ь. Вошел  мрачный  страж  порядка,  наклонился  над  мальчиком,
разрезал ножом веревку на ногах, хмуро велел подняться.  От  стража  резко
пахло вонючим потом, мокрой запревшей шерстью.  Он  накинул  на  шею  Геро
петлю веревки, затянул петлю, вывел из сарая.
     В нескольких шагах от сарая к ореховому дереву была привязана лошадь.
В  раскидистой  кроне  его  возились  и  вовсю  гомонили  птицы,   радуясь
наступающему погожему дню, а под  деревом  трава  была  мокрой  от  влаги,
упавшей с листьев. Внизу, за плоскими крышами нижнего города, расстилалось
синее море, и там, наверное,  сейчас  в  сумеречной  глубине  проснулся  в
хижине, сплетенной из водорослей, зеленоволосый пастух и смотрит  в  окно,
ожидая когда пробьются сквозь синеватую толщу воды солнечные  лучи.  Скоро
он выгонит свое стадо из рыб, поднимется и  будет  поджидать  Геро,  чтобы
помахать ему рукой.
     Воин грубо подтолкнул Геро к лошади, сел на нее и погнал ее вверх  по
каменистой дороге, туда, где над зелеными кронами деревьев  вздымались  на
холме желтые стены и башни крепости.
     Чтобы не задохнуться в петле, юноше приходилось бежать. Иногда страж,
весело оскалясь, пускал лошадь рысью,  Геро  падал,  волочился  по  острым
камням, раздиравшим  кожу  на  ногах,  животе,  петля  затягивалась.  Геро
задыхался, мерк в глазах утренний свет, вместо него возникал  оглушительно
звенящий кроваво-красный туман.  Позабавившись,  страж  ослаблял  веревку,
придерживал лошадь. И так израненного, полузадохшегося втащил в  крепость.
Когда-то Геро мечтал полюбоваться здесь разноцветными стеклами  во  дворце
филаншаха.
     Страж протащил Геро по каменистой  дороге  мимо  длинных  приземистых
казарм, где жили  персы-воины  гарнизона,  мимо  конюшен  и  складов,  под
цветущими акациями, к вершине  холма  и  дальше  к  воротам,  выходящим  в
ущелье. Здесь, в углу, образованном  южной  и  западной  стенами,  чернела
выжженная кострами площадка. На  ней  сейчас  суетилось  несколько  рабов,
торопливо поднося охапки хвороста, укладывая его вокруг влажно блестевшего
свежего столба, вкопанного в центре площадки. На  обнажившихся  от  земли,
растрескавшихся и почернелых камнях местами серел жирный  пепел,  валялись
остатки несгоревшего хвороста.
     Геро тоскливо осмотрелся. Зачем  его  сюда  притащили?  Почему  здесь
хлопочут рабы? Страж подвел Геро к  арабу  Мансуру,  который  наблюдал  за
работой. Мансур злобно глянул на него и отвернулся,  хлестнув  плеткой  по
голенищу сапога. В памяти вспыхнул вчерашний вечер. Жаром ненависти облило
душу. Вот он, в двух шагах - враг! Геро рванулся к арабу.  Тот  попятился.
Натянувшаяся веревка отбросила мальчика назад, опрокинула на  спину.  Геро
вскочил, страж опять опрокинул его, ударил сапогом.
     Снизу по дороге, по  которой  страж  тащил  Геро  от  главных  ворот,
послышалось позвякивание оружия, топот  ног.  Из-за  дымчато-белых  акаций
показались воины-персы. Между ними, на две головы возвышаясь,  шел  Марион
со связанными за спиной руками. Широкая грудь его была выпачкана землей  и
почерневшей кровью. На лице  запеклись  кровоподтеки.  Его  тоже  вели  на
веревке. Шел он спокойный, угрюмый, чуть  откинувшись,  и  было  видно,  с
каким трудом приходилось вести его персам. Они шумно сопели, ругались.  По
краям дороги следовала охрана с  обнаженными  мечами.  Не  менее  двадцати
человек сопровождало богатыря-лега. Геро, увидев отца, радостно вскрикнул.
