ад мой сосед Бусснар купил у меня точно такие
же сапоги и до сих пор, приходя ко мне в гости,  вспоминает:  "О,  дорогой
Обадий! О, бескорыстный друг! Если б не ты..." - словом, как он  рад,  что
купил эти сапоги! И всего за пятнадцать дирхем!
     Наверное, покупатель у Обадия оказался из числа приезжих, потому  что
перекупщик лгал беззастенчиво, отважно, неутомимо, лгал  в  упоении.  Геро
даже передернуло от отвращения, потому что совсем недавно он своими  ушами
слышал, как Обадий клялся кожевникам, что не может  купить  сапоги  дороже
чем четыре дирхема за пару, потому что не хочет разориться. А  в  обширном
дворе перекупщика,  охраняемом  двумя  здоровенными  волкодавами,  по  обе
стороны от массивных ворот тянулись длинные каменные склады. И когда  рабы
вносили или выносили что-либо, Геро мог, даже не любопытствуя,  увидеть  в
глубине склада висящие под опорными балками сушеные бараньи туши, копченые
колбасы, кувшины в рост человека, в которых хранилось зерно,  тюки  тканей
на высоких подставках - чего только не было на складах  перекупщика.  Геро
не стал слушать дальнейший торг и направился в оружейный ряд. В  сущности,
только оружие интересовало его на торговой площади. Ну, еще,  может  быть,
сладости.
     В оружейном  ряду  толпилось  много  мужчин.  Но  на  этот  раз  Геро
решительно протолкался к прилавку, И на миг забыл обо всем.
     Перед ним было оружие - лежащее на досках  прилавка,  развешенное  на
крюках, сложенное пучками, охапками... То самое оружие, которое так высоко
ценилось и в знойной Арабии, и в Месопотамии, и в Хазарии, и у албан, и  в
Иберии, и даже у гордых римлян. Груды тяжелых копий  зловеще  поблескивали
воронеными  наконечниками.  Связки  длинных  мечей   особой   закалки,   с
острейшими лезвиями тяжело покоились на  помостах;  отдельно  рядами  были
расставлены  начищенные  шлемы;  солнце  отражалось  в  ворохе   блестящих
панцирей; распятые на крючьях, чтобы каждый желающий  мог  подобрать  себе
размер, висели кольчуги - с рукавами, без рукавов,  с  воротниками  и  без
них;  громоздились  на  стеллажах  кованые  наплечники,   поножи,   боевые
рукавицы,  стальные  нарукавники,  отдельно  -  луки  без  тетив,   связки
оперенных стрел, россыпью  -  наконечники,  граненые,  круглые;  здесь  же
висели широкие  кожаные  боевые  пояса  в  перевязь,  колчаны  с  вышитыми
изображениями сцен охоты на львов, ножны простые,  ножны  разукрашенные  -
здесь было отчего разбежаться глазам. Мужчины жадно  разглядывали  товары,
тянулись пощупать, примерить, подержать. Некоторые, грозно прищурившись  и
окаменев лицом, пробовали возле прилавка взмахнуть мечом. Если для женщины
первородное  желание  выглядеть  заманчивой,  -  то   мужчина   изначально
стремится быть грозным, мужественным.
     У Геро тоже разгорелись глаза. От макушки до пяток пробежала  сладкая
волна. Перед ним лежало то, к чему он, как  каждый  подросток,  тянулся  с
того времени, как научился различать полезность вещей. Сколько  игрушечных
деревянных щитов превратилось в щепки, когда он, бывало, с утра до  вечера
рубился в дружеских схватках с сыновьями соседа, гончарника Т-Мура. До сих
пор доски калитки, толстая кора платана хранят  следы  ножевых  отметин  -
рамок, прорезанных отцом, и отверстий  в  них,  оставленных  наконечниками
стрел, когда без устали - стоя, с колена, в прыжке, в повороте, даже  лежа
- он с двадцати, сорока, шестидесяти шагов пускал и пускал стрелы в  цель.
Он не сомневался, что стал  бы  одним  из  первых,  выдержавших  испытания
обряда посвящения, вздумай леги и дарги  восстановить  забытый  обычай.  В
полном вооружении Геро прыгал с места в длину почти на десять локтей, а  в
высоту  с  малого  разбега  -  на  четыре  локтя  и  притом  мог  внезапно
повернуться в воздухе на полный оборот и  прикрыться  щитом,  что  нередко
требуется  в  рукопашной  схватке.  При  виде  оружия  в  его  душе  вновь
пробудилось желание скорей проявить себя, чтобы о нем заговорили в городе:
"Вы слыхали? Да, да, сын  Мариона!  Геро  -  великий  воин!"  -  И  тогда,
тогда!.. В нижнем городе много красивых девушек. Но ни с одной еще  он  не
встречался и даже не решался посмотреть в глаза.
