га и злобного торжества.  Марион  прорубил
непокрытую голову, и хазарин, не вскрикнув, сполз вниз. С коротким свистом
в кольчугу Мариона впилась стрела, закачалась, повиснув. Еще одна звякнула
о бронзу щита. Огромный камень,  выпущенный  из  хазарской  катапульты,  с
силой ударился о верх зубца стены, раскрошил его и рухнул,  подмяв  одного
из  албан.  Тот  страшно  закричал,  бессильно  заскреб  руками,   пытаясь
подняться, изо рта его алой струйкой брызнула кровь. Отбросив щит,  Марион
подбежал к задавленному воину, поднял над головой упавший  камень,  равный
весу крупного мужчины, и с бешеной яростью  швырнул  его  на  крышу  башни
тарана. Увидел: камень, пробив помост, исчез в дыре.
     Не медля, Марион спрыгнул с высоты десяти  локтей  на  помост  башни,
оттуда через дыру проник внутрь.
     Десятка два  хазар,  раскачивающих  бревно,  ошеломленные  появлением
могучего албанца, растерявшись, не успели оказать сопротивления.  Огромный
таран  замер.  Повисли  канаты.  Обнаженные   по   пояс,   смуглокожие   и
длинноволосые хазары с испуганными воплями заметались в  дымной  полутьме,
спасаясь от молниеносно разящего меча. Не много уцелевших успело выбраться
наружу.
     Неподвижная грузная башня загородила ворота. Защитники приободрились.
Несколько отчаянных албанцев поспешили на  помощь  Мариону.  Раскачиваемое
богатырем-легом бревно отбрасывало врагов, пытающихся овладеть тараном.
     Хазары не смогли захватить город. Высланный из крепости отряд  обошел
лагерь хазар по глубокому, заросшему кизилом ущелью и  ударил  им  в  тыл.
Турксанф ушел на север, в свою Берсилию.
     После боя  Марион  обнаружил  в  углу  башни  среди  трупов  раненого
молодого хазарина, который  тихо  стонал  в  беспамятстве.  Услышав  стон,
разгоряченный боем Марион подошел, склонился, разглядывая. С его меча  еще
капала, загустевшая, чужая кровь.
     Хазарин, скорчившись, лежал на боку, зажав рукой разрубленное  плечо.
На юном, заострившемся от боли лице виднелась страдальческая  гримаса.  Он
очнулся, глянул неподвижными блестящими глазами на склонившегося  над  ним
Мариона, обреченно перевел взгляд на дыру в помосте, где виднелся  кусочек
голубого неба, и умоляюще что-то прошептал. Потом, когда Рогай выздоровел,
Марион вспомнил его шепот и спросил:
     - Ты когда меня увидел, о чем подумал, Рогай?
     - Я не тебя увидел, а смерть свою, - серьезно ответил  тот,  -  глаза
твои безумны были и лицо черно. И я попросил бога своего  Тенгри  -  воина
великого - взять меня поскорей к себе на небо.
     Убить врага - нетрудно. Убить человека - что может быть  мучительнее?
Только что Марион в бешенстве и азарте боя рубил и рубил, испытывая  почти
удовольствие, когда меч  в  очередной  раз  погружался  в  тело  врага.  В
горячке,  поддавшись   обострившемуся   чувству   ненависти,   Марион   не
воспринимал хазар как  людей,  перед  ним  мелькали,  возникали,  исчезали
злобные враги, которые, окажись он послабее, сейчас бы с хохотом глумились
над его трупом. Но победив и остыв, он испытал отвращение при  мысли,  что
нужно добить этого беспомощного юношу, с  покорной  обреченностью  ждущего
смерти.
     Он пожалел его.
     Марион вложил меч в ножны,  осторожно  поднял  хазарина  и  на  руках
пронес в ворота. В доме Мариона  рану  хазарина  осмотрел  пожилой  лекарь
Иехуду, нашел ее не  опасной,  наложил  повязку.  И  Марион,  видя,  каким
благодарным  взглядом  посматривает  на  него  пленник,  впервые  в  жизни
порадовался, что удар его меча  оказался  неудачным.  Обычно  меч  Мариона
рассекал человека надвое.
