овыми  караванами,
распространяя христианскую веру среди народов-варваров.



                      15. С ВАРВАРАМИ ВСЕ ПОЗВОЛЕНО

     - Благодарю за гостеприимство тебя, Марион, но у  меня  слишком  мало
времени. Я не ужинать пришел, а поговорить,  -  глухо  сказал  из  глубины
капюшона незнакомец. В голосе его послышалось надменность.
     Марион  пригласил  его  сесть,  но  странник-монах  остался   стоять;
медленно  поворачивая  голову,  осмотрел  хижину,  двор,  лавку,  накрытую
волчьей шкурой, вгляделся в чернокудрого  гиганта,  поразительно  похожего
необычайной мощью тела и мужественными чертами  лица  на  древнегреческого
силача Геракла, сказал с невольным уважением:
     - Я много слышал о твоей храбрости и силе, но не думал, что ты  столь
совершенен! Твое имя должно остаться в веках.
     Грубая лесть оставила Мариона равнодушным.  Но  вежливость  требовала
ответить благодарностью на уважение.
     - Назови свое имя, странник, и в этом доме будут рады выполнить любое
твое желание! - прогремел лег.
     - Отлично сказано, теперь я не сомневаюсь, что ты не только  отважен,
могуч, но и благороден. Душевными качествами ты напоминаешь  патриция,  ты
располагаешь к себе, - заметил странник, - но ради пресвятой  девы  Марии,
умерь силу своего голоса! Я не хочу, чтобы мой приход к тебе  был  замечен
соглядатаями Шахрабаза...
     Последняя фраза нежданного гостя не понравилась Мариону. Он не привык
скрывать ни мыслей, ни дел.
     - Зови меня... - продолжил монах и, помедлив,  решительно  сказал:  -
Зови меня Кирилл.
     Имя  было  не  албанское,  но   сейчас   многие   албаны,   принявшие
христианство,  носят  христианские  имена.  Даже  сам  Марион,  поддавшись
искушению, назвал дочь благозвучно -  Витилия,  справедливо  полагая:  что
приятно его слуху - приятно и слуху предков.
     - Я  слушаю  тебя,  Кирилл,  ты,  кажется,  сказал,  что  пришел  для
разговора.
     - Да, для очень важного разговора. Но прежде чем начать его, я  скажу
искренне, и да не осквернят твой слух эти слова  -  ты,  Марион,  заслужил
лучшую жизнь! Гораздо лучшую жизнь!
     - Вот как... и какую же?
     - В Дербенте сейчас нет человека, более достойного, чем ты,  жить  во
дворце, в  котором  живет  Шахрабаз  Урнайр!  -  произнес  монах  и,  видя
удивление на широком лице лега, добавил: - Я сказал  то,  что  сказал,  ты
достоин быть правителем Дербента и жить во дворце, где живет этот  дряхлый
сластолюбец Урнайр...
     Марион вежливо молчал, ибо подобный разговор требует не  вопросов,  а
пояснений к уже сказанному.
     - Я знаю, Марион, что  ты  привык  довольствоваться  малым,  но  даже
длительная покорность отнюдь не означает, что покорный считает свою судьбу
справедливой, надеюсь, что и ты придерживаешься того же мнения?..
     Монах выжидательно умолк. Марион молчал, но молчание его теперь  было
растерянностью: он не знал, о чем нужно говорить, ибо проницательный гость
угадал - Марион действительно привык довольствоваться малым в  жизни.  Но,
не помышляя о большем, он никогда не задумывался, справедливо ли это. Да к
тому же он не столь знатен, как Шахрабаз Урнайр.
     - Если  ты  полагаешь,  что  знатность  одних  и  незнатность  других
предопределена   свыше,   -   сказал,   словно    угадав    мысли    лега,
монах-христианин, - то ты ошибаешься... Знатность  дается  за  заслуги!  А
теперь подумай, Марион, вот о чем: первым из рода  Урнайров  стал  знатным
славный  герой  Ваче  Мудрый,  сумевший  объединить   Албанию   в   единое
государство. Он  стал  царем.  Но  за  какие  заслуги  дарована  знатность
потомкам его, и в том числе последнему из потомков  -  Шахрабазу?  Жалкие,
ослоподобные ублюдки - потомки Ваче Мудрого до сих пор  купаются  в  лучах
славы его! Твой же прадед - могучий воин Нишу - погиб героем, дед  твой  -
погиб героем, отец твой - умер героем, ты же,  Марион,  не  менее  славный
герой, чем любой из твоих предков! Так считаешь ли  ты  справедливым,  что
заслуги предков твоих и  твои  заслуги  оплачиваются  единственно  жалкими
миллиакриями, а подчас даже унижениями, когда за более незначительное - за
тень славы предка - люди получают неизмеримо большие блага?  Я  спрашиваю:
справедливо ли это? Я жду ответа!