     К замершему юноше  подошел  широкоплечий  продавец  в  новом  кожаном
фартуке, насмешливо предложил:
     - Не купишь ли копье? Такому храброму юноше оно как раз впору. Только
не забыл ли ты взять у отца пятнадцать дирхем?
     Геро гневно вспыхнул, но сдержался и молча отошел  от  загородки.  На
его место тотчас протискался сириец, нетерпеливо спросил:
     - Твой меч - чье клеймо?
     - Клеймо Микаэля, господин! -  подобострастно  поклонившись,  ответил
торговец, - это лучший оружейник в городе.
     Сириец вытащил из-за пазухи  туго  набитый  кошель,  положив  его  на
прилавок,  хлопнул  в  ладоши  и  показал  их  раскрытыми  продавцу,   тот
пробормотал: - Так, господин, десять?  -  сириец  опять  хлопнул  и  опять
показал торговцу, еще раз хлопнул и показал. - Тридцать мечей господину! -
воскликнул торговец,  обращаясь  к  двум  своим  помощникам,  выжидательно
стоявшим поодаль.
     - Эй! Эй! Обождите!.. Я покупаю мечи Микаэля! - закричал кто-то, и  к
прилавку прорвался потный запыхавшийся албан.
     - Продано, господин! - с сожалением развел руками торговец.
     - Как продано! - возмутился тот, - я  приехал  из  Ардебиля  на  двух
арбах! Я еще зимой заказывал мечи!..
     - Твой два арба? - враждебно спросил сириец. -  Мой  караван  прибыть
Дамаск! Сто верблюд! Месяц дурога!
     - Но ведь я заказывал и задаток оставлял... По десять дирхем, а всего
- триста!..
     Торговец обратился к сирийцу:
     - Если господин купит по двадцать пять за один, я верну задаток этому
господину...
     - Я плачу по двадцать шесть! - выкрикнул албан.
     - Я двасать семь! - отозвался сириец.
     Возле  спорящих  появился  маленький  человечек  в  низко  надвинутом
войлочном колпаке, из-под которого блестели внимательные  глаза.  Это  был
осведомитель филаншаха Урсуф. На поясе его халата висели нож и  рог.  Геро
не стал смотреть, что будет дальше. У  него  в  кармане  было  три  медных
дирхема, которые ему дал вчера отец. Он почувствовал, что проголодался,  и
отправился искать продавца сладостей.
     В  западной  галерее  торговали  украшениями,  благовониями,  мазями,
различными натираниями. Здесь толпились знатные женщины из верхнего города
-  каждую  сопровождал  евнух.  Геро  равнодушно  скользнул  взглядом   по
бронзовым  зеркалам,  стеклянным  флакончикам,  серебряным  кувшинам   для
омовений, шелковым подушечкам с прикрепленными к ним кольцами,  перстнями,
браслетами, бусами.
     Тут же, у лавок западной галереи, толкался продавец сладостей.  Купив
за три дирхема кусок шербета, Геро по пути отломил часть сласти мальчишке,
жадно глядевшему  на  лакомство,  потом  прошел  в  распахнутые  ворота  и
двинулся в сторону общего  двора  ессеев  (или,  как  они  себя  называли,
эссенов), притулившегося у Южной стены.
     Не доходя до  общего  двора,  Геро  свернул  на  белесую,  утоптанную
тропку, ведущую в закоулок между стеной и каменной оградой сада ессеев. За
редкими деревьями сада проглядывали низкие,  сложенные  из  желтого  камня
строения...
     В тупике росло ореховое  дерево,  а  под  ним  между  толстых  корней
пробивался студеный родничок, по глиняному желобу,  по  канавке  убегающей
под ограду сада. Люди не стали огораживать закоулок, чтобы каждый желающий
мог напиться воды и отдохнуть в тени ореха, где трава была особенно густой
и манящей.
     На камне возле  родника  сидел  человек.  Он  был  закутан  в  ветхий
порыжелый плащ, босые ноги его утопали в  траве,  на  икрах  были  заметны
вздувшиеся жилы. Он сидел, опустив  голову,  и  чертил  палочкой  в  пыли,
покрывающей тропинку, непонятные знаки. Длинные каштановые  волосы,  упав,
завесью закрывали лицо. Покой и тишина царили здесь, лишь журчал  родничок
и в кроне ореха перекликались птицы.
