ешагнула порог борзости, когда в  обличий  Колесовой  вернулась  в
Россию..."
   "А я сам, - задал себе в очередной раз вопрос Пермяков, - не  борзею  ли,
шантажируя Веселову?
   - И в очередной раз ответил себе:
   - Нет, не борзею.
   Во-первых, я прошу у Веселовой то, что у нее есть.
   А во-вторых - и это самое главное! - ее  некому  защитить.  Она  -  одна.
Правда, она живет - точнее, жила - с Баргузиновым.
   Но у Баргузинова сейчас у самого проблем до фига и больше.
   А потом - они все ж таки расстались. И есть у меня  сведения:  он  только
рад будет, если у его бывшей жены начнутся неприятности...
   Папка со  всеми  документами  на  Веселову-Колесову  лежит  в  банковской
ячейке...
   Ключ - в надежном месте.
   Если что-то со мной случится, имеется человек, который перешлет документы
куда следует... И главное - обо всем этом знает Веселова. Знает - на случай,
если ей вдруг взбредет в голову нанять за  тысячу  баксов  пару  отморозков,
чтоб те где-нибудь в подъезде меня продырявили..."
   Он остановился у подъезда своего многоэтажного дома.
   Заглушил мотор.
   Сейчас он откроет "ракушку", задним ходом загонит  туда  "Форд",  закроет
гаражик, поднимется домой - и баиньки.
   Пермяков вышел из машины.
   Он не успел захлопнуть дверцу, как чья-то жесткая  рука  крепко  схватила
его сзади за горло.
   В то же  самое  время  Два  человека  сидели  в  баре  беспошлинной  зоны
аэропорта Шереметьево-1.
   Внешний их вид -  спортивные  костюмы,  златые  цепи,  кожаные  куртки  -
красноречиво сообщал каждому посетителю позднего бара о роде их занятий.
   Час назад начальник  охраны  Соломатина  лично  проводил  этих  двоих  до
таможенного контроля.
   Дал подробные и тщательные инструкции, как  поступать  с  телкой.  Вручил
старшему шесть тысяч баксов на расходы.
   До вылета последнего в этот день чартера на Малагу оставалось полчаса.
   В Малаге они возьмут напрокат тачку и к утру доберутся до Гибралтара.
   Перед каждым из "быков" на стойке стояло по  стакану  с  двойной  порцией
водки "Смирнофф" и по стакану с томатным соком. Оба молчали.
   Телевизор над стойкой беззвучно показывал что-то.
   Мелькали рекламные картинки.
   Затем на экране появились часы.
   Скоро двенадцать.
   Было похоже на Новый год. Оба кожаных,  не  сговариваясь  и  не  чокаясь,
хлопнули залпом водку.
   Тут  на  экране  телевизора  вдруг  появилось  знакомое  лицо.  Оно  было
заключено в траурную рамку.
   Один из "быков" толкнул другого локтем в бок.
   Второй глянул на экран и тихим, ленивым голосом попросил бармена:
   - Слышь, браток, дай-ка звук.
   Что-то в  его  голосе  было  такое,  отчего  бармен  немедленно  исполнил
приказание.
   "...Олег Соломатин, - пробился на полуслове голос диктора.
   - Начальник тюрьмы утверждает, что смерть произошла вследствие  инсульта.
Олег Соломатин был заключен под стражу сегодня по обвинению в  мошенничестве
в особо крупных размерах..."
   Первый кожаный хлебнул сока и бросил на стойку пятисотрублевую купюру.
   - Сдачу себе оставь, - лениво приказал он бармену.
   Оба сползли с высоких табуреток.
   - Босса замочили, - сказал второй, когда они отошли от стойки.
   Первый промолчал.
   - Что будем делать? - продолжил второй. Первый по-прежнему не отзывался.
   - Мы же за его бабой едем...
   - Билеты есть, - наконец процедил первый.
   - Бабки есть.
   Упремся - разберемся. Полетели.
   - Может, на хрен ее, эту Испанию?
   - Ты че, дурак? Тебе сказали -  летим.  Оттуда  позвоним  и  спросим,  че
теперь дальше делать.
   Два "быка" спустились на темное летное поле и  неспешно,  с  достоинством
отправились к ночному аэропортовскому автобусу.
   То же самое время  Ника  Услышав  сообщение  о  гибели  Соломатина,  Ника
ринулась наверх, в свою спальню.
   Сенсоры, включавшие свет, еле поспевали за ее поспешными шагами.
   Запыхавшись, она подошла к комоду. Встала перед родительской фотографией.
