этих  краях  как   таковой  не
существовало.  Имелось только направление с  юга  на  север, ориентируясь на
которое каждый  кочевник мог  двигаться в сторону Ульген-Сая своим  путем по
степи напрямик. Правда,  существовало несколько надежных  ориентиров  - гора
Сары Баш с  голой каменистой вершиной, видимая за десятки километров с любой
стороны, и скала Джез  Мурун, острым клином торчавшая на  пустынной равнине.
Эти две  приметы, не позволяли  сбиться  в  беспредельных просторах степи  с
нужного направления.
     Караван приближался к серой, неприветливой гряде старых растрескавшихся
от  времени   скал.  Ветры  давно  сдули  облегавший  их  грунт  и   теперь,
растянувшись  с  востока  на запад, змеясь по  подъемам и спускам,  тянулась
каменистая стена. Гнусное, проклятое Аллахом место: торчащие мертвые  сланцы
и выжженная солнцем земля.
     В машине, пропитанной запахами бензина, духота стала такой невыносимой,
что  стало  трудно  дышать.  Мокрая  рубаха  противно  липла к спине, рождая
гнусное ощущение телесной нечистоты.
     Андрей  левой рукой расстегнул пуговицы  на  груди, но дышать  легче не
стало.  Он попытался опустить стекло, но  тут  же в  салон ворвалось столько
пыли, что он пожалел об оплошности.
     Равнина  в  некоторых  местах  вспучивалась  пологими холмами.  Кое-где
виднелись  кустики ковыля, а  все  остальное пространство покрывала каменная
крошка.
     В  стороне  от  маршрута Андрей заметил высокую пирамиду,  сложенную из
гальки. Он выскочил из машины и, чтобы размять ноги, пошел пешком. В белесом
солнечном  свете он видел  раскинувшийся перед ним  пустынный песчаный край,
землю, усыпанную толстым слоем камня, отслоившегося от материнских пород.
     Хребты,  лежавшие  перед  ними,  высотой не  превышали  трехсотметровых
отметок, но на тарелке пустыни выглядели настоящими горами. Они расчленялись
поперечными разрывами, пересекались глубокими трещинами, которые  еще больше
усиливали  у  Андрея   впечатление,  что  караван  движется  по  поверхности
неведомой  суровой  планеты.  Но,  к счастью,  почти  повсюду обнаруживалась
земная знакомая ему жизнь.
     В одном месте  у  каменной  осыпи Андрей  увидел  целую  россыпь иголок
дикобраза. В детстве с друзьями они специально ходили в горы  искать колючие
стержни  этого  животного. Срезав один из концов  острым ножом, они обнажали
пористое наполнение колючки и  вставляли в  него  ученические  перья.  Таким
образом делались прекрасные чернильные ручки.
     Андрей нагнулся и взял несколько стрел, просто так, от нечего делать. А
когда нагибался, увидел, как из-под камня стрелкой метнулась маленькая серая
ящерка и тут же исчезла в какой-то трещине.
     Каменная пирамида, привлекшая внимание Андрея, оказалась могилой.
     Железная,  проржавевшая табличка  на ней  с надписью на казахском языке
уведомляла:
     "Путник! Здесь упокоился Алтынбай, сын ислама,
     своими делами угодный Аллаху.
     По божественному предопределению
     Вознесся он душой к небесному трону,
     Оставив наследникам
     Свои тяжкие труды и богатство.
     А было у Алтынбая овец столько,
     сколько больших и малых камней
     положено на его могилу".
     Сзади  к Андрею  подошел  Иргаш. Не обращая на  него  внимания,  Андрей
поднял с земли камень, положил его на пирамиду и пошел к машине.
     -  Ты  хорошо сделал,  мастер.  Душе Алтынбая  будет  приятно,  что  ты
увеличил его отару хотя бы на одну овцу.
     - Может быть, - ответил Андрей и сел в машину.
     Караван приближался к каменным осыпям Таш Калы -  до основания  стертым
ветрами  и временем  скалам,  некогда  выступавшим  на поверхность из глубин
земли. Под  колесами  шуршали  и  скрипели  плоские  рыжие  чешуи кремнистых
сланцев. Впереди  он видел лишь бесконечный простор степи. Южный склон  горы
Сары  Баш  был еще  в  тени,  а  за  ним  в  ослепительном солнечном  свете,
раскаляясь добела, уже плавилось голубое небо. Игра света  и теней позволяла
увидеть, что степь  далеко  не  такая ровная,  как  это  казалось  днем.  Ее
пересекали  поперечные  ложбины, в  некоторых  местах  горбились  изъеденные
эрозией каменные останцы.
