- Боже мой! Элиот! Луи Пикет.
     Ему это не понравилось. Он это выразил не словами, а тем, как уставился в чашку с кофе с прямо-таки норвежской мрачностью.
     - Элиот, я с ним даже не знаком.
     - Может быть, ты и в самом деле ездил а Атланту повидаться с Капоне.
     - Ага, - произнес я, делая вид, что дурачусь. - Может быть, и ездил.
     - Говорят, Пикет связан с Капоне.
     - Я это слышал.
     - Он был также адвокатом убийцы Джейка Лингла.
     - Из чего следует вывод, что парень, которого они послали на отсидку, на самом деле убил Лингла, - добавил я.
     Элиот взглянул на меня:
     - Я лично уверен, что он и был киллером. Ведь там были надежные свидетели.
     Я ничего не ответил. Элиот произнес эти слова с едва различимым сарказмом, хотя мне могло и показаться.
     - Я давно тебе хотел рассказать кое о чем, - сказал Элиот. - Мы никогда с тобой не говорили о Лингле. Это случилось до того, как мы подружились. Но, сдается мне, ты снова в это вляпался - я имею в виду компанию Капоне... Хотя это и не твоя вина. Что ж... помочь тебе не могу, хотя и сочувствую.
     - Я ценю твое сочувствие, Элиот. Ценю по-настоящему. Но...
     - Но держись от этого подальше. Позволь, я расскажу то, что давно хотел тебе рассказать. Это известно лишь узкому кругу. Мы с Фрэнком Вилсоном знали о Лингле... знали, что он близок к Капоне и мог бы стать главным свидетелем, чтобы помочь нам привлечь его к суду за уклонение от уплаты налогов. Мы позвонили в "Триб" полковнику Мак-Кормику. Он знал о Лингле, но лично с ним знаком не был. Мы не сказали полковнику, зачем хотим встретиться с Линглом, - иначе полковник не заложил бы в прессе такую мину под себя самого, защищая "павшего героя". Но мы попросили полковника организовать для нас встречу с Линглом в "Трибьюн Тауере". Он согласился. Десятого июня в одиннадцать утра мы должны были встретиться. - Элиот мелодраматически помолчал, чтобы произвести впечатление. - Рассказывать тебе, что произошло девятого июня, мне незачем.
     Джейк Лингл был убит.
     - Да, - ответил я. - Не стоит.
     - Меня всегда раздражало это чертово стечение обстоятельств, этот Пикет с его связями с Капоне, сам приятель Лингла, да еще и свидетель на суде из-за того, что виделся с Линглом незадолго до убийства; и что все тот же Пикет должен защищать парня, подозреваемого в убийстве Лингла.
     - Имею возможность убедиться, как это до сих пор тебя беспокоит, - заметил я.
     - Возникла масса предположений о том, кто стоял за убийством Лингла. Кто его оплатил. Было похоже, что за этим стоит Капоне. У меня лично нет никаких сомнений: кроме Капоне - некому.
     - Да, Элиот, это сделал не я.
     - Хорошо, - сказал он серьезно. - О деле Лингла больше не будем говорить. Но я подумал, что тебе нужно знать о встрече в "Трибьюн Тауер", на которую Лингл обещал прийти.
     - Знать - это всегда неплохо. Благодарю, Элиот. Снова подошла официантка, и мы оба заказали еще по чашке кофе.
     - Слушай, - сказал Элиот. - Я хотел тебя повидать сегодня утром не только для того, чтобы сунуть нос в твои дела. Я хотел тебе сообщить кое-что новенькое.
     - Ну да?
     - Меня ожидает перевод.
     - Из Чикаго?
     - Да.
     - Почему?
     - Шоу заканчивается, и я остаюсь банкротом. Шеф агентов по "сухому закону" в городе, где совсем скоро будут продавать легально любые спиртные напитки... А я хочу настоящей работы.
     - Элиот, вы всегда использовали "сухой закон" как оружие для борьбы с гангстерами, как оправдание их преследования. Почему бы вам не придержать при себе это оправдание еще на какое-то время, пока вы окончательно с ними не разберетесь?
     Он покачал головой.
     - Нет. Решено. - Посмотрел на меня устало; выглядел он намного старше своих двадцати девяти лет. - Знаешь что, Нейт. Иногда я думаю, что заключение Капоне было просто... рекламным трюком. Они привлекли меня, натравили на него - мы сделали работу, и сейчас его нет, но... Его команда все еще существует. А как только покончат с "сухим законом", они будут уже не столь досягаемы, и легализация их деятельности будет только вопросом времени. Я вообще не уверен, что кто-нибудь когда-нибудь до них доберется... Я просто не знаю, что и сказать...