     Мариону часто приходилось бывать среди христиан и слышать, как  те  в
минуты   растерянности    и    досады    упоминали    имя    жестокоумного
дьявола-искусителя  Сатаны,  время  от  времени  являющегося  к  людям   и
соблазняющего их на неправедные деяния. Не  дьявол  ли  искуситель  явился
сейчас в образе монаха-христианина, имея  какую-то  тайную  цель?  Кто  из
земных людей двумя-тремя  фразами  способен  заставить  прозреть  Мариона,
согласиться, что судьба несправедлива к нему? Ведь это означало,  что  сам
Уркацилла несправедлив к Мариону, что  предки  его...  Марион,  похолодев,
невольно оглянулся на догорающий очаг... нет, нет, об этом  и  подумать  -
кощунство! Прочь нечистые мысли! И он пробормотал в растерянности  первое,
что пришло в голову:
     - Я не понимаю тебя...
     - Странно, - усмехнулся монах-христианин, -  меня  понимали  и  более
простодушные...  -  опять  в  голосе  его  прозвучала   плохо   скрываемая
надменность. - Но знай, Марион,  что  благородство  -  не  обязанность  и,
проявляя его, взамен ты не  получишь  ничего,  даже  признательности!  Но,
может быть, случай на заставе мешает тебе ответить искренне на мой вопрос,
может,  стыд  сейчас  заглушает  искренность  твою?..   -   Монах   близко
придвинулся к богатырю-легу, заглянул черным провалом капюшона ему в лицо,
хорошо освещенное отсветами пламени, продолжил: - Если бы  ты  был  воином
Византии, то давным-давно заслужил бы чин, гм, по меньшей мере  начальника
банды  [банда  -   подразделение   византийской   армии   численностью   в
двести-четыреста  человек],  а  может,  даже   звание   папия   [папий   -
административная  должность  в   государственном   аппарате   Византийской
империи, начальник стражи дворца императора], что позволило бы и тебе  при
жизни, и детям твоим, и внукам жить роскошно, наслаждаться всеми мыслимыми
благами! Посмотри на  свою  убогую  хижину,  на  жалкий  скарб  своей!  Ты
пригласил меня, Марион, отужинать, я благодарю тебя за гостеприимство,  но
знай, что в гостях я не привык довольствоваться мучной  похлебкой!  А  чем
иным ты можешь угостить странника?..
     - Ты пришел ко мне только затем, чтобы  убедиться  насколько  священы
для лега законы гостеприимства? - с трудом двигая от обиды губами, спросил
Марион. О, Уркацилла, воистину наступило время обид.
     - Нет, конечно,  не  за  этим,  -  понизил  голос  до  шепота  черный
странник, - но мысль о том, что ты оставишь  детям  -  разве  не  посещала
тебя? Мне очень жаль тебя, и только  поэтому  я  пришел  в  твой  дом.  Не
сомневаюсь,  что  я  первый  из  незнакомых  тебе  людей,  кто   на   твое
благородство  отвечает  благородством!  Сумей  это  оценить,   Марион,   и
слушай... Я сейчас сообщу тебе новость, которая поразит  тебя,  знай,  что
она правдива, ибо чтобы узнать истину, я распростился с двумя  серебряными
динарами, два человека втайне друг от друга рассказали мне  о  ней.  Итак,
Марион, я осведомлен о том, что произошло на заставе. О,  не  делай  такое
страшное лицо, ибо я еще не сообщил главное. В том, что случилось,  ты  не
виноват! Вино, которое ты принял из  рук  лысого  гаргара,  было...  да...
да... я вижу, что  ты  догадался...  в  чашу  подсыпали  снотворного!  Это
снотворное изготовил лекарь Иехуда, а  подсыпал  его  лысый.  Таково  было
повеление филаншаха Шахрабаза!
     Как ни был могуч Марион, он едва устоял от этого удара. Вот почему он
так странно спал! И не мог пошевелиться! Проклятый лысый гаргар! Он  живет
в верхнем городе! Сейчас Марион притащит негодяя  на  торговую  площадь  и
заставит его до  следующего  утра  кричать  о  собственном  предательстве.
Марион тяжело шагнул к калитке, но рука странника властно удержала его:
     - Не торопись, Марион, - сказал монах, - если гаргар  не  признается,
найдутся ли в Дербенте люди, которые смогут  подтвердить  истинность  моих
слов?