     С высоты, на которую  выкатились  машины, Андрей заметил кошару.  Юрта,
далеко не новая, видавшая виды, стояла в стороне от торной дороги. Из загона
для   овец  доносилось  тревожное   блеяние.   Обычно   спокойные   животные
беспокоились.
     Андрей взял из машины двустволку.
     - Пойду пройдусь, посмотрю, что там.
     - Хорошо, - на  удивление спокойно согласился Кашкарбай. -  Мы  сделаем
остановку и приготовим обед.
     Андрей пошел  к  юрте.  Когда  он  приблизился,  с  мест поднялись  два
лохматых волкодава, крупноголовые, безухие  и бесхвостые. Уши и хвосты своим
псам чабаны обрубают, чтобы ночью не путать их с волками.
     Собаки  стояли, опустив головы,  и  внимательно следили  за  незнакомым
человеком, при этом не проявляя признаков недружелюбия.
     Тем не менее Андрей чувствовал скрытую опасность и старался не показать
вида,  что боится животных.  Он  знал  - страх провоцирует агрессию. Миновав
собак, он вошел в юрту и увидел хозяина. Средних лет казах лежал на матрасе,
постеленном на кошме,  и  кутался  в  ватное  одеяло.  Его бил  озноб:  ноги
подрагивали, зубы дробно клацали.
     Андрей опустился на колени и приложил руку к пылавшему жаром лбу.
     - Малярия. Где там у вас хинин?
     - Э, - брезгливо пробурчал Кашкарбай, который  неожиданно  оказался  за
спиной Андрея. - Зачем лечить? Кончить его - и дело с концом.
     Андрей поднялся с колен и надвинулся грудью на моджахеда:
     - Слушай,  ты, не самый  лучший  из всех худших  правоверных.  Слушай и
запоминай.  Тем, кто воистину верует, известно,  что посланец Аллаха сказал:
"Если любой раб,  исповедующий ислам, навестит больного, срок жизни которого
еще не  истек, он должен семь раз  сказать: "Прошу Аллаха  Великого, Господа
великого  трона,  чтобы исцелил тебя".  Ты это слыхал? Так вот, клянусь, что
заставлю тебя поступить так, как учит пророк. Ты запомнил слова? Повтори.
     -  Ас  амо  Ллаха-ль-Азыма,  Раббаль-арши-ль-азыми,  ан йашфийка-кя,  -
невятно пробурчал себе под нос Кашкарбай.
     - Семь раз! - сказал Андрей. - И достань хинин.
     Что толкнуло Андрея задержаться у постели  больного, хотя это вызвало у
Кашкарбая  открытый  взрыв гнева и явное неудовольствие Иргаша, Андрей и сам
толком объяснить не мог. Скорее всего, он просто не мог смириться с тем, что
обстоятельства  подмяли  его,  заставили  потерять собственное  лицо,  волю,
желания.  Тяжелый  груз  обязанностей,  крайне  противоположных  по  смыслу,
нагрузили на его  плечи руки трех  разных людей  -  Иргаша, Травина, Халифа.
Людей, не знавших один другого лично, но  понимавших, что влияние на события
они могут оказать, только подчинив себе и сделав исполнителем своих замыслов
одного человека - его, дурака, лопоухого русака Андрея, который, взявшись за
гуж, в силу  своего русского  менталитета, даже  понимая аховость  ситуации,
постесняется сказать, что не дюж. Не в характере русских это.
     И  чтобы  показать  сохранившуюся  самостоятельность,  доказать  себе и
другим, что он волен поступать по своему усмотрению, Андрей взбрыкнул:
     - Я  останусь  с больным  на  ночь. Если все будет  хорошо,  утром  вас
догоню.
     Иргаш  недовольно  нахмурился,  но  возражать не стал.  Зато  Кашкарбай
недовольно буркнул:
     - Ехать надо всем. Или я тоже останусь здесь.
     Взбрыкивая и  сопротивляясь, Андрей  словно  норовистый  конь натягивал
поводья, расширял пространство свободы, которое ограничивали его отношения с
людьми Ширали-хана,  и  в  любой момент ожидал,  что Иргаш  может сорваться,
прикрикнуть,  одернуть его  прилюдно в  стремлении  поставить  на  место. Но
Иргаш, внимательно изучавший Андрея,  был уверен,  что если русский замыслил
побег, он бы держался  ниже травы и тише  воды, подстилался  на каждом шагу.