Марион вздрогнул, поднял голову, остановился, лицо его  исказилось  болью.
Он не ожидал увидеть здесь сына, рванулся к нему. Четверо передних, ведшие
его, поспешно отскочили, и Геро увидел, что сзади отца держали на  веревке
еще четверо воинов. Мариона вели на растяжках, как ведут  на  бойню  быка.
Геро опять закричал, бросился к отцу. Страж, злобно рванув веревку, свалил
его на землю.
     - Геро! - прогремел спокойный голос отца. - Геро, помни  о  матери  и
Витилии!
     Только теперь мальчик понял, зачем рабы укладывают кучей хворост.  Он
глубоко вздохнул, поднимаясь с земли. Отец перед смертью не увидит слез  и
отчаяния сына. Отец перед смертью увидит  сына  мужчиной.  Персы  остриями
мечей подтолкнули  Мариона  к  хворосту.  Подбежали  два  раба,  торопливо
принялись привязывать Мариона к столбу. Он  сверху  неотрывно  смотрел  на
сына, ободряюще улыбаясь. Тело мальчика трясла дрожь, как при холоде, но и
он улыбался в ответ спекшимися губами, ободряя отца, ведь он не знал того,
что знал Марион, и делал то, что мог.
     Снизу по дороге раздался конский топот.  В  сопровождении  нескольких
воинов-персов  на  белоснежном   жеребце   подъехал   филаншах.   Всадники
остановились поодаль. И тотчас за спиной Шахрабаза возник лекарь Иехуда.
     Рабы торопливо отбежали. Шахрабаз осмотрел  площадку,  приготовления,
кивнул Мансуру. Тот, наклонившись, поднял плошку с горящим фитилем, поднес
огонь к хворосту. Вспыхнули сухие ветки. Затрещало,  задымилось.  Задрожал
над торопливо разрастающимся пламенем теплый воздух. И тогда голос Мариона
прогремел сверху:
     - Геро, запомни мой последний наказ: не надо мстить!
     Но мальчик уже не слышал. Голова его бессильно повисла, и  он  рухнул
на землю.



                  20. БОГИ МОГУТ ТОЛЬКО ПРИСУТСТВОВАТЬ

     На берегу бесконечного темно-синего моря сидел человек в ветхом плаще
и задумчиво чертил палочкой на песке  знаки  -  песок,  медленно  струясь,
засыпал их.
     На площадке в крепости разгорался костер, и мечущиеся, жаркие  язычки
пламени уже касались босых ног Мариона. Возле площадки лежал мальчик.
     Маджуд, Ишбан, Микаэль метались по переулкам нижнего города,  собирая
людей, и те выходили из домов и шли за ними. Мудрец Хармас брел за людьми,
раздумывая, не уйти ли ему опять в пещеру, ибо он  понял,  что  ничего  не
понял.
     Протоспафарий Кирилл в плаще монаха с накинутым  на  голову  глубоким
капюшоном в сопровождении своих молчаливых спутников и охраны из воинов  -
гаргар удалялся от Дербента, стремясь как можно скорее  достичь  побережья
Понта. Он был удовлетворен своей миссией.
     Талмид-хахам общины нудеев, собрав в  своем  доме  в  верхнем  городе
наиболее даровитых сородичей, обсуждал с ними устав сословия  торговцев  и
менял. И все, в том числе и талмид-хахам, были оживлены и радостны.
     Хазарин Рогай сидел на остатках гнилой соломы в сырой вонючей яме,  и
вокруг него во мраке  вздыхали  и  шевелились  люди.  Здесь  уже  даже  не
разговаривали.