   Старая, давно выцветшая карточка - она была с ней еще в общаге радиотеха,
она провезла ее с собой по всем съемным квартирам, гостиницам, пансионам...
   После удачной рыбалки папа обнимает маму, и оба с трудом удерживают  щуку
с еще живыми, злыми глазами...
   - Мамочка!
   Папуля!
   - прошептала Ника.
   Слезы бились в глаза. - Я сделала это, я - отомстила за вас!
   Щука на фотографии осталась прежней.
   Но выражение лиц родителей, как показалось Нике, неуловимо изменилось.
   "Я горжусь тобой, Верочка!" - говорили глаза папы.
   "Дочка, только будь осторожной!" - просила мама.
   Нику переполняло счастье - и безмерная усталость.
   Она взяла с комода фотографию родителей и без сил рухнула на кровать.
   Теперь папа и мама были рядом с ней.
   Теперь они могли быть спокойны: за них - отомстили.
   Сказалось безумное напряжение последних дней:
   Никину грудь разрывали слезы, и не было сил даже шевельнуться.
   Гордые мысли бродили в  голове  как-то  вяло  и  совсем  не  походили  на
истинный победный кураж.
   "Я  все  просчитала  правильно  -  Соломатина  убрали   его   же   бывшие
покровители.
   Они не могли поступить иначе - после того как  в  дело  вмешался  Кислов.
Пусть его программу сняли  с  эфира...  Запретили  -  значит,  было  за  что
запрещать... Значит, покровители Соломатина решили, что он их сдал...
   Значит.
   Кислов успел как-то засветить документы, скопированные у Соломатина...
   Этого я и хотела...
   Я должна гордиться собой... Гордиться своим планом..."
   Но вместо гордости и душевного подъема навалилась смертельная усталость.
   Ника внезапно почувствовала сильный озноб.
   Разбирать постель не стала, просто забралась под меховое покрывало.  "Мне
нужно довести игру до конца.
   Позвонить Полонскому, позвонить Кислову".
   Она потянулась к телефону, но рука не послушалась, она  казалась  безумно
тяжелой.
   Не достав до аппарата, кисть упала на постель.
   Сердце билось как сумасшедшее, каждый его удар отдавался болью.  "Что  со
мной?
   Я заболела? - не понимала Ни-ка.  -  Нужно  вызвать  врача?  Может  быть,
позвать горничную? Да ладно, сейчас отпустит... Я просто полежу спокойно,  и
все пройдет..."
   Ника вытянулась на кровати, попыталась расслабиться,  отогнать  тревожные
мысли, сконцентрировать внимание на причудливом  узоре  лепнины,  украшающей
потолок.
   Сквозь плотные шторы она увидела: мимо  дома  проезжает  машина.  Дальний
свет фар был безжалостно ярок.
   "Опять к Мишке гости", - безразлично подумала Ника.
   Фирмач Мишка жил на соседней улице и  вел  преимущественно  ночной  образ
жизни.
   Но машина остановилась у ее ворот. Требовательно просигналила.
   Ника взглянула на циферблат: час ночи. Кто это? Сигнал машины ей незнаком
- как гудят баргузиновские джипы или "Пунто" Кати Калашниковой, она знает.
   Ника мгновенно позабыла про свою болезнь. Рывком вскочила с постели.
   Шантажист, больше некому!
   Решил заглянуть на огонек.
   Знает, гад, что защитить ее некому...
   Ника почувствовала,  как  слезы,  наполнявшие  грудь,  сменились  острой,
холодной яростью.
   Ей не видать спокойной жизни, не видать никогда - неважно,  заплатит  она
ему или нет.
   У нее есть выбор: или всю жизнь работать на этого скота  -  или  получить
срок за хищение в особо крупных размерах.
   Она не хочет!
   Не хочет ни того ни другого.
   Кажется, срок за большее преступление поглощает  срок  за  меньшее...  За
убийство дают больше, чем за хищение...
   Вот пусть и поглощает!
   Плевать она хотела!
   Плевать на осторожность и на все доводы разума!
   Она так больше не может.
   Когда Ника открывала сейф и заряжала ружье (разрешение в порядке!),  руки
ее не дрожали.
   Она  твердой  походкой  спустилась  вниз  -  световые  сенсоры  услужливо
информировали ее о перемещениях ночного гостя.
   Распахнула дверь в холодную октябрьскую ночь.
   Вышла во двор.
   Успела привычно вдохнуть любимые запахи: мокрые листья.
   Уставшая за лето трава.