Взбрыкивать, проявлять характер не боится только тот, кто верен делу, но  не
собирается  терпеть ограничений в пустяках, которые непосредственно главного
дела не касаются.
     Иргаш не считал необходимым ограничивать  Андрея  в мелких отступлениях
от порядка и потому, что знал судьбу русского  лучше других. Он будет  нужен
делу лишь  до  момента, когда найдут предмет, столь необходимый Ширали-хану.
Сделав дело, русский  потеряет всякую ценность, и  оставлять его в живых нет
смысла.
     Иргаш не был лично против  Андрея. Этот человек даже нравился  ему. Да,
нравился.   Но   Иргаш   не  был  домовладельцем,   который  мог   сохранить
понравившуюся, но  уже ненужную вещь, положив ее в один из свободных сусеков
в сарае. Иргаш во все  времена был воином и оставался человеком боя. Поэтому
его интересовали только те люди, которых он  считал нужными.  Все  остальное
оказывалось  лишним в  походах, даже  ложки,  без  которых  азиаты обходятся
совершенно спокойно.
     Иргаш был человеком умным и преданным делу ислама до последнего вздоха.
Заведуя казной, в которой лежал миллион долларов, он даже в мыслях не строил
планов, чтобы  завладеть  этой суммой, стать  ее хозяином,  скрыться и вволю
пожить для себя.
     Если честно, Иргаш не особенно  верил в Аллаха. Слишком часто  он видел
свидетельства  того,  что в природе и обществе  не существует разумной силы,
управляющей всеми и вся со справедливым рационализмом. Тем не менее он ценил
Аллаха как бестелесную идею, объединявшую всякую рвань и  превращавшую сотни
горластых и хищных двуногих животных в великую силу.
     Иргаш  понимал,  что  ему  вряд  ли  удавалось  бы  держать  в  жестком
повиновении  кровожадного Кангозака,  яростного  Кашкарбая, если  бы  те  не
прослеживали линию подчинения, которая тянулась  через Иргаша к Ширали-хану,
от  того  еще выше -  к  самому  Аллаху, которого никогда  не  одолевают  ни
дремота, ни сон;  который знает, что было  до  них и что будет  после них, а
трон его объемлет небеса и землю и не тяготит его охрана их.
     Будь Андрей правоверным, Иргаш сделал бы его своим помощником, разделив
пополам  ношу  ответственности и меру доверия. А пока  русского  приходилось
терпеть  и, чтобы не выбивать его из рабочего настроения, надо было в чем-то
ему потакать.
     - Пусть остается один, - сказал Иргаш. - Пошли.
     Они вышли из юрты и направились к машинам.
     Напоив  больного, дав  ему лекарство, Андрей  вышел из юрты и  прошел к
автоцистерне, стоявшей у кошары. Взял палку, обстукал бочку. Три четверти ее
заполняла  вода.  Он  подтащил  шланг  к  поилкам и  отвернул вентиль. Овцы,
радостно блея и толкаясь, бросились пить.
     Собаки,  заняв места по  обе стороны  входа в юрту, спокойно следили за
посторонним  человеком.  Умные животные хорошо понимали, что чужак  помогает
хозяину, который не встает второй день.
     Напоив овец,  Андрей  покормил  собак и  снова вошел  в  юрту.  Больной
обессилено лежал на постели. Лицо его заливал пот.
     -  Теперь,  - сказал Андрей, -  пойдете на поправку.  А пока лежите.  Я
сегодня побуду с вами.
     Больной был настолько слаб, что даже не поинтересовался,  каким образом
в его юрте оказался гость. Он откинулся на подушку и закрыл глаза.
     Андрей вышел  наружу. Посмотрел в сторону, где остановилась экспедиция.
От котлов,  в которых готовили  еду, уже  тянуло аппетитными запахами. Сразу
взыграл  аппетит. Он подошел к раскладным  столикам  и сел рядом с  Иргашем.
Приступили к трапезе.
     -  Почему ты не  разрешил Кашкарбаю избавить  больного от мук?  - Иргаш
задал вопрос, не переставая обгладывать баранью лопатку и облизывать пальцы.
     -  Насылать муки на  ослушников  и  избавлять от них праведников -  это
право  Аллаха.  Пророк  оставил правоверным только право посещать  больных и
молиться об их исцелении.
     Иргаш  отбросил  объеденную  до  кости  лопатку и  вытер  губы  тыльной
стороной ладони.
