ц. Они молча поужинали. Перед ужином Марион бросил
в огонь очага кусочки пищи, с особенным значением сказал:
     - О Нишу, хранитель наш! Прими от сердца, мы помним о тебе! И  ты  не
отверни лика  благожелательности,  дабы  не  омрачились  дни  наши!  Окажи
благоволение Геро -  продолжателю  рода  моего,  поддержи  его  в  трудную
минуту, пусть глаза его станут всевидящи, мысль остра, мышцы неутомимы, да
не коснется души его страх, а языка - ложь!
     Пламя,  ярко  вспыхнув  от  бараньего  жира,   с   треском   пожирало
подношения, пляшущие языки его весело взвивались, наклонялись с  невнятным
бормотанием в  сторону  отца  и  сына,  словно  говорили  о  чем-то.  Геро
приободрился: предки явно помнили о нем.
     - Что же ты видел и слышал за эти два дня, сын? -  Марион  испытующе,
как Микаэль, глядел  на  сына,  словно  искал  на  его  лице  следы  неких
изменений.
     Геро, стараясь ничего не забыть, рассказал  обо  всем,  что  видел  и
слышал. Закончил он рассказ словами Микаэля: "Кровник он мой!.."  Славянин
не простил хазарину смерти отца своего. А ведь  Микаэль  христианин!  Геро
поклялся убить хазарина по обычаю, ибо он сын друга кровника,  у  которого
нет родичей, и в случае, если кровник не сможет отомстить, право на  месть
передается его друзьям. Геро поклялся не задумываясь, но теперь,  когда  в
его памяти всплыли - одно за другим  -  проповедь  жреца  огнепоклонников,
разговоры на торговой площади, слова Эа-Шеми: "Понять - значит  простить!"
- он растерялся: все ли он делает правильно, даже поступая  по  обычаю?  И
словно отвечая на его мысли, отец задумчиво сказал:
     - Итак, прошлого уже не вернуть. Понять  -  значит  простить,  и  все
равно - прошлое виновато пред будущим! Я виноват перед  тобой,  Геро,  что
воспитал тебя, согласно обычаям, надо было иначе, - отец умолк, видимо, не
решаясь произнести слова, смыслу которых противился его  разум.  Помолчав,
он переспросил: - Эа-Шеми  расспрашивал  тебя,  был  ли  ты  на  поляне  в
зарослях, куда нет тропинки? Ты сказал, что попал туда случайно? А я, сын,
ходил туда не случайно! И много раз... - Марион оживился. - Хорошо  помню,
как попал туда впервые. Это случилось, когда я был... -  Марион  не  успел
закончить фразу.
     В переулке послышались голоса, топот ног, калитка распахнулась, и  во
двор шумно ввалились громогласный Меджуд, веселый Золтан, массивный  купец
Аскар, стеклодув Шакрух и еще несколько легов и даргов. Геро сразу заметил
у Золтана меч, который тот даже не вложил в ножны, а нес в руке как палку,
а Бурджан за скобу держал щит.
     - Мира и благополучия! Мира и благополучия!  -  оживленно  здоровался
каждый, а Бурджан после приветствий сказал, шутливо подмигивая Мариону:
     - А мы шли мимо, решили: давай зайдем! Навестим друга! Заодно и  вина
захватили!  Почему  б  после  караула  не  повеселиться?  Обычаем  это  не
запрещено, тем более  законом  персов...  Как  там  в  тринадцатой  строке
шестого столбца? Ага! "После уплаты налога разрешается выносить на продажу
овощи, вино, фрукты..." А для чего вино выносится на продажу? Ведь не  для
омовений же! А где  же  Геро?  -  без  перехода  спросил  Бурджан  как  бы
невзначай. - Ага, вот он! Ого, какой здоровяк! Золтан,  эй,  Золтан!  Тебе
трудно придется!..
