющий ломбардом, у которого Зангара купил револьвер тридцать второго калибра, сказал, что у него были дела с Зангарой в течение почти двух лет и что "тот говорил, что он - каменщик, но, судя по всему, никогда не работал. Хотя у него всегда были деньги".
     У Зангары деньги были, это верно: он припомнил потерю двух сотен долларов на собачьих бегах за день или два до покушения; а вдобавок к тем деньгам, которые он имел при себе - сорок баксов, - у него было две с половиной сотни в аккредитивах. На его банковском счету, как выяснилось, незадолго до этого лежало двадцать пять сотен долларов. Ни один человек не спросил Зангару, куда ушли эти деньги, отослал ли он их в Италию отцу с мачехой и шестерым сестрам, раз он переписывался с ними даже сейчас. Прокурор спрашивал у Зангары, откуда появились деньги, и у того не было другого объяснения, кроме как, что он их получил, работая каменщиком, хотя он и пальцем не пошевелил в течение трех последних лет.
     Ходили и другие сведения, но факты не подтвердились: некоторые газеты сообщили, что у Зангары был полный ящик вырезок о визите Рузвельта в Майами, также о других покушениях - на Линкольна и Мак Кинли. Но в показаниях свидетелей на слушании ни каких вырезках такого рода не упоминалось.
     Все остальное заглушили слова Зангары - "убить президента, убить любого президента, убить всех президентов". Казалось, никто не замечал, что бред Зангары обычно сопровождается нервным смехом, как у ребенка-актера, который слова роли выучил, но на практике не созрел для ее достоверного использования.
     Конечно, ничего этого я сам не видел, но за меня это сделали кинооператоры новостей. У шерифа, давшего возможность Уинчеллу первому взять интервью у Зангары, видимо, крыша поехала от желания прославиться, и он появлялся с преступником в большинстве кадров. Зангара, наверное, тоже чокнулся на этой почве, когда его много раз снимали в его камере, заваленной газетами с его именем в заголовках. Суд по делу Зангары тоже снимали на пленку. В интервью, в некотором роде подводящем итоги, данном им незадолго до приговора, он умолял правительство взять под контроль оружие; несколько общественных групп тут же стали настаивать: на том, что запрещение оружия противоправно.
     Услышав о приговоре Зангары к восьмидесяти годам, Сермэк, посреди всеобщего политического ажиотажа, сказал: "Определенно, в этом штате они очень быстро осуществляют правосудие". Потом он перешел к грустному рассуждению о том, почему же другие штаты не берут пример с Флориды и не борются с преступлениями путем ускорения судебной процедуры.
     Когда после ободряющих прогнозов у Сермэка вдруг наступил очередной кризис, и он, впав в кому, умер, не приходя в сознание утром 6 марта, штат Флорида опять его не разочаровал. В течение трех дней Зангару пересудили и приговорили к смерти 20 марта в тюрьме Рейфорда. В газетах писали, что электрический стул находился в центре небольшой кубической камеры. Когда Зангара сел на него, то, должно быть, выглядел как ребенок на стуле огромной высоты.
     Он уселся на этот стул сам, отмахнувшись от услуг двух охранников, которые, как считалось, ведут его на казнь. Он сел и сказал, улыбаясь: "Видите? Я не боюсь электрического стула". Но потом огляделся и, не увидев среди множества репортеров и присутствующих на галерее наблюдателей операторов с камерами, спросил: "Камер нет? Кино нет, снять картину с Зангары?" Начальник тюрьмы ответил: "Нет. Это не позволено". - "Паршивые капиталисты!" Стражник натянул ему на голову черный колпак, он сказал: "До свиданья - адио всему паршивому миру... Нажимай на кнопку". И Зангара получил свое.
     Конечно, через несколько дней после казни выяснилось, что настоящей причиной смерти Сермэка, вопреки сообщению о результатах вскрытия, назвавшему первопричиной смерти огнестрельную рану и давшему возможность Флориде приговорить Зангару к смерти, был язвенный колит. Девять терапевтов, подписавших отчет насчет колита, причислили его к "единственному решающему фактору", отметив позднее, что рана, в лучшем случае, была лишь "косвенной" причиной.
     Итак, Сермэк умер от язвенного колита - застарелой его болячки...
     Я посчитал, что справедливость восторжествовала: болезнь желудка Зангары убила Сермэка, тогда с чего бы болезни желудка Сермэка оказывать любезность Зангаре?
     Утром следующего дня штат Флорида кремировал Джо Зангару, а штат Иллинойс в это время пытался осудить Фрэнка Нитти за ранение в руку полицейского сержанта Гарри Лэнга, когда Нитти оказал тому сопротивление при аресте. На оглашение обвинительного акта Большого жюри, слушавшегося в январе, меня не вызывали, без сомнения, благодаря усилиям Сермэка и общему мнению, что дело решенное и потому забытое. Но в слушании, на котором я теперь присутствовал, мне пришлось сидеть рядом с Лэнгом и Миллером. Они оказались очень ко мне расположены, вот так-то: прямо-таки трое старых приятелей, случайно встретившихся в суде.
     Нитти со своим защитником заняли скамью подсудимых. Нитти, загорелый и здоровый на вид, но немного похудевший, был одет в голубой костюм из шерстяной саржи с синим галстуком. Он выглядел, пожалуй, как бизнесмен - вот только волосы напомажены.
     Я услышал, как Лэнг прошептал Миллеру:
     - Господи, посмотри на Нитти. Он загорел, как вишня. Где этот макаронник мог так загореть?
     Я сказал так же тихо, как Лэнг:
     - А вы, парни, не слышали? У Нитти были каникулы в Майами.
     Они повернулись и тупо посмотрели на меня. Потом Лэнг прошептал:
     - Не шутишь?
     - Ни в коем случае. Он вернулся на следующий день после того, как подстрелили Сермэка. Вероятно, пока он выздоравливал после вашей полицейской работенки, у него получилось что-то вроде испорченного отпуска у водителя.
     Лэнг подумал и тяжело сглотнул. Миллер за своими толстыми линзами, по-видимому, тоже складывал два плюс два.
     Потом, забыв, что надо быть приятным, Лэнг ухмыльнулся и заметил:
     - А почему это ты так хорошо все знаешь?
     - Слыхал когда-нибудь о парне по фамилии Несс? - спросил я.
     Они опять задумались.
     Адвокат Нитти (хорошо одетый итальянец, ростом еще ниже, чем его клиент) требовал отсрочки суда.
     - Я хотел по этому делу задать вопросы трем служащим, - объявил защитник, - я получил это дело только в прошлую пятницу, и мне нужно время, чтобы его изучить.
     Судья попросил Нитти выйти вперед и спросил, признает ли он свою вину?
     - Я невиновен, - ответил Нитти. - И хочу судебного разбирательства.
     Лэнг нервно заерзал на своем месте.
     Защитник Нитти спросил о законах по отсрочке судебного разбирательства, и, вопреки требованию прокуро