     - Теперь скажи  правду. Я не верю,  что  ты,  урус, настолько привержен
исламу, чтобы каждое свое дело сверять по учению веры.
     - Дело  в том,  Иргаш,  что  правда  многолика.  Я  выделю две  стороны
происходящего.  Убить  больного чабана, чтобы  скрыть  наши  следы, не  было
ничего глупее.  За чабаном стоит  семья,  стоит  его род. Эти люди прекрасно
знают степь, читают следы на ней, как буквы Корана. Эти люди не милиция и не
армия.   Они   народ.   Ты,   как   амер,    понимаешь,   насколько   опасно
противопоставлять народ нашему делу.
     - Хуб, -  сказал  Иргаш и  хлопнул  себя  по  колену.  - Хорошо. Говори
дальше.
     - Как духовный наставник своих  моджахедов, ты не  должен позволять  им
отступать от  учения  веры,  если  кроме  вреда такое  отступление ничего не
принесет.
     Иргаш  встал,  сделал  жест  омовения, огладив  щеки  и  бороду  обеими
ладонями.
     - Я доволен  тобой,  урус. Твои поступки благочестивы  и направлены  на
пользу нашему делу. Аллах да воздаст тебе сторицей.
     После обеда, когда Андрей направился к юте, Иргаш подошел к Кашкарбаю:
     -  Смири обиду  и  будь  спокоен. Ущерб  поспешности  велик,  а  польза
терпения безгранична, ибо  сказано: Аллах  на  стороне  терпеливых. В нужный
момент  я вручу  тебе судьбу  этого  русского,  и ты  поставишь точку в  его
неправедной жизни.
     До  места назначения  оставалось не более километра  - и колонна  ушла.
Андрей на  ночь остался в юрте  с  больным. Заснуть  в ту  ночь он так и  не
сумел.  Подушка  на  постели, которую  он для себя  выбрал, густо  провоняла
прогорклым бараньим салом. Андрей задыхался от этой вони и даже усталость не
помогала сомкнуть глаза.
     Он  осторожно  встал  и  вышел из  юрты.  Собаки,  лежавшие неподалеку,
приподняли  головы,  но  не заворчали, не  загавкали:  гость уже  достаточно
пропитался запахами юрты, обостренное обоняние  подсказывало псам, что перед
ними свой.
     Утром  больному стало лучше. Он проснулся мокрый  от пота и  ослабевший
после перенесенного приступа лихорадки. С удивлением посмотрел на Андрея:
     - Вы кто?
     -  Проезжий. У вас малярия, - сказал Андрей, не отвечая на вопрос. - Мы
экспедиция. Ищем воду. Извините.
     - Как вас зовут? - спросил казах. - Я Тюлеген Касумов. Чабан.
     - Я Андрей.
     -  Здравствуйте,  Назаров,  -  преодолевая  слабость,  Тюлеген  сел  на
постели. - Я здесь от Барышева. Как отнеслись к вам мои собаки?
     - Нормально.
     Андрей  ответил  спокойно  и,  казалось, нисколько не удивился, что вот
так, совершенно неожиданно и  странно, встретил  человека, который будет ему
помогать.
     Накормив и напоив больного, Андрей уложил его.
     - Что будем делать? - спросил Андрей. - Вы очень больны.
     -  Это пройдет, - сказал Тюлеген. -  Потом каждый займется своим делом.
Вы начнете  работу. Бурите. Я стану делать свое  дело. Вам в него вникать не
надо. Много знаешь, плохо спишь.
     - Я сплю хорошо.
     - Это потому, что знаете далеко не все.

     Иргаш прекрасно понимал, что внешне база должна выглядеть так, чтобы не
привлекать  к  себе  постороннего  внимания.  Кто  знает,  когда и какой  из
российских или  американских разведывательных спутников обратит внимание  на
неожиданное появление буровой установки в  безлюдной степи. Будь  это  район
никому не известный и ничем не знаменитый, буровая вряд ли вызвала бы чей-то
серьезный интерес. Но за  территорией  урочища Ульген-Сай, входившего в зону
советского  военного  полигона,  наблюдение  велось  многие  годы,  а потому
возможно, что обстановка в этой зоне периодически  контролируется  и теперь,
после  ухода Советской  Армии. Обнаружив что-нибудь подозрительное,  русские
или  американцы могут сбросить правительству Казахстана  официальный запрос,
по  нему  обязательно будет  проведена  проверка,  а  это  для  дела  крайне
нежелательно.
     С целью  маскировки жилой поселок  экспедиции разместили в километре от
буровой. У старого колодца поставили три юрты и разбили ложные кошары.