     Геро только после этой фразы догадался, кто поведет с ним бой. Ну что
ж, Золтан сильный и умелый воин. Плохо только, что друг отца и,  наверное,
не станет серьезно сражаться. С каким азартом скрестил бы сейчас Геро свой
клинок с Бусснаром или Уррумчи. На худой конец с надсмотрщиком  Дах-Гадом.
Уж эти оказались бы настоящими противниками. Каждый из них думал бы только
о победе.
     - Не пора ли начинать? - пробасил Маджуд. - Геро, неси светильник!
     По обычаю схватка  должна  длиться  от  начала  и  до  конца  полного
сгорания жгута светильника толщиной в палец и длиной в ладонь. Если за это
время никто из сражающихся не побеждал, схватка объявлялась  ничейной,  но
считалось,  что  испытуемый  посвящение  прошел,  как  более   молодой   и
неопытный.
     -  Кто  сказал  начинать?  -  вдруг  раздался  от  калитки  знакомый,
шутливо-возмущенный голос. В ней показался Микаэль. И не с пустыми руками.
Геро, забыв обо всем, бросился к славянину. В одной  руке  Микаэль  держал
меч в ножнах и широкий боевой пояс, а в другой - тускло отсвечивающий щит.
- Как можно начинать без оружия? - прокричал мастер. - Геро, держи!
     О, Уркацилла! Его собственное оружие! Меч! Геро вырвал его из  ножен!
В два локтя длиной, в ладонь  шириной,  обоюдоострый,  заточенный  до  той
остроты, когда  достаточно  взгляда  на  дымчатое  мерцание  стали,  чтобы
ощутить близость смерти, блестящий, с костяной витой рукоятью, с  канавкой
посередине лезвия! Щит! Выгнутый в центре наружу, с множеством заклепок по
внешнему обводу, с прочной захватной скобой, с кожаным ремнем,  чтобы  щит
можно было забросить на  плечо,  при  легчайшем  соприкосновении  издающий
чистый благородный звон металла  превосходной  закалки!  Толстый  пояс  из
буйволиной кожи с  приклепанными  по  всей  длине  стальными  пластинками,
способными выдержать колющий удар в живот, гибкая чешуйчатая портупея,  на
каждой клепаной чешуйке изображение всадника или пешего воина!
     Все, толпившиеся во дворе, любовались оружием, как  могут  любоваться
только ценители  -  как  чревоугодник,  смакующий  изысканное  блюдо,  как
сладострастник перед прекрасным женским телом - когда созерцание  вызывает
наслаждение, сравнимое лишь со сладкой  болью.  Воин  поймет  воина.  Геро
готов был взвизгнуть. Все богатство Дербента, да что там - мира! -  в  его
представлении было лишь тусклой грудой  мусора  перед  этим  благородством
форм. Он наслаждался  запахами  кожи,  звоном  щита,  не  выдержав,  он  в
восхищении лизнул одну из чешуек, чем вызвал добродушный понимающий смех.
     А потом был бой! И Геро, и Золтана азарт захватил гораздо раньше, чем
они пошли друг на друга. На щите Золтана  виднелись  вмятины  от  страшных
ударов, и меч его стал выщерблен, но владел  он  ими  с  умением  мастера.
Золтан занес меч!.. Со стороны кажется, замах неотразим... Подставлен щит!
Гул столкнувшегося оружия для Геро - лучшая песня. Меч скользит по обводу,
Геро наносит удар.  Золтан  прикрылся  щитом.  Удар!  Уход  вправо!  Удар!
Упоительный  звон  щита.  Прыжок!  Нырок!  Подсед!  Блеск   мечей!   Свист
рассекаемого воздуха! Хорошо!..
     На крылечке  в  плошке  догорал  светильник.  Пылал  огонь  в  очаге,
казалось, сам великий Нишу пламенными глазами всматривается в схватку.
