В синем морском мундире,  с  большим  количеством  золоченых  нашивок  на
рукавах и погонах. И - обязательно! - ездящий на черной "Волге".
   Такие люди  покидали  здание  министерства  обычно  часов  в  семь-восемь
вечера.
   "Волжанки" с персональными шоферами ждали их, фырча, прогревая на  морозе
моторы, у подъезда.
   - Ай!
   Человек в синей шинели, с профессиональной стремительностью двинувшийся к
своей машине, наткнулся на какое-то мягкое препятствие.
   Девушка в муфлоновой шубке полетела на тротуар,  в  расхо-женную  снежную
кашу.
   Лопнул полиэтиленовый пакет. По серо-желтому снегу раскатились апельсины.
   Мужчина кинулся поднимать девушку. Она дышала чем-то юным, нежным:
   - Вы апельсины, апельсины лучше поднимайте!..
   Что я маме скажу!..
   Вот медведь-то!..
   Человек в синей шинели поднял на ноги девушку, негромко скомандовал:
   "Василий!"
   Из одной черной "Волги" выскочил шофер.
   Вряд ли он что-то слышал - похоже, принимал телепатические сигналы своего
шефа.
   Бросился поднимать раскатившиеся оранжевые плоды.
   Седовласый моряк и девушка оказались лицом к лицу, на расстоянии не более
пятидесяти сантиметров друг от друга.
   Он сумел оценить ее молодость, свежесть и аромат.
   - Пустите!
   - Она отшатнулась.
   - Ну вот! Порвал мне пакет! В чем я теперь понесу?
   Мужчину десятилетия службы  натренировали  принимать  мгновенные,  точные
решения.
   Более того, стремительные, но единственно  верные  решения.  В  противном
случае он работал бы не в этом здании в центре Москвы, а до сих пор ходил бы
третьим помощником на сухогрузе "Капитан-Лебедкин".
   - Вася, плоды - в машину, - негромко скомандовал он.
   А затем тихо, но властно произнес, глядя прямо в глаза девушке:
   - Мы довезем вас до дома.
   Говорите адрес.
   Тон мужчины был настолько беспрекословным, что  Вероника,  даже  если  бы
хотела ослушаться, не смогла бы.
   Но она и не пыталась сопротивляться.
   Она добилась, чего хотела.
   Теперь  главным  было  -  в  течение  двадцатиминутной   поездки   успеть
одновременно и заинтересовать, и ничем не отпугнуть спутника.
   Похоже, Веронике это удалось, потому что, когда  персональный  автомобиль
остановился у  одного  из  жилых  домов  на  сопредельной  с  ее  общежитием
Спартаковской улице (не могла же Вера просить везти ее в общагу), седовласый
капитан сказал своим не терпящим возражений тоном:
   - Мы поужинаем вместе.
   Вопрос в конце фразы практически даже не был обозначен.
   - Ой, я даже не знаю...
   Неудобно как-то,..
   А можно я приду вместе с подругой?..
   - Я пришлю за вами машину, - рублеными фразами отдавал команды  моряк.  -
Сюда же.
   Послезавтра.
   Четырнадцатого.
   В субботу.
   В восемнадцать ноль-ноль.
   Форма одежды - парадная. Подруга - возможна.
   Шофер  Василий  выскочил  из  машины,  помог  Вере  выйти,  протянул   ей
злосчастные апельсины -  он  уже  загрузил  их  в  изготовленный  из  газеты
"Правда" огромный кулек (когда только успел, он же все время рулил?).
   Вера помахала на прощанье сидящему на заднем сиденье седовласому  моряку.
"Волга", плюясь снегом из-под колес, отвалила от тротуара.
   ...Вот  так  случилось,  что  четырнадцатого   марта   тысяча   девятьсот
восемьдесят  седьмого  года,  в  субботу,  Вера  Веселова  вместе  со  своей
общежитской   соседкой,   громогласной   Зойкой,   оказалась   в   ресторане
"Узбекистан" в компании двух мужчин в возрасте сильно за сорок.
   Этот поход явился частью ее плана.
   Однако выяснилось: тот план, который она столь  великолепно  продумала  и
начала так блистательно осуществлять, довести до конца она не в состоянии.
   Натура сопротивлялась.Инстинкты оказались сильнее разума.
   Она наелась великолепнейших  закусок  (когда  мужчины  не  видели,  Зойка
делала ей жесты: скромнее, мол, пореже мечи), выпила для храбрости коньяку.