     - Как? - в полный голос прогремел лег. - Разве очевидное нуждается  в
подтверждении?
     - Очевидное для тебя - не обязательно истина для других,  -  возразил
монах. - Я успел познакомиться со сводом законов  персов.  Там  говорится:
"Всякий, кто обвиняет другого в совершении преступления, должен  выставить
со своей стороны не менее двух свидетелей из  числа  свободных,  дабы  они
могли подтвердить обвинение. Если же свидетелей  нет,  то  обвинитель  сам
должен быть обвинен в умышленной клевете".
     Марион остановился. Да, он не подумал об этом. Но  закон  справедлив,
против  него  не  возразишь.  Проклятье,  как  усложнилась  жизнь,   какой
изощренный  стала  подлость,  слова  уже  не  несут  прямого  значения,  а
дружелюбие стало лицемерно! Так кому же  верить  теперь  в  этой  насквозь
пропитанной ложью жизни?
     Марион резко повернулся к черному  незнакомцу.  А  если  и  он  лжет?
Почему он явился тайно, почему не снял с головы  капюшона,  почему  боится
соглядатаев?
     - Нет, Марион, я не лгу, - спокойно сказал монах,  опять  угадав  его
мысли, - то, что  подсыпали  снотворного,  чтобы  ты  не  проснулся,  пока
гаргары сумеют расправиться с Золтаном и Бурджаном -  правда,  но  правда,
которую ты не сможешь доказать...
     - Ты сказал... гаргары расправились с Золтаном и Бурджаном? Разве  не
хазары напали на заставу? О, Уркацилла!..
     Только теперь Марион вспомнил, что наконечники стрел, торчащие из шеи
жеребца Бурджана, были граненые. Это были  албанские  стрелы!  Наконечники
хазарских стрел круглы!
     - Но почему... почему же тогда погибли воины-гаргары...
     - Золтан и Бурджан защищались...
     - Во имя святой истины, ответь: зачем  филаншаху  понадобилось  убить
моих друзей... я ничего не понимаю...
     - Этого, Марион, и я не знаю. Но если уж ты пожелал, выскажу догадку:
тебя ненавидят в городе! И хотят изгнать из Дербента, но сделать это  так,
чтобы тебя изгнали твои же родичи. Ведь это гораздо позорнее!
     - Кирилл! - прогремел лег. - Где те двое, которые рассказали тебе...
     - Их уже нет... - спокойно перебил его христианин.
     - Послезавтра суд филаншаха. Ты поведаешь народу правду!
     - Я чужеземец, Марион, - возразил христианин, - а чужеземцы по закону
не могут быть свидетелями...
     Грудь Мариона бурно вздымалась, ему не хватало воздуха, он задыхался.
Подобно ударам меча, вонзались в душу слова монаха.
     - Если ты спросишь себя: за что? За что тебя ненавидят, за что  хотят
изгнать - ты не найдешь ответа! И для тебя это будет горше всего! Люди, те
самые люди, которых ты защищал, за кого проливал кровь, кого  готов  снова
защищать - эти люди предали тебя и в любое  время  готовы  предать  снова!
Сейчас, Марион, я уже не спрашиваю тебя: справедливо это или нет,  ибо  ты
уже не сомневаешься в последнем. Я спрашиваю тебя: зачем тебе  нужно  быть
благородным по отношению к неблагодарным? Разве ты не  мужчина?  Разве  ты
забыл, что существует месть? Ты должен отомстить!
     - Да, я отомщу!.. И месть моя... - Марион скрипнул  зубами.  -  Живые
будут завидовать мертвым!..
     - А вот теперь, Марион, когда ты созрел для  мести,  я  скажу,  зачем
пришел.  Тебе  представиться  скоро  прекрасная  возможность   насладиться
мщением. В ближайшие дни к  Дербенту  подойдет  конница  хазар.  Сейчас  у
Турксанфа воинов гораздо больше, чем у Аттилы во время Великого  Нашествия
хуннов. Турксанф также жаждет мести! И никто уже не сможет остановить его!
Если Дербент не покорится, он будет уничтожен вместе с жителями!  Турксанф
знает о тебе! Он мне сказал: "Кирилл..." Но, кажется, сюда идут... Марион,
я тороплюсь... он мне сказал: "Иди и уведоми  Мариона,  что  ради  него  я
сохраню город! Но только пусть он откроет мне северные  ворота!  Я  осыплю
Мариона золотом!" О, Турксанф умеет быть  благодарным!  Итак,  ты  станешь
правителем Дербента и сумеешь отомстить! Я жду ответа, - черный христианин
торопливо подошел к калитке. В темноте переулка  слышались  приближающиеся
шаги. Монах выжидательно обернулся.