     Как бы молниеносны ни были удары Золтана, Геро легко отражал  их,  не
забывая следить за светильником. Зрители,  затаив  дыхание,  наблюдали  за
юношей. Одобрительно крякали при удачном приеме, мычали  в  восхищении  от
ловкого ухода. Вот  прощально  ярко  вспыхнул  светильник  перед  тем  как
погаснуть. И тотчас Геро, сделав обманное движение,  ушел  вправо,  нырнул
под левой рукой Золтана и оказался за спиной его. Этот  неожиданный  прием
отец называл "захват" и сам применял только в юности, потому что  "захват"
требовал необычайной гибкости и быстроты. Чтобы защитить спину,  противник
должен был, отпрянув, круто развернуться, и  успевал  бы...  но  Геро  как
прилип спиной к спине Золтана, разворачиваясь вместе с ним и  одновременно
щитом перехватывая  его  занесенную  руку.  При  настоящем  бое  сразу  бы
хрустнули у Золтана сухожилия плечевой кости, выворачиваемой  из  сустава.
Но Геро замер. Замер и Золтан. Погас светильник.
     А потом все встали в "круг братства", плечом к плечу, и  Геро  встал,
как равный со всеми, и каждый положил руки на плечи соседей, сцепив пальцы
в сплошную завязь. Когда-то "круг братства" собирал сотни могучих  воинов,
а сейчас каждый  слышал  дыхание  всех.  Закашлял  Шакрух.  Возможно,  это
последний сбор!..
     Они  оставались  в  прошлом  со  своими   привычками   и   надеждами,
привязанностями и обычаями. Они стояли в тесном кругу, плечом к  плечу,  и
каждый слышал дыхание всех;  и  каждого,  за  исключением  Геро,  пронзила
сейчас тревожная мысль: кто же из них первым уйдет из этого малого  "круга
братства". Они оставались в прошлом, и время  незримо  сплетало  над  ними
замысловатую вязь скорых испытаний, и не было среди них такого, который бы
мог провидеть грядущее.
     Медленно двигался по своему извечному кругу небесный свод,  неумолимо
увлекая за собой  миры,  в  глубинах  которых  вихрился  неодолимый  поток
времени. Жизнь всего лишь искра, мгновение,  но  эти  искры  вспыхивают  и
гаснут, освещая путь небесному  своду,  ибо  только  они  мириадами  своих
мерцаний освещают будущее  и  гаснут  в  прошлом.  Лишь  для  вечности  не
существует ни того, ни другого.
     Они уходили в прошлое, все, кроме Геро.  И  когда  чаша  виноградного
вина пошла по кругу и каждый выпил за победу Геро, в том числе  и  Золтан,
добродушно приговаривая:  "Как  ты  меня,  а,  сын  Мариона?..",  искренне
радуясь за него, и все радовались победе Геро. Только юноша был безмолвен.
С этого времени  до  самого  последнего  дня  Геро  никогда  и  никому  не
расскажет об этом испытательном бое, даже своим детям  и  внукам,  ибо  до
самого последнего дня он останется прямодушным, неспособным  к  лжи.  Этот
короткий бой сохранится в его памяти  как  постыдное  воспоминание.  Когда
Геро скользнул под щитом Золтана и перехватил его правую,  занесенную  для
удара руку, он вдруг ощутил острое мгновенное желание выломать ее, вырвать
из плеча, и вместе с этим вспыхнула злоба на Золтана.  Его  обдало  жаром,
бросило в пот. Чудовищным усилием воли он переломил себя и замер, дрожа от
напряжения. И, видимо, почувствовав что-то неладное, замер  тогда  Золтан,
нарочно уронив меч. И сейчас Геро не успевал  отирать  ладонью  пот,  тело
горело, от стыда неловко было поднять глаза  на  друзей  отца,  впредь  он
никогда не потеряет самообладания. А Золтан весело смеялся, Бурджан шутил:
     - Геро был похож на тигра [по мнению биолога  С.П.Кучеренко  ("Тигр",
Агроиздат,  1985  г.),  еще  в  прошлом  веке  Кавказ   входил   в   ареал
распространения тигра], а Золтан на буйвола.