     Услышав шаги, человек поднял голову. Взгляд его был спокоен и кроток.
Мягко курчавились бородка и усы, а в темных глазах его застыла печаль, как
у человека, повидавшего слишком много земных скорбей. Это был Эа-Шеми.
     Геро вспомнил, что часто замечал в толпе это бледное лицо с  курчавой
бородкой, как бы случайно брошенный на него внимательный взгляд, а  иногда
проплывал мимо него в темном переулке ветхий плащ одинокого  прохожего,  и
на бегу пронзительно вглядывались в Геро глаза Эа.
     По обычаю, встретив незнакомого  человека,  нельзя  пройти  мимо,  не
поинтересовавшись его здоровьем и не спросив, в чем он нуждается.
     - Благодарю тебя, Геро, у меня все хорошо, - ответил Эа.
     - Откуда ты знаешь мое имя? - удивился юноша.
     - Кто в Дербенте не знает воина Мариона, тот равнодушен к прошлому, а
кто безразличен к его сыну, того не интересует будущее.
     Недавно отец сказал Геро, что простому смертному  не  дано  провидеть
будущее, равно как участнику большой битвы  не  дано  определить,  на  чью
сторону склонится победа. Пророчества доступны только вершителям судеб. Но
ведь тогда выходит, что Эа один из вершителей - не появись он в  Дербенте,
не было бы ессеев.
     - Будущее, Геро, в желаниях людей, но вести за собой,  быть  пастырем
дано немногим... А ты скоро будешь великим воином, - словно угадав, о  чем
подумал юноша, произнес Эа. Геро  смутился.  Как  Эа  догадался  об  этом,
испепеляющем душу Геро желании?
     - Отец послал меня к тебе...
     - Он хотел, чтобы я поговорил с тобой?
     - Да.
     - Тогда я спрошу тебя, а ты не удивляйся вопросу, каким  бы  странным
он тебе  не  показался.  -  Эа  говорил  тихим  голосом,  опустив  голову,
вычерчивая палочкой в пыли волнистую линию. - Я хочу спросить тебя: был ли
ты хоть раз на полянке, что находится в зарослях возле дороги,  ведущей  к
морю? Там тоже есть родник и много  цветов...  Об  этой  поляне  мало  кто
знает. Даже мальчишки - слишком неприступны заросли. Так был ли ты на  той
полянке?
     - Если ты имеешь в виду место,  где  растут  дикие  мальвы,  то  был.
Кажется, два раза.
     - Как ты попал туда в первый раз?
     - Случайно.
     - А второй?
     - Тоже  случайно...  И  больше  я  там  не  был.  Правда,  однажды  я
возвращался домой после купания и свернул на тропинку,  что  ведет  к  той
поляне... Но я вернулся.
     - На ту поляну не ведет тропинка, Геро,  -  медленно  сказал  Эа,  не
поднимая головы.
     - Тогда как я попал туда два раза? - Геро напрягся: уж не  заподозрил
ли Эа его во лжи? Впрочем, что можно ждать от сумасшедшего?  Хоть  отец  и
говорил об этом ессее хорошие слова, но разве  нормальный  человек  станет
спрашивать о какой-то забытой всеми поляне, где растут дикие  мальвы?  Да,
Геро был на той поляне. Но и в первый и во второй раз он  напился  ледяной
воды и тотчас убежал. Ему там  показалось  скучно  и  одиноко.  Разве  это
плохо?  Когда  Геро  выбрался  из  зарослей  и,  отбежав,  оглянулся,   он
действительно не обнаружил тропинку,  по  которой  ушел  с  поляны:  везде
стеной стояли колючие заросли, оплетенные ежевикой и еще какой-то  дрянью,
название которой он забыл. Может, этот странный ессей и прав, что туда нет
тропинки. О, Уркацилла, сегодня какой-то непонятный  и  путаный  день!  Но
отчего так печален Эа?
     Эа зябко закутался в плащ, голос его донесся как бы из отдаления:
     - Туда, Геро, тебя вела память души. Ее или хранят или  утрачивают...