     Перекупщик  Обадий,  окруженный  некормлеными  и  непоенными  овцами,
жалобно  вздымал  к  небу  руки  в  своем  дворе,  проклиная  неявившегося
пастушонка, чувствуя себя несправедливо обиженным, ибо  искренне  верил  в
свою праведность.
     "Благородный албан", надсмотрщик Дах-Гада, оглушительно хлопал бичом,
подгоняя рабов на разгрузочной площадке, и он бы  удивился,  если  бы  ему
сказали, что  он  жесток,  ибо  в  жестокости  заключалась  его  работа  и
наслаждение.
     Много подростков, детей  знатных,  собралось  сейчас  возле  водоема,
договариваясь, как бы отомстить проклятому вонючему пастуху.  Они  жаждали
мести.
     Предводитель берсил Урсулларх в опустевшем  становище  точил  меч,  с
нетерпением поджидая конницу великого кагана Турксанфа, раздувая ноздри  в
предвкушении радостей похода и обильной добычи. А что еще может быть целью
жизни настоящего воина?
     Тучный багроволицый хозяин караван-сарая, беспрестанно вытирая  полой
халата обильный пот, озираясь, прислушиваясь  и  отдуваясь,  в  полутемном
углу сарая закапывал кувшинчик с драгоценностями. Хозяин с великой любовью
и охотой  приносил  жертвы  Агуро-Мазде,  но  не  был  уверен  в  ответной
признательности, а потому на всякий случай берегся.
     ...Человек в плаще, сидевший на берегу моря, поднялся с камня и пошел
через цветущую поляну в город, и ноги его не приминали зеленую траву  там,
где он ступал.
     Геро пошевелился, со стоном начал приподниматься,  опираясь  о  землю
связанными онемевшими руками.
     И тотчас из-за спины Шахрабаза выступил лекарь Иехуду и прошептал:
     - Господин, щенка Мариона тоже не мешало бы  бросить  в  костер.  Нам
будет спокойнее.
     У Иехуды были свои интересы, и он ревниво оберегал их, радуясь,  если
они исполнялись, в подобных крохотных  радостях  заключалось  удовольствие
его жизни.
     Огромным  кроваво-красным  глазом  поднялось   над   холмом   солнце.
Взметнулся на вершине порыв ветра, пронес над площадкой запахи  освеженных
ночной росой цветов, молодых  трав,  смешав  в  одно  и  горечь  полыни  и
сладость акации. Марион умирал без единого звука, единственный раз  разжал
он губы, чтобы сказать:
     - О, Украцилла, к тебе иду!
     И, очнувшись без единого возгласа, окаменев, наблюдал за смертью отца
сын.
     Филаншах мрачно раздумывал, поглаживая рыжую бороду. Ночью  в  нижнем
городе было неспокойно. Неизвестные люди избили несколько стражей порядка,
и те все ушли в верхний город. Внизу, в  тесных  переулках  метались  огни
множества факелов, слышался гул толпы. Соглядатай поздно ночью донес,  что
славянин Микаэль,  дарги  -  Маджуд,  Ишбан  подговаривают  людей  идти  в
крепость, чтобы освободить Мариона. Начальник  гарнизона  крепости  Гаврат
вывел персов на восточную стену.  Персы  разъярены.  В  ночной  схватке  с
Марионом погибло пять воинов-персов и трое тяжело ранены. Гаврат  поклялся
отомстить албанам. И что совсем омрачило Шахрабаза  -  ночью  лишила  себя
жизни юная красавица Витилия. Будь ты проклята,  жизнь  правителя!  Вместо
безмерного  восхищения,  вместо  робкой  благодарности,  вместо  трепетной
уступчивости,  вместо  всего  того,  что  воспламеняет  кровь,   пробуждая
страсть, на правителя бросаются с кинжалом.  Неслыханно!  Святотатственно!