   Грибы. (Васечка раскрошил на участке парочку белых грибов, и  теперь  они
прорастали в самых неожиданных местах.) "Прощай, Мой Дом. Я, наверно, больше
тебя не увижу", - опустошенно  думала  Ника,  прикладывая  руку  к  датчику,
отпирающему ворота.
   Створки послушно расползались в разные стороны, и Ника,  держа  ружье  на
изготовку, решительно и быстро вышла на улицу,  не  дожидаясь,  пока  ворота
откроются полностью.
   Сегодня шантажист приехал на черной "Тойоте".
   Машина стояла страшно и молча.
   За рулем - Ника видела в лучах света из окна дома - сидел один человек.
   Пассажиров - нет.
   "Он действительно одиночка.
   Ни с кем не хочет делиться моими деньгами, потому и делает все сам.
   Или же - его страхуют из засады.
   Из тех кустов у соседнего дома".
   Но Нике теперь все равно.
   Ей действительно все равно, и будь что будет.
   Сына она почти вырастила.
   Дом построила.
   За родителей - отомстила.
   Жизненное предназначение выполнено.
   Она навела ружье на человека за рулем и крикнула:
   - Выходи, гад!
   Ее послушались, дверца машины открылась.
   "Будет уговаривать бросить оружие...
   Скажет, что мы, мол, разумные люди..."
   Никины пальцы, сжимавшие ствол, побелели.
   Все! Время разумных решений и переговоров - кончилось.
   - Руки вверх!
   - диким голосом крикнула она. Из-за руля вышел  человек.  Его  руки  были
послушно подняты вверх.
   Ника не могла разглядеть лица, но по фигуре  поняла:  это  не  шантажист.
Кто-то другой.
   - Здравствуй,  Верочка,  -  стоя  с  поднятыми  руками,  спокойно  сказал
мужчина.
   "Верочка?!!  Он  знает,  как  меня  звали?  Значит  -  он  от  него,   от
шантажиста!"
   - Стой. Не двигайся, - приказала она. - Говори, что нужно.
   И тут человек засмеялся.
   Засмеялся так, что даже почти опустил руки.  Его  смех  казался  до  боли
знакомым.
   - Руки - не опускать!
   - прокричала Ника.
   Он послушно опять вскинул руки вверх и, задыхаясь, произнес:
   - Ве-рун-чик... Не стреляй, Верочка!
   Ее руки разжались. Ружье с глухим стуком шлепнуло о бетон дороги.
   Они стояли в двух шагах друг от друга. Меж ними лежала пропасть.
   Завороженная суеверным страхом, Ника медленно пошла  к  нему.  "Сейчас  я
умру, - стучало в голове. - Сердце не выдержит, разорвется".
   Он перестал смеяться,  стоял  молча,  его  глаза,  казалось,  светятся  в
темноте.
   - Тебя - нет... Ты же мертв - Мне.., все.., снится... - прошептала Ника.
   Силы окончательно отказали.
   Она почувствовала, как чернота осенней ночи обволакивает ее,  закручивает
перед глазами вихрь  из  пожелтевших  деревьев  и  мелкого  дождя.  В  груди
отчаянно закололо, и Ника, теряя сознание, начала падать на мокрую дорогу.
   Человек в отчаянном прыжке ринулся к ней, успел подхватить  на  руки.  Но
она уже ничего не чувствовала.
   Мужчина тревожно взялся за ее пульс.
   Нахмурился.
   Продолжая удерживать Нику,  освободил  одну  руку  и  достал  из  кармана
мобильный телефон.
   К счастью,  оператор  коммерческой  подстанции  "Скорой  помощи"  ответил
мгновенно. "Поселок Беляниново, Сосновая аллея, пять.
   Сердечный приступ!
   Приезжайте скорее, плачу сто!"
   Три дня спустя Инна Соломатина Так тихо  и  солнечно!  Так  покойно,  как
бывает только за границей!..
   Инна не спеша шла по Люксембургскому саду.
   Вышла на центральную аллею, к пруду.
   Напротив чернел какой-то дворец, В огромных кадках мерзли пальмы.
   Парижане сидели  на  лавочках,  грелись  на  осеннем  солнышке.  Подумать
только: плюс пятнадцать, ни облачка - а им холодно...
   На одной из лавочек  поместилась  парочка.  Оба  молодые,  красивые.  Его
голова лежала у нее на коленях. Она задумчиво ворошила его волосы.
   При этом оба читали - каждый свое.
   Но - не книги, а что-то типа отпечатанных на ксероксе конспектов.
   Наверно, студенты.
   Вот милая парочка. К зачету вместе готовятся.  Ну,  правильно,  здесь  же
неподалеку Сорбонна.