     Марион хрипло засмеялся. Монах вздрогнул. Марион захохотал. Ему стало
смешно, как бывает смешно только  в  детстве,  когда  счастливо  избегнешь
опасности.
     - Я жду ответа, - напомнил монах.
     - Ответ будет один, - весело прохрипел Марион. -  Благодари  лега  за
стойкость, ибо я постоянно помню, что ты мой гость.  И  не  изменю  обычаю
гостеприимства, даже если гость оказался гнусным человеком. Но я вижу:  ты
торопишься?
     - Ты пожалеешь о сказанном, Марион! - с этими словами черный  человек
исчез в темноте, и когда Геро с мокрыми слипшимися кудрями вбежал во двор,
возле очага одиноко сидел Марион, и ничто не  напоминало,  что  здесь  был
кто-то еще.
     В этот вечер Марион больше ни разу  не  вспомнил  о  том,  что  Рогая
посадили в зиндан.



                              16. ФИЛАНШАХ

     С грохотом опустилась ржавая цепь, перекрывающая выход из  гавани,  и
крутобокий с высокой кормой корабль, блестя  на  солнце  мокрыми,  неровно
поднятыми веслами, выскользнул в море.  На  палубе  забегали,  засуетились
люди, резко прокричал кто-то по-персидски, и с берега хорошо  было  видно,
как корабль сверху донизу покрылся  белыми  парусами,  слегка  накренился,
удаляясь, унося сборщика налогов перса Сардера, а с ним послание Шахрабаза
Урнайра шахиншаху Ездигерту Третьему. Это  было  уже  третье  послание,  в
котором филаншах напоминал о своих заслугах. Два первых были оставлены без
письменного  ответа,  а  на  словах  было  передано:  "Жди.  На  все  воля
Агуро-Мазды". Осведомитель при дворе Ездигерта передал: шахиншах  озабочен
предстоящей войной с Византией, а с Турксанфом у него мир.  Это  означало,
что Дербент сейчас не столь важен Ездигерту,  ибо  прикрывает  всего  лишь
тыл. Но с приходом каравана из  Семендера  стало  известно,  что  Турксанф
собирает свои орды и расчищает путь на  юг.  С  этим  известием  Сардер  и
отправился в ставку шахиншаха.
     Дорога  из  гавани  шла  через  пустырь,  заросший  цветущим  розовым
тамариском, вдоль северной стены,  мимо  водоема,  поднималась  в  верхний
город.
     Сегодня утром в верхнем городе был обнаружен труп воина  -  перса  из
гарнизона крепости. Его убили, видимо, ночью,  и  убийцы  бросили  труп  в
известковую гасильную яму, но второпях не  заметили,  что  на  поверхности
остался торчать сапог. Шахрабазу пришлось провожать Сардера в гавань,  ибо
это было уже четвертое  с  прошлой  весны  убийство  перса.  Откормленные,
томящиеся бездельем воины персидского гарнизона приставали к албанкам.
     Сегодня начальник гарнизона крепости Гаврат заявил филаншаху, что  он
не  отвечает  за  спокойствие  воинов  гарнизона,  что  они  разгневаны  и
собираются мстить албанам. Шахрабаз  распростился  с  перстнем  и  десятью
золотыми динариями, дабы Сардер в отчете не упомянул об убитом.
     Проезжая через пустырь, Шахрабаз вспомнил, что вечером к нему  должны
провести монаха-христианина, прибывшего с караваном  из  Семендера.  Монах
зачем-то  добивается  встречи  с  правителем  Дербента,  об  этом  сообщил
соглядатай. Что нужно христианину? Уж не хочет ли  он  обратить  Шахрабаза
Урнайра в свою веру? При этом предположении филаншах только усмехнулся.
     Вдруг слева  от  дороги,  в  зарослях  тамариска,  послышался  шорох,
раздвинулись кусты. Шахрабаз едва успел сдержать отпрянувшего жеребца, как
перед ним на дорогу из розовых  зарослей  выпрыгнул  невысокий  человек  в
длинной рубахе простолюдина, босой, с седой взлохмаченной бородой. Резко и
зло прокричал араб Мансур, два  рослых  телохранителя,  ехавшие  по  бокам
филаншаха,  рванулись  вперед,  в  мгновение  ока  сбили  с   ног   конями
появившегося человека, выхватили мечи.
     - Не убивайте меня сейчас, я должен сказать правителю  нечто  важное!
Подождите меня убивать! -  кричал  простолюдин,  подняв  голову,  даже  не
пытаясь защищаться.