Нет, боги явно не  всемогущи!..  Четыре  бога  не  могли  остановить  руку
Витилии! Откуда у бедняков такая дикая гордость? О небо, он  только  хотел
приласкать дикарку, забившуюся в угол, обрадовать  ее,  сообщив,  что  она
впредь  будет  жить  в  роскошных  палатах,  каждое   ее   желание   будет
незамедлительно выполняться. Евнухи за филаншахом несли роскошное  платье,
золотую цепочку, гранатовые бусы. Разве  этого  не  достаточно  для  нищей
албанки, чтобы забыть  убогую  хижину?  Да,  Шахрабаз  Урнайр  нетерпелив,
потому что явственно ощущает, как  день  за  днем  слабеет  тело,  из  жил
вытекает сила, и только поэтому он не мог ждать пока дикарка  привыкнет  к
нему. Но из своего угла Витилия прыгнула навстречу ему подобно разъяренной
дикой кошке. Одному богу известно, как в руке у  него  очутился  маленький
кинжал. Шахрабаз содрогнулся сейчас, вспомнив ее прыжок.
     Если бы не Мансур, она бы вспорола правителю Дербента живот, ведь  на
нем не было кольчуги. Вот хороший урок  на  будущее:  идешь  к  незнакомой
красавице, надевай кольчугу! Да, несомненно, щенок Мариона гораздо опасней
своей сестры. Надо навсегда искоренить дух этой  семейки  в  Дербенте.  Но
убийство сына Мариона окончательно озлобит простолюдинов. Да и пристало ли
правителю Дербента, потомку царей воевать  с  детьми?  Но  бросить  его  в
зиндан необходимо. На всякий случай.
     А Геро смотрел  и  смотрел,  не  чувствуя,  как  из  закушенной  губы
струйкой бежит кровь. Сгорая, трещал хворост. Бездымным беззвучным факелом
горел Марион. И только  когда  вспыхнули  волосы,  голова  отца  упала  на
обугленную грудь. Геро упал на землю, судорожно рыдая. Он  уже  не  видел,
как над догорающим костром поднялось голубоватое облачко и, медленно плывя
в утренних воздушных  потоках,  растворилось  в  вышине  над  холмом,  где
обильно цвели акации.
     А когда филаншах подъехал к своему дворцу, услышал он доносящийся  из
темного отверстия сводчатого тоннеля беспорядочный гул множества  голосов.
К  нему  поспешно  подошли  одетые  в  кольчуги  Гаврат   и   приземистый,
смуглолицый начальник охраны  главных  ворот  перс  Герд.  Угрюмый  Гаврат
сказал, недобро блеснув глазами:
     - Воистину, сегодня день "исполнения желаний"! Агуро-Мазда  видит:  я
не  хотел  ссор,  но  души  убитых  собратьев  взывают  к  мщению.   Толпа
простолюдинов поднялась из нижнего города к воротам крепости. Ты  слышишь,
филаншах, крики этих безумцев? Они требуют освободить Мариона!  Мои  воины
готовы! - Гаврат показал рукой в  тяжелой  боевой  рукавице  на  восточную
стену, где возле каждого забрала стояли персы с луками в руках. - Прикажи,
и я сокрушу эту жалкую толпу черни! Они долго будут помнить этот день!
     - Да, да, ты прав,  Гаврат,  -  устало  отозвался  Шахрабаз,  -  надо
напомнить черни, кто здесь может требовать... - И вдруг, приподнявшись  на
стременах, побагровев, исступленно закричал: - Да,  ты  прав,  Гарат!  Эту
подлую чернь побить стрелами, залить горящей смолой!  Приказываю,  Гаврат:
всех воинов посадить на коней! Немедленно! Эй, Герд, открыть ворота! Я сам
приму участие...
     Филаншах с налившимися кровью глазами,  с  искаженными  от  бешенства
лицом выхватил меч, толкнул  коленями  жеребца,  посылая  его  к  воротам.
Сейчас он сам будет рубить! О, как он их всех ненавидит!