В каждом ребенке две искры, вспыхнувшие  от  могучих  светильников!..  Два
пути перед каждым, два пути!  Но  желания  плоти  рождаются  и  умирают  с
плотью. Желания разума рождены вселенной и стремятся к  вселенной.  Потому
бесконечны. Великое совершенство ожидает  человека  на  втором  пути,  ибо
только здесь он обнаружит в себе бога!  -  Эа  вначале  говорил  медленно,
неохотно, но потом речь его стала быстрее, возбужденнее. Он поднял голову,
в глазах сверкнул огонь. Ессей глядел поверх головы Геро и  продолжал  как
бы в забытьи: - Поколения будут сменять поколения... И брат пойдет  против
брата, сказавшего: "Это мое и это мое!" - ибо  не  захочет  уступить!  Ибо
каждый скажет: "Я лучший из вас! И мой дом, и дети мои, и скот мой, и все,
что именуется жизнью моей, - все лучшее!" - Великого могущества  достигнет
человек на  пути  соперничества,  создаст  орудия,  сокрушающие  материки,
иссушающие моря! Будут вздыбливаться горы и проваливаться земля  от  ветра
безумия, ибо люди впадут в отчаяние,  перестав  верить  в  разум  свой,  и
необузданность станет мерилом ценности, а сила  не  найдет  узду!  Надежда
возрождается лишь в детях... - Эа-Шеми замолчал и вновь опустил голову.
     Прошло время.  Эа,  задумавшись,  чертил  палочкой  знаки:  кружочки,
прямые и волнистые линии. Густая пыль медленно засыпала их.  Геро,  решив,
что ессей забыл о нем, напился воды, поднялся. Эа сказал:
     - Скоро я уйду из Дербента...
     - Если отец спросит куда, что ему сказать?
     - Я пойду берегом моря... Впрочем, перед уходом я  увижусь  с  ним...
Прощай, сын Мариона! Мы еще встретимся... Правда, это случится не скоро. И
передай отцу: понять - значит простить.
     Как разобраться в ворохе разноцветных  дневных  впечатлений  уму,  не
привычному и не искушенному в поисках сходства в  разных  внешне  вещах  и
отличий - в сходных? Геро  понял,  что  отец  задал  ему  трудную  задачу,
посылая в город смотреть и слушать, явно не для  развлечений,  а  чтобы  в
чем-то убедить. Но в чем? Понять - значит простить - что это означает?  Эа
говорил: измените жизнь, и греховность исчезнет. Ессеи живут  безгреховно.
Геро не хочет такой жизни. Если бы ему сейчас сказали:  "Будь  таким,  как
все, не превозноси себя перед другими, не пользуйся большим, чем другие, и
ты обретешь счастье!" - он с возмущением отверг бы это предложение.  Но  к
тому, к  чему  стремился  Геро,  стремятся  многие,  равно  как  другие  к
богатству, и только время покажет,  чье  желание  исполнится.  Это  понять
можно. Даже можно и простить. Но не уступить!



                     12. ВСТРЕТИТЬ БЫ ТОГО ХАЗАРИНА

     Самые дорогие  воспоминания,  которые  хранит  и  лелеет  человек  на
чужбине, - воспоминания детства. Поэтому Микаэль  всегда  с  удовольствием
рассказывал Геро о своей  юности.  Однажды,  когда  сын  Мариона  был  еще
мальчиком, он поведал, как на  родине,  подражая  взрослым,  он  и  другие
подростки делали из камышинок трубочки и  сидели  под  водой,  дыша  через
полую камышинку. Марион, слушавший друга, воскликнул:
     -  Да  ведь  это  военная  хитрость!  Геро,  запомни  ее,  она  может
пригодиться: неизвестно в каких краях  придется  тебе  побывать.  А  тебя,
Микаэль, прошу: покажи сыну, как  это  делается...  Жаль,  поблизости  нет
озера или реки...
     - Но зато есть море, - возразил Микаэль. - А тростник растет в ущелье
по ту сторону Южной горы. Пусть Геро срежет охапку, и я непременно испытаю
мальчика...
     На следующий день Геро принес несколько трубок.  Выдолбил  их  он  на
площадке, где позже убил волка, и две штуки на всякий случай  припрятал  в
расселине скалы. В тот же день Микаэль и Геро отправились на  берег  моря.
Через несколько дней Геро мог уже плавать  под  водой,  лежа  на  спине  и
высунув из воды лишь кончик камышинки. Воистину пути судьбы  неисповедимы:
разве мог славянин Микаэль в юности предположить, что пройдет время - и он
будет обучать албанского юношу славянской хитрости. Да и сам Геро,  спустя
годы,  не  раз  поблагодарит  благосклонного  Уркациллу,  давшему  ему   в
наставники  чужестранца.  Впрочем,  славянская  хитрость  пригодилась  ему
гораздо раньше.