     - ...Когда буйвола тигр за хвост хватает, а тот головой  вертит:  кто
это, мол, меня? - добавил Аскар.
     - Ха-ха-ха! - смеялся над собой Золтан.
     Отец сказал так, чтобы услышали все:
     - Геро, ты убедился, что в Дербенте живут не только твои друзья -  за
эти два дня ты видел много людей. Ответь нам: не зародились в  твоей  душе
сомнения? Ведь рано или поздно тебе придется защищать город.
     Геро решительно ответил:
     - Дербент - моя родина, и здесь мои друзья... Но,  отец,  я  поклялся
Микаэлю перед Уркациллой всевидящим, что помогу ему вернуться на родину...
     И тотчас Золтан виновато отвел глаза, стараясь не  видеть  грусти  во
взгляде Мариона.



                      13. ГИБЕЛЬ ЗОЛТАНА И БУРДЖАНА

     Заставы в степи менялись в полдень каждого следующего  дня.  На  этот
раз утром вместо пяти выезжало пятнадцать воинов.
     Приглушенно звякнула о кольчугу рукоять меча,  шурша  плащом,  Марион
поднялся в седло. Громадный  жеребец  беспокойно  всхрапнул,  почувствовав
грузную мощь седока.
     - Забудем обиды, Марион, - сказал  Уррумчи,  отводя  глаза,  -  время
тревожное, филаншах приказал усилить заставу. Я дал вам лучших  коней.  По
степи, наверное, уже бродят шайки разбойников-хазар. Ты возглавишь дальнюю
заставу, ближнюю - Золтан. Хао, пусть этот день и ночь  будут  счастливыми
для вас!
     Выехали за ворота. Тотчас за спиной  лязгнули,  закрываясь,  железные
створки.
     Сытые свежие кони охотно пошли рысью. Над головами всадников  поплыли
назад легкие облака. Впереди, до самого предела земного, где просвечивал в
легкой дымке край опущенного над степью голубого небесного шатра, блестела
под солнцем  зеленая  трава.  Взлетали  из-под  копыт  лошадей  кузнечики,
свистели суслики. Воздух был так густо напоен запахами трав, что казалось,
его можно пить как травяной отвар.
     Румяный веселый Золтан то свистел, подражая сусликам, то  нетерпеливо
озирал,  пристав  на  стременах,  распахнувшуюся  степь,  словно  ему   не
терпелось схватиться с хазарами. Горячий Бурджан ехал молча, угрюмо косясь
на окружающих его гаргаров, ему что-то не нравилось.
     Один из гаргаров, развязав ремешки шлема,  снял  его,  подставил  под
ветерок, как под опахало, огромную блестящую лысину, нежась, закрыл глаза.
Два  молодых  воина  затеяли  между  собой  шутливую  рубку,  закружились,
вскрикивая - хао, хао! - отбивая удары мечей, топча конями молодую траву.
     - Послушай, Марион, те, что пришли с караваном из Семендер, говорили,
что слышали голос чудовища, которого леги зовут  уеху,  -  сказал  ехавший
рядом с Марионом пожилой гаргар со шрамом, пересекавшим смуглое лицо, даже
губы были разрублены, отчего гаргар слегка шепелявил. - Кто такой уеху?..
     - Когда-то уеху были людьми...  давно,  очень  давно...  -  рассеянно
отозвался Марион, думая о своем.
     - Вот как... и что же с ними случилось?
     - Они не могли жить в мире  между  собой,  и  сердца  их  наполнились
злобой друг к другу. Не уважая обычаев отцов, они часто  ссорились.  Племя
распалось,  они  разбрелись,  каждый  ненавидя  и  обвиняя  сородичей,   и
одичали... Уеху - дикий человек!...