   От спиртного все вокруг  стало  розовым,  звездным,  счастливым.  Мужчины
рассказывали анекдоты. Она хохотала. Все шло прекрасно...
   Однако потом, когда моряк потащил ее в общий зал танцевать и стал властно
прижимать к себе, от его дыхания пахнуло чем-то  несвежим,  старческим  -  а
ансамбль все играл ту же, раз уже слышанную в Васечкиной полутемной  комнате
композицию "Джулай морнинг"...
   Тут Вероника внезапно протрезвела.
   Лапы моряка показались  чересчур  уверенными  и  твердыми.  И  она  вдруг
поняла: "Я не могу".
   Едва дождавшись конца песни, Вера прошептала: "Идите, я сейчас приду, мне
надо на минуточку".
   Убежала в туалет.
   Долго смотрелась в тусклое зеркало.
   Думала: что же ей теперь делать?
   Ничего не придумав, вышла в ресторанный холл.
   И тут увидела: прямо перед длинным зеркалом поправляет свои кудри не  кто
иной, как голубоглазый доцент Полонский. Ее обидчик. Ее тайная любовь.
   Она подошла сзади.
   Коньяк придавал ей смелости.
   Положила ладонь на плечо Полонского. Спросила:
   - А стоит ли слезинка одного ребенка целой стипендии?
   Полонский удивленно обернулся.
   - Веселова? А вы что здесь делаете?
   - То же, что и вы. Прожигаю жизнь.
   Его ослепительные голубые глаза смотрели прямо на нее.
   Не отрывались, изучали.
   Она вдруг поняла: сейчас или никогда. И вымолвила твердо:
   - Владислав Владимирович! Увезите меня отсюда. Сейчас же.
   Несмотря на то что доцент являлся  в  отличие  от  моряка  представителем
сугубо гуманитарной профессии, в решимости он тому не уступал.
   Лишь долю секунды помедлив, Полонский сказал:
   - Ваш номерок, - и протянул руку.

Прошло полгода

Москва

Сентябрь 1987 года

   Доценту Полонскому  льстила  связь  со  студенткой,  вдвое  младше  себя.
Льстила - и радовала, и возвышала его в собственных глазах.  Но  не  потому,
что Вероника Веселова была в жизни доцента первой любовницей-студенткой.
   Красавца Влада всю его жизнь баловали женщины.
   Он не вел им счета, и в непрерывной череде его возлюбленных Веселова была
не самой красивой, эффектной, страстной и даже не самой молодой.
   Встречались в его жизни любовницы и более горячие, и более умные...
   И более слабые, и более сильные...
   Однако Полонскому (и он скоро стал отдавать себе в этом  отчет)  Вера  (в
отличие от других прошлых "увлечений-развлечений") просто очень нравилась.
   Ему нравились ее не по-детски здравые и умные суждения.
   Его забавлял ее юмор.
   Он чувствовал в ней, столь еще юной, несгибаемый стержень характера.
   Конечно, у восемнадцатилетней  Вероники  не  имелось  еще  ни  житейского
опыта, ни мудрости, ни знаний о людях и о положении вещей...
   И ему хотелось ее научить, помочь, оберечь...
   То, что девушка оказалась девственницей, как бы накладывало на Владислава
Владимировича дополнительные обязательства по ее защите и оберегу.
   А когда вскоре выяснилось, что она сирота, доцент постарался относиться к
ней еще более внимательно.
   Безусловно, кроме душевных качеств Веры,  Полонскому  нравились,  как  он
говорил про себя, ее "физические кондиции": молодое  тело,  бархатная  кожа,
упругая грудка.
   Обладать всем этим - особенно по контрасту с уже дрябловатой женой - было
невыразимо приятно.
   Обладать - и учить ее. "Давать (как он говаривал) уроки в тишине".
   В  мае  восемьдесят  седьмого  Полонский  устроил  для  себя  и  Вероники
"симпозиум в Ленинграде".
   В ведомственной гостинице на Старо-Невском не спрашивали паспортов, и они
поселились в одном номере как муж и жена.
   Окно выходило во двор-колодец.
   Почему-то в номере, несмотря на весну, стаями летали комары. Вооружившись
газетой, голенькая Вера по ночам устраивала за ними охоту.
   Стояла подбоченясь, подпрыгивала, а доцент  из  постели  наблюдал  за  ее
худенькой фигуркой...
   Из номера за четыре дня они почти не выходили, только поесть в  ближайшем
кафетерии.
   Раз прошлись по Невскому до Эрмитажа.
   Поели пирожных в "Севере", выпили шампанского в "Лягушатнике".