   Инна на мгновение дико  позавидовала  им,  этим  двум  молодым,  красивым
французским студентам.
   Развалились себе в Люксембургском саду и готовятся к зачету!..
   А потом она вдруг подумала: "Чего ж я завидую, как дура!..  У  меня  ведь
это все - впереди!..
   Будут и у меня конспекты, и такой же молодой и смуглый парень.
   Будет и у меня - Сорбонна!"
   Инна  стала  прикидывать,  а  хватит   ли   ей   тех   денег,   что   она
предусмотрительно сняла со счета  гибралтарской  компании  "Инна-силк",  для
того чтобы здесь выучиться.
   Шестьсот восемьдесят тысяч долларов получается...
   Это около четырех миллионов франков...
   Учеба в Сорбонне бесплатная...
   Надо только платить за жилье  и  за  еду...  И,  конечно,  сначала  сдать
экзамены...
   А для того чтобы их сдать, надо, во-первых, найти хорошего  преподавателя
и как следует выучить французский язык...
   Затем подготовиться к экзаменам... Ну, на это уйдет год.  А  может,  даже
два...
   "Ну, что ж: буду жить в Париже, осваиваться в этом городе,  гулять,  пить
кофе, даже в музеи ходить - и учиться...
   А потом поступлю в самый лучший университет мира!..
   Я вам не какая-нибудь пустышка!
   Я не кукла!..
   Пройдет немного времени, и Ника,  и  Владик  Полонский  -  они  оба  меня
узнают!.. Слышите, вы: я выучусь!.. Ваши уроки для меня даром не прошли!..
   Вот только на кого бы мне учиться?
   - Инна на секунду запнулась в своих мыслях.
   - На искусствоведа, как в Москве? Фу,  неохота...  Скукота...  Может,  на
дизайнера?
   Я ведь хорошо рисовала...
   Или, может, на социолога, как профессор Полонский?.. Или - на историка?"
   Инна стала воображать себе:  вот  когда  она  поступит  в  Сорбонну,  она
обязательно пригласит к себе в гости Полонского...
   А может,  он  даже  раньше  приедет  в  Париж,  на  какой-нибудь  научный
симпозиум...
   Она встретится с ним в кафе, под тентом, и  он  лениво  и  снисходительно
спросит ее, помешивая кофе: "Ну, и что ты здесь, в Париже, делаешь?"  А  она
ему небрежненько так ответит: "Я учусь. Между прочим, в  Сорбонне.  Я  буду,
как ты, - социологом..."
   Потом  она  поведет  его  в  свою  студию,  в  свою   квартирку-мансарду,
где-нибудь на шестом или на седьмом этаже, под самой крышей...
   И они будут любить друг друга, и профессор будет гордиться ею...
   Денег ей на учебу, конечно же, хватит.
   Четыре миллиона франков - это много, очень много.
   Достаточно, чтобы лет десять оплачивать и жилье, и еду, и для того, чтобы
платить репетитору по французскому.
   А если даже вдруг  не  хватит,  она  сможет  еще  подзаработать.  Это  же
Париж!..
   Здесь же полно всяких модельных агентств!
   Да они там будут только счастливы, когда  к  ним  придет  такая  красивая
девушка из России...
   Ведь, если по-честному, ей, Инне, никакая Клавка Шиффер даже  в  подметки
не годится!..
   Но эти всякие съемки, и на обложки, и для рекламы, - все равно будут  для
нее как бы между делом. Главное все-таки - учеба. Лет через семь или  восемь
она станет классным специалистом.
   И  напишет  статью  -  какое-нибудь  опровержение   на   научную   статью
Полонского.
   И тот прочитает и та-ак поразится!..
   И, конечно, опять обязательно приедет к ней...
   Ну, за то время, пока она будет учиться, у нее, конечно, будут  любовники
- разные Жаны, и Поли, и Пьеры...
   И благодаря им она еще лучше узнает  язык  и  французскую  культуру...  И
еще... В каникулы она будет путешествовать по Франции  и  по  всяким  другим
странам...
   Это ж Европа!
   Представляете, здесь до Лондона - пару часов поездом!
   Все близко!..
   Вон она из Гибралтара сюда, до Парижа, - всего час летела!..
   Инна обошла старый, темный дворец и вышла из сада.
   "Сорбонна здесь где-то недалеко.
   Интересно, мЬжно ли снять  поблизости  ма-аленькую  квартирку?  Наверное,
можно..."
   По незнакомым улицам шли красивые, хорошо одетые и спокойные люди.