     - Конечно, Элиот, только тебе одному известно, скольких трудов стоило засадить Капоне, - сказал я. - Но ведь на страницы газет больше вас никто и не попадал.
     Он покачал головой.
     - Если бы я просто жаждал славы, Нейт. Да, мне нравится встречать свое фото в газетах, имя в заголовках. И тебе понравится, когда это произойдет. Но это был единственный способ организовать поддержку общества, доказать сочувствующим гражданам и политикам, которые доверили мне эту работу, что я ее исполняю. Неужели ты думаешь, все это только для того, чтобы попасть в эти чертовы газеты?
     Мне стало неловко - какое я имею право выговаривать Элиоту?
     - Куда собираешься ехать?
     - Куда пошлют. Предполагаю, что здесь пробуду все лето. Может найдут мне какое-нибудь занятие на время Выставки.
     - Тебя здесь будет не хватать. Мне так уж точно.
     - Я еще не уехал. Так или иначе, хотел тебе об этом сообщить - хотя бы отчасти скинуть груз с сердца.
     - Я и сам хочу на неделю или две уехать из города.
     - Да?!
     - Ну да. Махну во Флориду в начале следующего месяца.
     - Уж не тогда ли, когда Сермэк уедет отсюда?
     Элиот был неисправим.
     - А что? - спросил я, надеясь, что с искренним равнодушием.
     - Значит, угадал, - заметил Элиот, вставая; проверил чек, добавив десять пенсов на чай. Я добавил еще пять центов. Он взглянул на меня: - Ты и правда влюбился.
     - Я легко влюбляюсь, если не вру в течение двух недель, - ответил я.
     Он засмеялся; и из глаз исчезла усталость. Мы вместе вышли на улицу, я прошелся с ним до Диборн, спустился к Федерал-билдинг, где мы расстались, и я пошел на Ван-Барен, завернув за угол к своей конторе. Было ветрено, что не удивительно для Чикаго в январе, но сейчас ветер просто свирепствовал. Спрятав руки в карманы пальто, я шагал, опустив голову и уставясь в тротуар.
     Так, с опущенной головой, я и открыл дверь, и подошел к лестнице. Я поднял голову только тогда, когда услышал шаги.
     По лестнице в полумраке спускалась женщина. Ей было чуть за двадцать, лицом похожа на Клодетт Кольбер. Она была довольно высокой - возможно, пять футов и восемь или девять дюймов, - а одета в длинное черное пальто с черным меховым воротником. Ничего экстравагантного. На копне кудрявых темных волос, тесно прижатых к голове, прилепился берет. В руке у нее была маленькая черная сумочка с замком.
     Когда мы встретились на ступеньках, я улыбнулся, она тоже. От нее хорошо пахло, но это были не духи, не цветочный запах - это был аромат, который я не мог определить, может быть, ладан? Что бы это ни было, но на протяжении одного часа я влюбился во второй раз.
     Неожиданно она обратилась ко мне мелодичным, хорошо поставленным голосом, показавшимся мне немного аффектированным:
     - У вас контора в этом здании или вы идете к кому-нибудь на прием?
     Я повернулся к ней, облокотившись на перила, что было очень небезопасно, но зато в духе Рональда Колмэна.
     - У меня контора, - ответил я с большой гордостью.
     - Замечательно, - улыбнулась она. - Тогда вы, возможно, знаете, в какие часы принимает мистер Геллер?
     - Мистер Геллер - это я, - удалось, наконец, выговорить мне.
     - Великолепно! Значит, вы как раз тот человек, к которому я и направлялась.
     Когда я пропускал женщину вперед, ее тело неожиданно на какое-то мгновение прижалось ко мне. Я вздрогнул.
     Войдя в контору, я взял у нее пальто и повесил на вешалку. Она оставалась стоять, прямая, как стержень, держа сумочку обеими руками перед собой, как фиговый лист.
     Молодая женщина невольно приковывала мое внимание: она была мертвенно бледной, отчасти от пудры, а губы были темно-красные, почти черные. Одетая во все черное, - облегающее платье без швов, выдающее себя за шелковое, но бывшее на самом деле из хлопка, с разрезом на колене; черные пятки на прозрачных черных чулках с рисунком в виде петель - она напоминала мне платную танцовщицу, но выглядела в то же время слегка наивно.