     Купив Микаэля за большие  деньги,  прежний  филаншах  дальновидно  не
превратил Микаэля в  раба,  понимая,  что  раба  хоть  и  можно  заставить
работать  и  даже  изготовить  то  же  количество  изделий,  что  способен
изготовить свободный, но никогда господин не сможет заставить раба сделать
добротную, а тем более  прекрасную  вещь,  ибо  рабство  и  вдохновение  -
несовместимы. Оставив славянина свободным,  прежний  филаншах  проявлял  к
нему всяческое благоволение и даже приказал шихвану оружейников  построить
для славянина дом в Верхнем городе,  намереваясь  женить  его.  Но  вскоре
филаншах погиб на охоте.  Микаэль  так  и  остался  жить  в  пристройке  к
мастерской и теперь уже сам не захотел жениться, объяснив однажды Мариону,
что не следует заводить семью, когда не знаешь, что ждет тебя  завтра  (он
тогда еще не был христианином). Его уважали за  ум.  Геро  а  разговоре  с
отцом о Бусснаре, сказав, что у него не два  языка,  лишь  повторил  фразу
Микаэля, ставшую поговоркой в Дербенте. Однажды славянин  заметил  Обадию:
"У тебя во рту два языка: один для бога, другой для ближнего". Его  ценили
за мастерство, так как не было в Дербенте мужчины, который бы  собственную
безопасность не ставил в  зависимость  от  прочности  кольчуг  и  крепости
мечей. Случалось, на торговой площади устраивались даже  перекупные  торги
на оружие Микаэля, когда приобрести его желали многие. Доходы  от  продажи
оружия шли в казну и филаншаху,  а  потому  за  торгами  следил  преданный
филаншаху осведомитель Урсуф. Иногда Микаэлю платили за услуги, которые он
оказывал горожанам в ремонте изделий из железа, эти деньги Микаэль  тратил
на гостинцы детям Мариона, к семье которого он успел привязаться.
     Геро обрадовался,  когда  на  второй  день,  идя  в  город,  случайно
встретил  Микаэля  возле  ковроткацкой  мастерской.  Микаэль  был   чем-то
озабочен и шел стремительно. Он бы  не  заметил  юношу,  если  бы  тот  не
окликнул:
     - Мира и благополучия, домисто! Куда направляешься?
     Под  легким   навесом   мастерской   стояло   несколько   вертикально
укрепленных станов с натянутыми на каждом основами из разноцветных  нитей.
По две женщины возле каждого стана проворно вплетали  челноками  в  основу
толстые шерстяные нити.
     - Кузнец Оскар прислал ко мне сына - мол, изготовил повозку,  приходи
посмотреть, - объяснил  Микаэль,  когда  они  от  ковроткацкой  мастерской
свернули направо и дорога  пошла  мимо  длинного  ряда  серых  глинобитных
гончарен. Возле ближней несколько рабов  месили  голыми  ногами  глину,  с
трудом двигаясь в вязком тесте.
     Геро повозки не интересовали, но он  отправился  вместе  с  Микаэлем,
печальный вид  которого  несколько  встревожил  юношу.  Не  решаясь  сразу
заговорить о том, что его обеспокоило, Геро спросил:
     -  Домисто,  почему  ты  стал  христианином?  Почему  ты  не   выбрал
покровителем нашего Уркациллу, ведь тебе к этому не было бы препятствий...
     - Лучшего бы я и не желал, - вздохнул Микаэль, - но Уркацилла,  пусть
будет он чтим вами во  веки  веков,  покровительствует  только  тому,  чьи
предки захоронены на этой земле...
     -  Ах,  да...  Я  не  подумал  об  этом...  Но  почему  ты  не   стал
огнепоклонником?
     - Разве я не рассказывал тебе, что  у  меня  на  родине  есть  обычай
сжигать трупы умерших и погибших [в "Повести  временных  лет"  сохранилось
описание   вятичного    погребального    обряда,    распространенного    у
восточнославянских племен: "...и аще кто умряше, творяху тризну над ним, и
посемь творяху краду великую и вьзложахуть й на краду, мертвеца  сожьжаху,
и посемь собраше кости, вложаху в судину малу, и поставляху на  столпе  на
путех..."]. И мне неприятна даже мысль, что когда я умру...
     - Живи, пока светят солнце и луна! - привычно произнес Геро пожелание
долголетия.
     - Благодарю тебя, так вот, я не хочу, чтобы  мой  труп  после  смерти
бросили в "башню молчания" как падаль...
     - Но ведь христиане зарывают умерших в землю.
     - Я не договорил, Геро...
     - Прости, домисто! - юноша ласково коснулся натруженной руки Микаэля.
- Я хотел спросить - отчего ты сейчас печален? Прости и на этот раз,  если
любопытство мое неприятно тебе...
     Мастер некоторое время шел молча, погруженный в свои мыс