   Еще день посвятили поездке в Царское Село...
   Вернулись в Москву в одном купе "СВ".
   Ночью снова любили друг друга: покачивание  вагона,  стук  колес,  фонари
случайных полустанков...
   Возвратились с вокзала каждый к себе: она - в общагу, он - в  квартиру  к
жене.
   Затем, летом, Полонский организовал еще один праздник любви.
   Его жена с двумя дочерьми укатила в отпуск в пятигорский санаторий.
   Владислава в Москве задержала работа над докторской: в  свете  гласности,
объявленной в стране, нужно было перерабатывать целые главы.
   Студенты сдали сессию - доцент уговорил Веру остаться в столице.
   Она украдкой переехала в его квартиру.
   И снова они жили как муж и жена.
   Она готовила ему завтраки.
   Приносила кофе в постель, будила свежим поцелуем... Он  достал  абонемент
на московский кинофестиваль, и каждый вечер  они  отправлялись  в  кинотеатр
"Зарядье"  на  просмотры.  Французские,  американские,  итальянские   фильмы
поражали Веру своей открытостью, свободой.
   Свободой, с какой там люди признавались в любви, или  покупали  продукты,
или ездили по миру...
   Любовники возвращались в квартиру Полонского на позднем  метро,  в  толпе
себе подобных - киноманов и театралов.
   Обсуждали кино - сбивались на политику... Дома снова любили друг друга...
   А потом...
   Потом кончился отпуск у жены, Полонский уехал с дочерьми на  базу  отдыха
на Селигер, Вероника отправилась домой в Куйбышев.
   Он дважды украдкой написал ей.
   Она ответила ему пятью письмами - слала на снятый им абонентский ящик  на
Главпочтампте.
   Полонский, оказавшись вдали от  Вероники,  понял,  что  он,  оказывается,
скучает по ней.
   Скучает по ее молодости, чистоте и жизненной силе...
   Ему хотелось, чтобы его жизнь шла рядом с Вероникиной долго  -  настолько
долго, насколько это возможно.
   Он желал оберегать ее, учить, направлять. И - наслаждаться ею.
   Однако ему совсем не хотелось - пока не хотелось?
   - жениться на ней.
   К чему такие испытания?
   Ломать налаженный быт...
   Объясняться с супругой...
   Разделять с ней квартиру и вещи... Разлучаться с  дочерьми...  Словом,  к
чему ему разрушать (как он выражался про себя)  "сложившуюся  инфраструктуру
собственной жизни"?
   Не нужно, вовсе не нужно этого делать!.. И снова пришла осень, и студенты
с преподавателями вернулись в институт,  и  Полонский  по-прежнему  зажил  с
семьей в своей трехкомнатной квартире, а Вероника  вернулась  в  ненавистную
общагу.
   ...Общага, дыра, мерзкая дыра.
   Как ей хотелось своего дома!
   Своей собственной, не казенной, кровати!
   Своих подушек и пухового одеяла, своих занавесочек, и  чтобы  обязательно
паркетный пол, а не ледяной, вздутый линолеум!
   Влад сам не понимает своего счастья, не понимает, как это восхитительно -
жить в своем доме.
   ...Вере казалось: общага  пахнет  вокзалом.  Все  вокруг  шумит,  спешит,
кипит, носится.
   Небрежно   одетые   "пассажиры"   пробегают   по   коридору,    торопливо
просматривают конспекты, варят картошку на кухне, нетерпеливо поглядывают на
часы.
   Жизнь вокруг мимолетна, неустойчива, суетна.
   Ничего устоявшегося, постоянного.
   Комнаты выглядят словно купе.
   Настоящее временное обиталище для пассажиров, коим не  терпится  поскорее
доехать до места и разбежаться в разные стороны, чтобы никогда  больше  друг
друга не видеть.
   Под кроватями-"полками" гнездятся чемоданы, на столе сгрудилась  поездная
еда - вареные яйца, подсохшие булочки, заветренные огурцы...
   Едва приехав в институт в сентябре, иногородние девчонки начинали  -  кто
вслух, кто украдкой  -  мечтать  о  зимних  каникулах,  об  уютных  домашних
постелях, неспешных чаепитиях на собственной кухне и глупых книжках, которые
можно читать, раскинувшись на мягком диване, а у ног пристроился бы  любимый
ленивый кот...
   Чтобы создать хотя бы иллюзию домашнего уюта, девчонки в Вериной  комнате
решили отгородиться друг от друга ситцевыми занавесками.