     Короче говоря, во внешности странной посетительницы присутствовала какая-то театральность.
     Повесив свое пальто, я указал жестом на стул перед столом, за который и уселся. Женщина села - с прямой спиной, немного закинув голову назад. Она протянула мне через стол руку. Мне пришлось немного помедлить, прежде чем ее взять: я не был уверен - предполагалось, что я ее поцелую или пожму? Так что я, приподнявшись, просто взял в руку четыре пальца и нежно их сжал, засвидетельствовав свое почтение, а потом опять сел.
     - Меня зовут Мэри Энн Бим, - сказала она. - У меня нет сценической фамилии.
     - Чего нет?
     - Это моя настоящая фамилия. Сценическим фамилиям я не доверяю. Я актриса.
     - В самом деле?
     - Работала в маленьких театрах, - здесь и в других местах...
     "О-очень маленьких театрах", - подумал я, а вслух ответил:
     - Понимаю.
     Она села еще прямее, расширив глаза:
     - Ох! Не беспокойтесь. Я не бедная!
     - Что-то сомневаюсь.
     - Заработок у меня есть. Я работаю на радио.
     - Серьезно?
     - Да. Мне это порядком облегчает жизнь, пока я не смогу найти что-нибудь получше. Вы слушаете радио?
     - Иногда. Собираюсь поставить в конторе. Молодая женщина огляделась, как будто присматривалась, куда бы поставить приемник, словно я его уже купил. Она заметила раскладную кровать и указала на нее несколько театральным жестом.
     - Это не раскладная кровать? - спросила она.
     - Не исключено, - ответил я.
     Она пожала плечами и, взглянув на меня через стол, улыбнулась и сказала:
     - "Знакомьтесь, просто Билл".
     - Простите?
     - Это сериал, где я играю, "Знакомьтесь, просто Билл". Я говорю разными голосами, один из которых основной. Это моя работа, я сделала уже много разных шоу. Вы слышали "Мистер театрал"? Я думаю, там у меня получилось лучше всего.
     - Сам я скорее поклонник "Эймес и Энди".
     - Они говорят только своими голосами, - заметила она довольно печально, потому что ее товар не пользовался таким спросом.
     - Я рад, что серьезная актриса, вроде вас, ничего не имеет против работы на радио. Ведь многие актрисы считают себя как бы выше этого.
     - Многие великолепные актеры и актрисы работают на радио в Чикаго, мистер Геллер. Например, Фрэнсис Буммэн. Айрин Рич. Фрэнк Дейн.
     - Эдди Кэнтор, - предложил я.
     - Не в Чикаго, - поправила она.
     - Что ж, хорошо. Мы установили, что с работой у вас все в порядке. Теперь выясним, зачем вы меня хотели нанять?
     Лицо ее сделалось серьезным. Она пошарила в маленькой черной сумочке и вынула затрепанный моментальный снимок.
     - Это фотография Джимми.
     Она через стол протянула ее мне. На фото вместе с ней был изображен парень, немного на нее похожий, только полнее. На фотографии они были сняты еще подростками.
     - Мы с ним близнецы... - пояснила она.
     - Надеюсь, не однополые, - хмыкнул я.
     - Нет, не однополые, - холодно ответила она. Мой тонкий юмор пришелся ей явно не по вкусу.
     Я хотел вернуть ей фото, но она отрицательно покачала головой.
     - Оставьте его себе, - сказала она. - Я хочу, чтобы вы его нашли.
     - А давно он потерялся?
     - Видите ли, он не терялся в точном смысле этого слова; ничего такого, с чем можно обращаться в полицию. Это не совсем исчезновение.
     - Тогда что же это, мисс Бим?
     - Зовите меня Мэри Энн. Пожалуйста.
     - Отлично, Мэри Энн. Так потерялся ваш брат или нет?
     - Я приехала из Девенпорта, штат Айова. Это на Миссисипи. Трай-Ситиз? Слышали о таком? Рок-Айленд? Моулайн?
     Я слышал о трех названиях: именно из Девенпорта приехал Бикс Байдербен - джазовый трубач, который, пока не спился в 1931 году, играл так, что стало невозможно слушать Поля Уайтмена. Рок-Айленд я знал по железной дороге, а в Моулайне выступал Барни. Но название "Трай-Ситиз" было для меня новым. Но я не стал ее беспокоить такими мелочами.