     Но трясущийся от испуга лекарь Иехуда, проявив  неожиданную  прыть  и
смелость,  схватил  за  уздцы  белоснежного  жеребца   правителя,   сказал
побелевшими губами, заикаясь:
     -  Господин!  Господин!  Опомнитесь!  Нельзя  так  волноваться:   это
небезопасно для вашего здоровья! Опомнитесь! От подобных  волнений  у  вас
может разлиться желчь! Что будет с нами, если мы лишимся правителя?
     "Если я умру, тебя тотчас казнят!" - этих слов  филаншаха  Иехуду  не
мог забыть даже во сне.
     Шахрабаз  остыл.  Посидел  молча,  с  закрытыми   глазами.   Поправил
растрепавшуюся рыжую бороду, протянул руку  к  лекарю,  проглотил  пилюлю,
сказал персу Герду:
     - Тем, кто собрался у ворот, объяви: Марион - изменник. Его подкупили
хазары. Скажи так: все  вы,  достославные,  знаете,  что  на  днях  пришел
караван из Семендера. Вожатый этого каравана вчера вечером передал Мариону
пять золотых динариев. За эти  деньги  Марион  согласился  открыть  кагану
Турксанфу северные ворота, когда он подойдет с конницей к  Дербенту...  Мы
вынуждены были казнить и вожатого и, предателя...



                                21. ГОНЕЦ

     Еще два раза после описанных событий вечерами  над  морем  появлялась
багровая закатная луна, но в  этот  вечер  луна  не  поднялась,  и  теплые
сумерки, окутав землю, незаметно перешли в ночь. В  темном  небе  запылали
летние звезды, и горели они подобно  факелам,  осыпающим  искры.  И  самая
яркая, пушистая, зеленая  звезда  блистала  над  северными  воротами,  где
неторопливо прохаживался воин караула. Доносился из степи неумолчный  звон
цикад, в затихшем городе изредка сонно взлаивала собака. Внизу, в  дворике
башни, на теплой земле дремлют воины ночной охраны.
     Караульному  тоже  хочется  спать,  глаза  сами  закрываются,  он  не
выдерживает искушения, прислонившись к зубцу стены, задремывает,  опираясь
на копье, но, заслышав внизу негромкий кашель, испуганно вскидывает голову
и поспешно отходит от зубца. Вдруг Уррумчи взбрело в голову проверить, как
несет службу ночной караул? Если  начальник  обнаружит  кого-либо  спящим,
провинившемуся не миновать зиндана. Эта мысль тревожит воина  больше,  чем
возможное  нашествие  хазар.  Ближняя  опасность  кажется  страшней,   чем
дальняя.
     Да и много уже прошло времени после того, как разнесся по городу слух
о скором нападении хазар, и опасность уже начала  забываться,  потому  что
люди  не  могут  долго  пребывать  в  тревоге.  Текущие   горести   всегда
болезненнее предстоящих.
     Ночь без сна тянется нестерпимо долго. Изредка  с  невидимой  вершины
холма,  словно  бы  с  неба,  доносится  приглушенный  расстоянием   крик:
"Слу-шай!" - и сразу же после раздаются гулкие удары копья о бронзу  щита.