   В комнате стало еще теснее, зато у каждой из  трех  кроватей  образовался
свой закуток.  Они  построили  свой  крошечный  мир,  создали  видимость  не
общежитской коммуны, а собственной жилплощади.
   Правда, жизненного пространства каждой  досталось  маловато:  кровать  да
тумбочка...
   За занавеской было душно, да и от шума она не спасала.
   Но хоть что-то.
   Медвежонок из детства, прикорнувший  на  подушке.  Любимая  фотография  в
рамочке на тумбочке - родители.
   Папа с мамой в очередном  своем  походе,  после  удачной  рыбалки  -  еле
удерживают в руках огромную щуку с еще живыми, злыми глазами.
   Даже пахло в Верином уголке домом - она каждую неделю капала на занавеску
мамиными духами, пятой "Шанелью".
   "Как в Индии, под балдахином спишь. Йоги и брамины!" - говорила по поводу
идеи с занавесками оптимистка Зойка.
   "Как в цыганском таборе!" - зло вздыхала пессимистка Жанка.
   А Вере идея с закутками нравилась. Лучше уж так,  чем  постоянно  видеть,
как сосредоточенно грызет ногти скучная бледная Жанка на  соседней  кровати.
Пусть за тонкой занавеской хохочут и ругаются  подружки,  а  с  кухни  тянет
препротивной вареной капустой - пусть!
   Зато тебя не видно, и можно вдоволь помечтать, и втихаря слопать конфету,
чтоб не делить несчастного "Косолапого мишку" на три части...
   Доцент Полонский (а для нее - Влад, Владушка) при каждой  встрече  кормил
ее конфетами.
   Триумфально доставал из кармана то "Мишку", то "Белочку", то "Трюфель"...
   - Почему они у тебя там не тают? - недоумевала Верочка.
   - Слово волшебное знаю, - загадочно отвечал он.
   Другой вопрос: "Где ты их достаешь?" - Вероника не  задавала.  И  потому,
что знала на него ответ,  и  потому,  что  вопрос  и  ответ  были  бы  равно
неприятны и ей, и ему.
   Конфетки были от тестя доцента  Полонского,  который  работал  директором
одного из самых крупных в столице универсамов.
   Вера после свиданий с Владом, бывало, прихватывала пару конфет с собой, в
общагу.
   У нее они плавились даже в сумочке.
   Несмотря на прохладную погоду, превращались в сладкие бугорки.
   Но все равно было вкусно. И сытно.  После  одной  конфетки  -  как  после
тощего институтского обеда...
   - Шоколад улучшает работу мозга, - просвещал ее Влад, доцент Полонский. И
снисходительно добавлял:
   - А это никому не помешает. Тем более тебе...
   - Почему это сразу мне? - щетинилась она. Он миролюбиво пояснял:
   - Реферат я вам сложный дал. "Была ли альтернатива Сталину?"
   Поди-ка напиши!..
   И Вера смеялась, спрашивала вкрадчиво:
   - Ну ты же мне поможешь? По блату?!
   - Отрабатывай блат! - шутливо приказывал он...
   Над ней разрешалось подшучивать только  Владиславу.  Разрешалось  потому,
что он, один-единственный в мире, умел это делать необидно.
   То есть сначала, в первую секунду, она расстраивалась: "Ну зачем он такие
вещи говорит?" Но потом смотрела в  его  васильковые,  ясные,  непередаваемо
голубые глаза и тут же переставала дуться. Влад -  это  не  то,  что  глупые
однокурсники с их примитивными хохмами.
   Те  выдадут  какую-нибудь  глупость  и  сами  ржут  от  своего  неземного
остроумия. А шутки Полонского всегда непростые, с подтекстом, кому попало их
не понять.
   И вообще, только он  имеет  право  на  то,  чтобы  подшучивать  над  ней,
нескладной и вечно голодной второкурсницей.
   Вера частенько не ходила на первую пару.
   Соседки по комнате величали ее соней, но на самом  деле  она  просыпалась
раньше всех. С трудом дождавшись, пока  хлопнет  входная  дверь  и  вусмерть
надоевшие девчонки уберутся в институт, Вера вскакивала с кровати  и  первым
делом кидалась к зеркалу.
   Зеркало, что они приобрели в  складчину  и  повесили  в  ванной  комнате,
охотно отражало нескладную фигуру и жалкие "прыщики"  в  том  месте,  где  у
настоящих женщин должна быть грудь.
   Лицо, конечно, получше.
   Как принято говорить, миловидное.
   Но таких миловидных, считала Вера, - девяносто на каждую сотню.