   Большинство встречных мужчин осматривали Инну с ног до головы.
   Очень внимательными и очень мужскими (но не хамскими!) взглядами.
   Некоторые даже, кажется, оборачивались вслед.
   Но она решительно не обращала ни на кого внимания.
   Инна дошла до  перекрестка  и  прочитала  на  углу  дома  табличку:  "Rue
Racine".
   Улица Расина, догадалась она.
   Это был какой-то французский поэт или художник.
   Или скульптор?
   Инна не знала и от этого почему-то засмеялась.
   Никто из прохожих не обратил на ее смех никакого внимания.
   Про этого Расина ей, кажется, тоже придется узнать.
   Вся жизнь впереди!
   В то же самое время Ника Ника открывала глаза тяжело и долго. Кажется,  с
ней что-то случилось.
   Ну да, от всех переживаний она просто сошла с ума.
   Она помнит - точно помнит!
   - что к ней приехал Вася Безбородов.
   Человек, который двенадцать лет как мертв.
   Ника с трудом приподняла непослушные, чугунные ресницы.
   Мир вокруг был нечетким, словно весь состоял из тумана.
   Где же она?
   Наверно, все-таки на земле...
   Она лежит в своей спальне.
   Но почему комната выглядит как больница?
   Возле кровати цаплей возвышается капельница, на тумбочке - тонометр.
   Рядом выстроились принесенные снизу журнальные столики.
   На них стоит парочка медицинских приборов.
   В одном Ника признала кардиограф, назначение второго, внешне похожего  на
компьютер, ей было неизвестно.
   К чему это все? Ника попыталась привстать...
   У окна, в лучах осеннего солнца, притулилась хрупкая, родная фигурка. Сын
услышал, что она пошевелилась, вскочил, бросился к ней, закричал:
   "Мама!
   Мамочка!!!" Обрушился на кровать, целовал ее щеки, плакал... Она обнимала
его и поражалась, какие тяжелые и непослушные у нее руки.
   - Васечка, что случилось? - наконец спросила она.
   - Ты поправилась, мама! - торжественно крикнул он.
   - Но что со мной было? - Ника действительно не помнила.
   Василек не стал объяснять.
   Он вскочил с постели, виновато пробормотал:
   "Сейчас!" - и вынесся из комнаты, крича на ходу:
   Вася! Вася! Мама проснулась!!!
   "Вася? - облилась холодным потом Ника. - Это было - не сумасшествие?"
   Но в комнату уже входил Василий Безбородов.
   Нет, не сам Васечка, а человек, похожий на него.
   Человек, каким мог бы стать через двенадцать лет Васька.
   Если бы не погиб.
   Его глаза - теперь в лучах морщинок.
   Те же губы - только более жесткие. Те же волосы - густые,  черные,  но  с
серебристыми прядями.
   Он подошел к Нике, ловко взялся за пульс.
   Тут же отпустил ее руку.
   Она инстинктивно, стараясь спрятать, сунула руку под одеяло.  Спросила  -
плохо, что шепотом не получается говорить строго:
   - Что за комедия? Вы что, Васин  родственник?  Он  присел  на  кровать  и
сделал вид, что  не  замечает,  как  Ника  старается  отодвинуться  от  него
подальше.
   Наклонился к самому ее лицу. Сказал негромко:
   - Вера, это - я.
   Кошмар возвращался.
   Она снова почувствовала тяжесть в груди.
   Ладно, спорить пока не будем.
   - Что со мной? - потребовала она.
   - Было ., м-мм.., плохо с сердцем, - ответил он.
   - Это не диагноз, - оборвала его Ника.
   - Молодец, Верка. Узнаю, - похвалил тот, кто называл себя Безбородовым.
   - И все-таки?
   - Гипертонический криз, - коротко ответил он.
   И, увидев, как расширились от страха ее зрачки, твердо добавил:
   - Все меры приняты, организм молодой, лучшие врачи. Пара месяцев щадящего
режима - и будешь как новенькая.
   Она не сводила с  него  глаз,  из  закоулков  памяти  послушно  всплывали
картинки: они с Васей на Волге... В театре... Вместе  идут  из  института...
Нет, никакой брат не может быть так похож.
   Да и не было у Васечки брата!..
   Это действительно он.
   Давно похороненный, оплаканный...
   И - скажем честно - позабытый. Ника набрала в легкие побольше воздуха:
   - Жаль, я...
   Он попытался было возразить, но она его остановила и закончила:
   - Жаль - пока не могу набить тебе морду.
   Василий расплылся в счастливой улыбке:
   - Буду ждать с нетерпением.