     Спустившись по откосу в глубокий  овраг,  на  дне  которого  струился
ручей, здесь травы были столь высоки, что шуршали о седла. Проехали  вверх
по оврагу под сумеречными пологами  развесистых  ив.  Показались  ближние,
седые от молодой полыни увалы,  подобно  младшим  братьям,  прильнувшие  к
старшим богатырям-горам. Ближняя застава была примерно  в  трех  фарсахах,
дальняя - в шести.
     Пустынен был голубой горизонт, не  мелькало  в  отдалении  не  единой
тени, только струился воздух да ветерок вольно проносился по степи из края
в край ее.
     Два воина ближней заставы уже  поджидали  их  на  каменистой  вершине
холма. Здесь был навес из засохших ветвей, прикрытых оленьей  шкурой.  Под
навесом лежали охапки вянущей примятой травы и пучки смоляных факелов,  на
случай скачки ночью. С противоположной  от  дороги  стороны  холма  стояли
привязанные к кольям две лошади. Золтан и  трое  гаргар  слезли  с  коней,
поднялись на вершину. Бурджан подъехал к Мариону, негромко сказал:
     - Я решил отправиться с тобой.
     - Нет, Бурджан.
     - Марион, я не доверяю гаргарам!  Они  всю  дорогу  разговаривали  на
своем птичьем языке... Они могут предать тебя, как  предали  Ваче  и  сына
Т-Мура.
     - Подумай, что будет с нами, если мы  начнем  оскорблять  друг  друга
подозрениями?
     Бурджан обернулся к толпящимся у них за спиной в отдалении  гаргарам.
Дремлющий в седле лысый, так  и  не  надевший  шлем,  словно  почувствовав
взгляд Бурджана, приоткрыл глаза, тяжело, зорко глянул  и  снова  прикрыл.
Верить или не верить тому, что неприятным холодком просочилось в душу; его
невольно ждешь, но не выскажешь словами, ибо предчувствие - не от мысли?
     Марион оберегал друга, кормильца восьмерых детей. В случае  опасности
дальняя застава  отходит  на  виду  у  противника,  чтобы  прикрыть  собой
факельщика - гонца. Сколько застав не вернулось из степи!
     - Золтан! - окликнул Марион стоявшего на  вершине  дарга.  -  Бурджан
остается с тобой! Долгого вам мира и веселья!
     - Долгого и тебе мира! Возле очага домашнего да  пребудут  дни  твои!
Прощай, Марион! - тихо произнес Бурджан.
     Марион тронул жеребца и уже  не  видел,  как  гаргары,  пошептавшись,
оставили еще троих воинов, остальные, во главе с лысым, зарысили вслед  за
легом.
     В  полдень  Марион  сменил  дальнюю  заставу.  На  вершине   высокого
обрывистого холма стоял, как  и  на  ближней  заставе,  навес,  но  только
прикрытый с севера огромным валуном, здесь  были  охапки  травы,  служащие
постелью, пук факелов был прислонен к шесту. Марион заметил, что  половина
гаргар осталась с Золтаном, но ничего  не  сказал.  Того,  кто  не  желает
рисковать, нельзя принудить  к  подвигу.  Нерасседланных  коней  отвели  к
коновязи. Марион, привязывая жеребца, подумал, как изобильна была бы жизнь
людей, если бы им удалось жить в мире. Ведь вот же еще на  памяти  Мариона
привезли из Семендера первые  седла  в  Дербент,  и  весь  город  сбежался
смотреть на невиданный товар. Люди ахали, щупали,  удивляясь  человеческой
выдумке, бессчетно просили купца оседлать коня и проехать и опять ахали  в
восхищении. А от албан хазары переняли  умение  строить  каменные  прочные
жилища, научились изготавливать известковый раствор. А вот  теперь  Рогай,
которого, кстати, надо бы уже проведать, уста-каменщик, строил в Семендере
настоящие дворцы для тудуна и знатных и  теперь  волею  судьбы  воздвигает
поперечную стену в Дербенте. Марион тяжело вздохнул. Ни единого упрека  не
высказал Рогай ему, но все-таки гадко на душе,  словно  он,  пусть  не  по
собственной охоте, предал хазарина. Разбогатеть бы да выкупить, но  деньги
всегда идут почему-то только к богачам, а у Мариона как было имущества  на
полдинара, так и осталось столько же.