   И далеко не каждой из этих девяноста везет... А ей - повезло!
   Влад выбрал именно ее!
   Какая же она счастливая!
   Именно ее он кормит конфетами, и водит в кино, и приходит к ней в гости!
   Верочка поспешно бросалась прочь от беспощадного зеркала.
   Заваривала себе чай в потемневшей от  времени  чашке  с  волком  из  "Ну,
погоди!". Смотрела на часы.
   Где он сейчас? Что делает? Элегантным жестом повязывает галстук? Или пьет
кофе, задумчиво пролистывая журнал "Новый мир"? Может  быть,  уже  вышел  из
дома и ловит такси, строго говоря шоферу:  "Мне  на  Бауманскую!"  (Вера  не
могла представить, что Владик по утрам добирается до работы на метро.
   Ее воображение не пускало его в толпу сонных и  угрюмых  горожан.)  Влад,
Владушка! Как бы ей хотелось быть с ним - всегда, везде и вечно.
   Он тоже этого хотел, Вера знала.
   Видела, как восхищенно Влад смотрит на нее, когда  она  делает  вид,  что
спит.
   Понимала - не дура!
   - что за нее - молодость, свежесть. И даже глупость - тоже за  нее.  Кому
нужны тетки далеко за тридцать в вискозных костюмах и с бантом из шифонового
платка на шее!
   Кому понравится целовать лицо с уже явными морщинами!
   Жена Влада приближалась к бальзаковскому возрасту и  работала  где-то  на
овощебазе: бухгалтером, что ли.
   Громогласная, самоуверенная и наглая тетка - Вера  ее  видела,  когда  та
зачем-то явилась в институт на научные чтения.
   Преподаватели сидели за длинным  столом  и  слушали  доклады,  а  Вера  в
подсобке резала бутерброды к послекафедральному чаепитию  и  подглядывала  в
щелку.
   Овощебазовская грымза устроилась в углу и делала вид, что понимает, о чем
идет речь.
   А вся кафедра посматривала на нее снисходительно -  Вера  перехватила  не
один такой взгляд.
   Конечно, они все чувствуют, что  утонченный,  остроумный  и  образованный
Владислав Владимирович совсем не  пара  этой  чрезвычайно  грубо  надушенной
тяжелыми французскими духами женщине.
   Не пара она ему.
   Ей такой же, как она сама, нужен - какой-нибудь директор овощебазы.
   В финском костюме, сидящем на нем словно  на  корове  седло,  и  с  двумя
классами образования.
   Влад сам говорил, что не сегодня-завтра он женушку свою бросит!
   И детей ей оставит.
   И квартиру ей, и вещи. А сам начнет  все  заново  и  быстро  наживет  все
снова. "Потому что, - говорил Полонский, - самые главные мои богатства -  не
мебель, стенка, хрусталь или даже не книги.
   Самое главное богатство на свете - ум, образование, опыт, талант.
   А когда все это есть, добиться остального - вещественного,  материального
- пара пустяков!"
   Вероника лежала в постели - в его постели!
   - натянув простыню до подбородка.
   Середина дня, она сбежала с лекций, у него библиотечный день, за тяжелыми
шторами угадывается яркий сентябрьский день.
   Она во все глаза смотрит на Полонского. Во все уши слушает...
   "А ты подрастай пока, Верочкин. Зачем тебе сейчас замуж? Погуляй немного,
впечатлений наберись, прежде чем я тебя на кухне запру!" - говорил ей Влад.
   И она опять понимала, что он шутит.  Он  не  собирается  запирать  ее  на
кухне.
   Они вместе будут ходить в институт, а после института -  в  театр  или  в
ресторан.
   И по выходным ездить - по Золотому кольцу или по пушкинским местам.
   Или даже в Сочи станут на субботу-воскресенье летать...
   Ее возлюбленный Полонский - он  сам,  мысли  о  нем,  мечтания  о  нем  -
настолько переполняли Веронику, что ей больше ни до чего и  ни  до  кого  не
было дела.
   Она оставила пока идею отыскать убийцу родителей.
   Катастрофа, происшедшая год назад, этой осенью как-то забылась.
   Нет, Вера не собиралась забывать совсем.  Она  не  собиралась  прощать...
Но... Не сейчас. Потом, потом... Вот когда они  с  Полонским  будут  вместе,
тогда она для начала расскажет ему обо всем. И он - с  его  умом,  опытом  и
связями - поможет ей найти погубителя, этого черного человека. И поможет  ей
отомстить ему...
   После начала любви с ненаглядным Владуш-кой - взрослым, сильным и опы