     На  гребне  отрога Алтын Бармак,  где находилась буровая установка,  на
металлической мачте соорудили ветряк, какой обычно ставится  возле колодцев.
Здесь же расположили еще две юрты и два загона для скота.
     Боевики ставили палатки ловко и быстро, как пионеры на соревнованиях.
     - Здесь будешь жить ты, - объявил Иргаш Андрею.
     Тот  посмотрел  на  шатер, заглянул в  него  и  удовлетворенно  кивнул.
Снаружи палатка была изготовлена из камуфлированной водонепроницаемой ткани,
внутри подбитой белой нейлоновой подкладкой. Легкие деревянные плиты, хорошо
подогнанные одна  к другой, устилали пол.  У  восточной стены палатки  лежал
свернутый в тючок спальный мешок.
     - Хорошо, - сказал Андрей Иргашу, - жить можно.
     - Можно, - ответил тот, - но главное - работа.
     До вечера оставалось много времени,  и Андрей доложил Иргашу, что решил
взойти  на гору  с  триангуляционным  знаком на  вершине  для  более  точной
геодезической  привязки   буровой.  Поначалу   за  ним  собирался  увязаться
Кашкарбай,   но  Андрей  запротестовал  и  попросил  Иргаша  унять  ретивого
подкаблучника.  Иргаш с  невозмутимым  видом  махнул Кашкарбаю  рукой, и тот
перестал досаждать мастеру.
     После часового карабканья на склон  с постоянно возраставшей крутизной,
он  добрался  до   вышки,  откуда  собрался  осмотреть  местность  и  точнее
определить координаты интересовавших его точек.
     На склоне практически  не  было ни  кустов, ни  другой  растительности,
цепляясь за которую можно было облегчить  себе подъем. Приходилось двигаться
медленно   и  осторожно,   чтобы  не  загреметь  вниз,  поскользнувшись   на
выскакивавших из-под ног камнях. Несмотря на сухой жаркий ветер, пот обильно
струился по его лицу, болели икры, ныли мышцы спины.
     Первым делом Андрей решил отдохнуть.  Он снял вещмешок  с  плеч, сел на
камни,  достал  из  кармана   компас,  развернул  карту  и  стал  оглядывать
местность.
     За  гребнем  к северу  до самого  горизонта тянулась  унылая  волнистая
равнина.  Слева от  горы  во всем  величии  и красоте открывался Ульген-Сай,
огромная  рваная  рана  на  теле земли,  глубокая  и пугающая  своей суровой
таинственностью. На западной стороне провала лежала  ковыльная степь. Легкий
ветерок гнал по ней волны, и казалось, что там по ветру струится вода.
     Восточная  часть  каньона  выглядела унылым  и  мрачным  нагромождением
камней.
     Андрей неторопливо вынул из кармана секундомер, полученный в  Москве, и
перочинный  нож  Халифа. Оттянул заводную головку часов  и резко  утопил ее.
Внутри  корпуса  что-то  хрустнуло.  Это означало, что из стеклянной  ампулы
пролился  электролит и через несколько  секунд  сигналы  радиомаяка уйдут  в
эфир.
     Приподняв  большой  плоский  камень, Андрей  выкопал под  ним небольшое
углубление и положил туда секундомер. Осторожно опустил плитку на место.
     Когда  получит сигналы Москва, он не знал, но когда получит, то сигналы
обозначат наступление срока перечисления договорных денег на его счет.
     Затем он взялся  за  перочинный ножик. Извлек наружу лезвие,  служившее
антенной.  Повторив  действия,  которым  его  обучил  Халиф,  привел  второй
радиомаяк в действие. Кто и  как зафиксирует его сигналы, Андрей не знал. Но
он был уверен - их обнаружат. И Москва, и Халиф определят координаты маячков
и поймут, что он начал  действовать. Тогда Халиф передаст в Москву сообщение
с реквизитами банка, куда должны перечислить Андрею деньги.
     Андрей отошел от места, где  заложил московский секундомер и у одной из
деревянных ног триангуляционной вышки пристроил нож.
     Начав  спуск,  с  высоты  Андрей увидел, как,  выстроившись по  трое  в
шеренгу, боевики приступили к молитве. Прежде чем начать ее, каждый постелил
перед  собой  коврик, который истинный мусульманин  всегда  берет  с собой в
дальний путь, чтобы при намазе становиться на него коленями. Сверху действия
молящихся походили на упражнения спортсменов. Сперва все они стояли стройным
порядком,  дер