Крики и звон подхватывают впереди на стене верхнего города.  В  свой  срок
воин над северными воротами тоже  зычно  кричит,  обернувшись  к  морю,  и
ударяет тупым концом копья в  свой  щит.  Развлеченный,  он  трет  жестким
рукавом  кафтана  лицо,  чтобы  окончательно  отогнать   сон,   появляется
бодрость, и мысли уже не расплываются... Воин смотрит  в  сторону  нижнего
города,  вспоминает  Мариона,  думает:  мог  ли   могучий   Марион   стать
предателем? Два дня назад, когда толпа людей из нижнего города поднялась к
крепости, потребовать освобождения Мариона, филаншах  один,  без  свиты  и
охраны, вышел к людям. Раньше он появлялся на горячем белоснежном скакуне,
стройный, в блистающем шлеме,  с  развевающейся  огненно-рыжей  бородой  -
властитель, уподобленный богу, а  тут  вдруг  предстал  перед  оторопевшей
толпой пешим, без шлема, и люди увидели, что Шахрабаз лыс, сутул и стар. С
глубокой печалью на морщинистом лице, скорбью  в  голосе  Шахрабаз  Урнайр
сказал, что он отказывается управлять городом,  кишащим  изменниками,  что
отныне Дербент опозорен, ибо в нем живут предатели и защитники предателей,
что  этой  ночью   ему   приснился   вещий   сон:   явился   ему   великий
Уркацилла-громовержец, бог был разгневан, из десницы его били  громыхающие
ослепительные молнии, и сказал Уркацилла, что великие беды ожидают Дербент
за грехи людей, живущих в нем. "Молитесь,  люди!  -  воззвал  Шахрабаз.  -
Молитесь Уркацилле, чтобы  он  смилостивился,  и  пусть  в  сердцах  ваших
затеплится надежда, но не бойтесь высшего суда, ибо судить  вас  будет  не
человек,  но  Бог!"  И  люди  растерялись,  умолкли,  поверив  сказанному.
Напрасно Маджуд, Ишбан, Микаэль метались среди них,  крича,  что  филаншах
лжет, что Уркацилла на весенних  молениях  "ацу"  проявил  зримую  народом
благосклонность  к  Мариону.  И  тогда  вышел  из  толпы  маленький  юркий
человечек в войлочном колпаке и в присутствии двух  свидетелей  -  стражей
порядка, поклявшихся говорить правду, показал пять золотых динариев, якобы
отобранных у Мариона.
     "Пять  золотых  -  огромное  богатство!  Если  бы  я  прослужил   еще
много-много лет, и если бы мой сын прослужил столько же, и если бы  мы  не
ели, не пили, тогда бы смогли скопить только половину этих денег, - думает
караульный, поеживаясь от ночной свежести. - Я простой человек,  и  Марион
был простолюдином, нам трудно жить и не на что надеяться... Я бы не устоял
против такого соблазна, да простит Уркацилла мне  грех!  Хоть  Марион  был
хорошим человеком и могучим воином, но пять динариев - огромное богатство!
Мне сейчас хочется спать, и я с трудом преодолеваю  искушение...  но  пять
золотых динариев!.. Разве нельзя замолить один  большой  грех  последующей
праведной жизнью? Ведь стоит только перейти в христианство... Разве не мог
Марион тайно это сделать, чтобы молитвами искупить вину?"
     Вот уже ручка громадного звездного ковша на великой небесной  равнине
опустилась и краем уперлась в черные силуэты гор. Там, где  должно  взойти
солнце, побледнело небо. Пахнуло из степи сыроватой прохладой. Воин  опять
поежился - кольчуга холодила сквозь рубаху - и насторожился, обернувшись в
сторону слабо различимой в темноте дороги. Далеко,  возле  приречной  рощи
мелькнуло что-то красное и тут же пропало за  поворотом.  Неужели  отблеск
факела? О, Уркацилла, сохрани наши надежды! Воин бросился к узкой бойнице,
втиснул в нее голову, с трудом уняв волнение,  прислушался,  вгляделся.  И
уловил отдаленный глухой топот коня. Кто-то мчался к  городу.  Топот  коня
стал отчетливее. Теперь не оставалось сомнений: по дороге скакал  гонец  -
вестник.
     Караульный воин бросился к высокому зубцу, за которым как за укрытием
мерцал в глиняной плошке огонек. Схватил  стоящий  рядом  длинный  шест  с
обмотанной поверху  паклей,  смоченной  нефтью,  поднес  к  плошке.  Пакля
вспыхнула. Воин замахал горящим шестом,  подавая  сигнал  тревоги.  Сигнал
заметили в крепости, там тоже  вспыхнул  и  заметался  над  башней  огонь.
Внизу, в ночном спящем городе, отчаянно залились  собаки.  Возле  вор