     Задумавшегося  Мариона  окликнули  с  холма.  Когда  он  поднялся  на
вершину, гаргары сидели кружком в тени  навеса  на  траве,  посередине  на
войлоке лежали куски вяленого мяса, несколько лепешек  и  стояла  глиняная
чаша, наполненная темно-красным виноградным вином.
     - Мы уже обошли чашей по кругу, - дружелюбно улыбаясь, сказал  лысый,
похлопав по изрядно опустевшему  кожаному  бурдюку,  в  котором  булькнула
жидкость. - Выпей, Марион, за благополучие детей своих...  Я  слыхал,  что
Геро кинжалом убил волка? Хао! Пусть вечен будет твой очаг!
     Марион принял протянутую ему чашу. Вино было прохладное, сладковатое.
Необычайно приятно выпить в жаркий полдень чашу легкого виноградного вина.
Говорят, что купцы-византийцы привозили вино,  изготовленное  из  пшеницы,
очень хмельное и отвратительное на вкус. А еще  говорят,  что  в  Византии
придумали какой-то "греческий огонь", который в хрупких горшках бросают на
головы осаждающим, и горшки, разбиваясь, обливают воина  жидким  огнем,  и
тот сгорает,  подобно  факелу.  Воистину,  беспредельна  изобретательность
человеческая, направленная на выдумывание и полезного и ужасающего. А  что
будет через  много-много  весен,  когда  дети  детей  наших  будут  в  том
возрасте, в каком мы сейчас?
     - ...Да-да, что будет со вселенной  через  много  весен,  когда  дети
станут зрелы? Ты не задумывался об этом, Марион?.. - громко спросил  лысый
гаргар,  близко  наклоняясь   к   громадному   легу,   впиваясь   в   него
совинокруглыми сверкающими глазами. Марион,  очнувшись,  удивленно  поднял
голову, ставшую неимоверно тяжелой. Странно, он думал - это его  мысли,  а
оказывается, ему на ухо шептал об этом гаргар, и тем более странно, почему
Марион  лежит,  запрокинувшись  навзничь,  почему  небо  такое  мутное,  а
огромный валун туманится и  расплывается  перед  глазами?  И  как  хочется
спать! Неужели он захмелел?
     - К-кто с-сейчас наблюд-дает за с-степью? - вяло спросил Марион, едва
шевеля непослушным языком, он хотел приподняться, сесть, но даже  руки  не
смог напрячь.
     - Спи, богатырь, спи, воин, -  неприятно  усмехаясь,  произнес  лысый
гаргар, - не скачут кони, не дрожит  земля,  все  покойно  в  степи,  кому
нужно, тот и наблюдает за ней... спи, славный воин... спи...
     Почему так странно смотрит лысый... чем-то он неприятен... его  глаза
подобно горящим глазам грифа, Марион! Да это и в самом деле огненный гриф,
глухо клекоча, распростер над тобой  громадные  крылья.  Прикройся  щитом,
скорей меч из ножен вырви, вот уже железные когти птицы стучат о щит твой,
руби  его,  Марион,  руби,  но  не  звенит  и  отскакивает  железный  меч,
натолкнувшийся на железные  встопорщенные  перья,  темна  ночь  вокруг,  и
злобно кричат в темноте "демоны ночи", окружив  холм,  на  котором  Марион
бьется с о