     - Мой отец был мануальным терапевтом. Звучит так, будто он умер, но нет, он жив и здоров. Папа был мануальным терапевтом, Девенпорт - родина этого начинания. И мой отец увлекся этим. Стал одним из первых студентов. Но он попал в автомобильную аварию, и у него обгорели руки. И он перестал практиковать. Несмотря ни на что продолжал преподавать в колледже Палмеров, а закончил менеджером на радиостанции Даббл-Ю. Оу. Си.
     Я остановил ее.
     - Как же он из костоправа превратился в руководителя радиостанцией?
     - Даббл-Ю. Оу. Си - собственность Палмеров. "Мир мануальной терапии". Так же, как станция "Трибьюн", Даббл-Ю. Эн. Пи сделана для "Всемирно известной газеты". Понимаете? Вот там я себя и попробовала в первый раз, на радиостанции папы. Я читала в эфире стихи еще когда была девочкой. Когда стала старше, у меня появилась собственная программа для детишек - рассказы, сказки. Вот откуда у меня опыт, и вот почему я смогла, приехав в Чикаго, сразу найти работу на радио.
     Имея отца в таком бизнесе, который мог подергать за нужные ниточки, это, вероятно, было совсем нетрудно.
     - Мы с Джимми были очень близки, часто мечтали об одном и том же. Я хотела стать актрисой, а он - репортером. Еще детьми мы оба прочитали массу книг, и, думаю, это подогрело наши фантазии. Как и наши амбиции... Но так или иначе, это была мечта Джимми, папа же хотел, как вы уже, наверное, догадались, чтобы он стал мануальным терапевтом. Джимми провел пару лет, в колледже Огастена, изучая свободные искусства и планируя изучать журналистику, но папа захотел, чтобы он вернулся к Палмерам, а когда Джимми отказался, папа перестал давать деньги. И Джимми ушел из дома.
     - Когда это было?
     - Примерно полтора года назад... В июне 1932 года, я думаю. Сразу же, как он ушел из колледжа.
     - А сколько вы уже в Чикаго?
     - Год. Я надеялась здесь с ним увидеться...
     - Чикаго - слишком большой город, чтобы повстречаться случайно.
     - Сейчас я это уже знаю. А в Девенпорте и не догадывалась.
     - Понятно. Но у вас была причина надеяться, что он приедет сюда?
     - Да, он хотел работать во "Всемирно известной газете".
     - В "Трибе".
     - Ну да. Короче говоря, в любой газете Чикаго.
     - И вы что думаете? Что, приехав в Чикаго, он обратился в поисках работы в разные газеты?
     - Думаю, да. Я обзвонила все редакции, спрашивая, не работает ли у них Джеймс Бим, и всюду надо мной смеялись.
     - Они думали, что вы морочите им голову.
     - Почему?
     - Джеймс Бим. "Джим Бим". Вам понятно?
     - Нет.
     - Это марка виски.
     - А-а. Но я не имела это в виду.
     - Ну да. А вот они, вероятно, имели. Он с вашей семьей не общался? С отцом, с матерью, с тех пор, как уехал летом 1931 года.
     - Нет. Мамы у нас нет... Умерла при нашем появлении на свет.
     Я не знал, что и сказать. Немного поздновато было разыгрывать участие. Наконец заметил:
     - Я вижу, что это только ваше личное желание - узнать местонахождение брата... Отец не принимает в этом участия.
     - Да.
     - Вы еще можете мне что-нибудь рассказать о брате, что помогло бы в его поисках? Она задумалась.
     - Он уехал, забравшись в товарняк. По крайней мере, так он собирался сделать.
     - Понятно. Немного для начала.
     - Но вы ведь попытаетесь?
     - Конечно. Но я ничего не могу вам гарантировать. Могу проверить газеты и, может быть, поспрашиваю народ в Гувервиллях.
     - А почему там?
     - Наивный мальчик в случае неудачи мог попасть к бродягам или в какой-нибудь притон. Если вообще выжил... Но он ведь мог попасть на товарняке и в какое-нибудь другое место. Хотите знать, что я думаю?
     - Говорите.
     - Приехав сюда, он попытался найти работу, но не нашел ничего. Потерпев фиаско, не рискнул вернуться домой и двинулся странствовать. Мне представляется, что он путешествует по железной дороге, знакомясь со страной. Дай Бог, чтобы он вернулся в лоно семьи. Но думаю, что когда это произойдет, он будет уже взрослым мужчиной.