     Человек был безоружен и явно слабосилен. Шахрабазу бросился  в  глаза
его огромный, мраморно блестящий лоб, достойный мудреца.  Телохранители  с
обнаженными мечами окружили правителя.
     - Оставьте его, - приказал Шахрабаз  и,  когда  телохранители  нехотя
отъехали, мрачно велел: - Говори, старик!
     Лоб простолюдина был настолько  выпукл  и  просторен,  что,  нависая,
скрывал глаза, и только старик подполз на коленях,  поднял  большую  седую
голову, филаншах увидел устремленный на него смелый  и  доверчивый  взгляд
светлых, напоминающих две  льдинки,  глаз.  Это  были  глаза  ребенка,  не
знающего ни боли, ни страха, ни лжи.
     - Меня не пускали к тебе, правитель,  как  я  ни  пытался,  и  вот  я
вынужденно прибегнул к столь необычному способу, - торопливо  и  вместе  с
тем простодушно объяснял  старик,  доверчиво  касаясь  стремени  филаншаха
худой, слабой рукой. -  Послушай,  много,  очень  много  лет  я  провел  в
одиночестве, жил в пещере, спал на подстилке из  трав  и  цветов,  питался
дикими  плодами  и  акридами.  Единственным  моим  богатством  были  труды
Аристотеля и Платона, единственной радостью - размышления. Поверь, я очень
много знаю!..
     - Ты можешь вернуть мне молодость? - перебил его филаншах.
     - Нет, - покачал головой мудрец, - этого я не в силах... Но  я  знаю,
что надо предпринять, чтобы люди жили в мире, чтобы не было ни бедных,  ни
богатых, чтобы мужчин не превращали в рабов, а женщины не знали  вдовства.
Я знаю, что нужно сделать,  чтобы  государства  были  изобильны,  дети  не
умирали от голода и болезней...
     "Да он сумасшедший!" - подумал филаншах  и,  дернув  поводья,  гневно
сказал:
     - Старик, ты отнял у меня время! Прочь с дороги!
     - Разве ты не хочешь,  чтобы  люди  жили  счастливо  и  изобильно?  -
простодушно удивился мудрец. - Я вижу, что ты мрачен, твою  голову  теснят
тяжкие думы... О, я не сомневаюсь, что думы твои - о наилучшем  устройстве
дел!
     - Да, да! Ты прав, - нетерпеливо перебил его Шахрабаз,  -  но  ответь
мне: ты можешь сделать людей равными?
     - Твой вопрос говорит с твоем высоком уме, но и этого я не умею.
     - Тогда ты  напрасно  провел  много  лет  в  размышлениях!  -  мрачно
усмехнулся филаншах. - Питание акридами и постель из цветов не пошли  тебе
на пользу!
     - Выслушай меня... я прошу единственного - выслушай меня!
     - Зачем? - холодно удивился правитель. -  Сейчас  ты  станешь  лгать,
искренне веря, что сказанное - истина. Прочь с дороги! -  Филаншах  тронул
коня и больше не остановился.
     - Ты еще не знаешь, что я придумал самодвижущуюся повозку! - закричал
вслед ему простолюдин. - Но у меня нет даже шекеля железа, чтобы  выковать
хоть одну ось! Я придумал лук-самострел! Выслушайте меня!
     Но  свита  равнодушно  проехала  мимо,  старик  пытался   кого-нибудь
задержать, хватался за стремя, его отталкивали сапогами. На  огромном  лбу
старика вздулась  толстая  жила,  изможденное  лицо  его  сморщилось,  он,
протягивая вслед уезжающим руки, кричал:
     - Все смеются надо мной, но я не сумасшедший, я думал над  всем  этим
двадцать лет! Разве вы не хотите быть счастливыми?
     Счастье Шахрабаз испытал спустя короткое время после тут  же  забытой
им встречи с мудрецом. Когда  он  поднимался  в  верхний  город,  впереди,
пересекая дорогу, прошла стройная девушка в длинном белом льняном платье с
кувшином на плече. Лицо ее было  открыто.  Ах,  как  она  шла,  словно  не
касалась земли, словно  плыла.  Гибко  покачивался  тонкий,  перехваченный
узким серебряным пояском стан, свежо горел румянец на  щеках,  приоткрытые
алые губки, казалось, источали аромат роз. А какой гордый, огненный взгляд
метнула она на Шахрабаза из-под черных  длинных  ресниц.  Шахрабаза  вдруг
обожгла чувственная страсть, словно молнии пронзили тело.  Он  выпрямился,
замер, приподнявши