     - Почему вы это говорите, мистер Геллер?
     - Нейт. Говорю, чтобы сберечь ваши деньги. Я возьмусь за дело, если вы настаиваете, но думаю, будет лучше, если вы оставите все как есть.
     Не колеблясь, она ответила:
     - Пожалуйста, беритесь.
     Я пожал плечами, улыбаясь:
     - Считайте, что взялся.
     - Великолепно! - заключила она, ее улыбка осветила комнату.
     - Моя такса - десять долларов в сутки. Я буду заниматься этим по меньше мере в течение трех дней, так что...
     Она уже рылась в сумочке.
     - Здесь сто долларов.
     - Это очень много.
     - Пожалуйста, возьмите. Это...
     - Я не могу.
     - Пожалуйста.
     - Ну просто не могу.
     - Пожалуйста.
     - Ладно, заметано.
     - Прекрасно!
     - Послушайте, у вас есть адрес? Где я могу вас найти?
     - Я снимаю студию на Ист-Честнат. У нас есть телефон. - Она назвала номер, я его записал.
     - Это в Тауер Тауне, верно? - спросил я.
     - Да. Смотрю, вы не удивлены? - спросила она игриво.
     - Нет, - отрезал я. Район Тауер Тауна был чикагским вариантом Гринвич-виллиджа, пристанищем городской безумной богемы. - Скажите, а как случилось, что вы пришли именно ко мне?
     Она взглянула на меня с таким простодушием и невинностью, что я сразу и не осознал, как давно я разуверился в существовании чего-либо подобного на всем белом свете, а уж тем более в Чикаго.
     - Вы были первым в телефонной книге, - объяснила она. Потом встала. - Должна бежать. После обеда у меня две части в "мыльном" сериале.
     - В каком?
     - "Торговый центр".
     Это происходило в студии Эн Би Си; студии Си Би Эс находились в Ригли-билдинг.
     - Позвольте вам помочь, - предложил я, выходя из-за стола.
     Я помог ей одеться. От нее действительно пахло ладаном. Это выглядело почти так же уместно, как близок к духам был сам Тауер Таун.
     Она взглянула на меня самыми что ни на есть карими глазами, какие только я видел в жизни, и сказала:
     - Думаю, что вы разыщете моего брата.
     - Не обещаю, - сказал я и открыл перед ней дверь.
     Подойдя к окну, я попытался увидеть Мэри Энн, невзирая на мешавшую пожарную лестницу, но увидел только ее берет, когда она садилась в трамвай.
     - Влюбился я, вот что, - сказал я сам себе.

ГЛАВА 12

     Воскресенье - вот когда мне не хватало Джейни. В другое время мне ее тоже, конечно, не хватало: каждую ночь, например. Днем таких проблем не возникало - новый бизнес занимал меня полностью и скучать не приходилось. Работал день-деньской, а вот ночами мучился, правда, когда я приплетался домой, меня всегда поджидало заведение Барни. Не то чтобы я каждую ночь напивался, но принимал достаточно, чтобы поскорее заснуть. И чаще всего ром.
     Но воскресенье, проклятое воскресенье.
     Это был наш день, Джейни и мой. В хорошую погоду мы шли в парк или на берег реки, или играли в волейбол. Летом играли в теннис и мини-гольф. Зимой мы ходили на дневной концерт, либо катались на коньках по льду залива, либо проводили день у нее на квартире - она готовила еду, и мы слушали пластинки Бинга Кросби или играли в маджонг, или занимались любовью по два, а то и по три раза. А иногда Элиот со своей женой Бетти приглашали нас как семейную пару на воскресный обед, и мы немного играли в бридж. Обычно выигрывали Элиот с Бетти, но нам никогда не было обидно. Предвкушая приятную, спокойную жизнь, мы с Джейни мечтали о собственном доме, может, даже в таком респектабельном районе, как у Элиота и Бетти.
     Но я жил не в доме наших грез, а в собственной конторе, и это, конечно, имело свои преимущества, но к ним не относилось одинокое воскресенье. Я сидел, уставясь на телефон, и думал, не позвонить ли Джейни. Мне потребовалось целых пять минут, прежде чем я смог уговорить себя, что между нами все кончено.
     И сегодня было воскресенье.
     Но в это воскресенье на уме у меня была другая женщина: м