     Рогай оказался послушным, тихим, трудолюбивым человеком, и жил  он  в
доме лега несколько лет, как равный член семьи. Вместо турлучной хижины он
построил Мариону каменный дом, нянчил детей,  и  те  полюбили  его,  и  он
привязался к ним. Услужливость свойственна благодарному человеку, и только
разум того, на кого она направлена, способен установить ей пределы. Марион
никогда не злоупотреблял ею и скоро уже считал Рогая как бы членом  семьи,
хотя в городе задолжавшим уже обривали  головы  и  они  до  выплаты  долга
поступали в распоряжение того, к  кому  обратились  в  трудную  минуту,  и
хозяева заставляли их трудиться, как если бы те были рабы,  единственно  в
чем не имея воли - в наказании работников. Но пленник  -  не  должник,  на
пленника закон не распространяется, и  владелец  был  вправе  предать  его
смерти.  И  Мариону  однажды   пришлось   выслушать   назидательную   речь
разбогатевшего перекупщика Обадия - речь, удивившую его. Встретив  Мариона
на торговой площади, Обадий сказал:
     - Достойные люди города смотрят на тебя с укоризной, славный Марион!
     - В чем заключается обида достойных? - вежливо спросил лег.
     - Ты развращаешь нравы людей. Должники не хотят работать, ссылаясь на
тебя, говоря с возмущением: Марион не заставляет  хазарина  трудится  так,
как заставляет трудится албан албана, мы с раннего утра до позднего вечера
пашем, строим, сеем, молотим за скудную чечевичную  похлебку,  наши  глаза
застилает кровавый пот, а в это время Рогай,  наслаждаясь  послеполуденным
отдыхом, спит в тени дерева на свежей траве. Видно, алчность затмила  стыд
у наших хозяев! О небо! - плаксивым тонким голосом воззвал Обадий,  подняв
толстые руки и лицо к небу. - Так ленивцы платят за доброту нашу!  Нас  же
обвиняют в алчности! Послушай, Марион, продай мне Рогая. Я дам за него, но
только из уважения к тебе... наклонись, я  шепну  на  ухо,  дабы  меня  не
обвинили в расточительстве... я дам тебе целый  золотой  динарий!  Но  при
одном условии: вели Рогаю за всеуслышанье объявить, что отныне душа и тело
его принадлежит Обадию, который волен в животе и смерти раба Рогая!
     - Но почему об этом он должен объявить во всеуслышанье?
     - Разве ты не знаешь шестого закона  третьего  столбца?  -  удивленно
воскликнул Обадий, указывая на врытые  возле  торговых  рядов  две  медные
плиты, в ширину и высоту достигающие шести локтей.  -  Пойдем,  я  напомню
его! - И, подойдя к доске, на которой свод законов был выбит  по-албански,
ткнув жирным пальцем в третий столбец, громко произнес: "Если  кто  желает
отдать себя по каким-либо причинам в полную власть другого человека  и  об
этом объявит во  всеуслышанье...  тому  не  должно  быть  отказано  в  его
желании"
     - Нет, Обадий, я не продам Рогая, - сказал Марион.
     - О небо, почему? - Удивился толстый  перекупщик.  -  Разве  тебе  не
хочется получить золотой динарий? Неслыханно!  Ведь  ты  можешь  увеличить
свое имущество вдвое! Вдвое! Зачем тебе нужен раб, который только объедает
тебя?
     - Он не раб, он -  свободный  человек!  Не  в  обычае  легов  унижать
достоинство человека продажей его тела.
     - Но он не лег и даже  не  албан,  он  -  хазарин,  варвар,  степняк,
пахнущий кислой овчиной! Враг!
     - Оказывается, законы персов можно хорошо усвоить только забыв обычаи
своего рода! - горько усмехнулся Марион. -  Но  я  еще  с  молоком  матери
впитал, что враг - это тот, кто желает тебе зла, а друг - кто делает  тебе
добро...  -  Марион  замолчал,  осекшись,  поняв,  что  из  произнесенного
выходило: даже албан для албана, даже лег  для  лега  могут  теперь  стать
врагами, а он, Марион, хотел только сказать, что хазарин Рогай - друг ему.
Как же так получилось? Марион был ошеломлен и с трудом слушал то, что  ему
говорил Обадий.
     - Послушай, Марион, - нравоучительно выговаривал тот,  -  ты  окажешь
плохую услугу своим детям, если выучишь их тому, что заповедали  нам  отцы
наши... Разве род дает тебе прокорм твой, разве по обычаям сейчас судят  о
делах наших? Но, может, ты хочешь вернуть прошлое, когда род наш был  един
и сплочен? Тогда убери из Дербента все мастерские... гончарные, кузнечные,
оружейные,  стеклодувные,  ковроткацкие...  Запрети  появляться  в  городе
торговым караванам, а купцам не разрешай продавать в торговых рядах ткани,
обувь, украшения, оружие, пряности, хозяйственный инвентарь,  лакомства...
Сможешь ты на это решиться? О, я знаю твое мужество, силу и решимость!  Но
ты и пальцем не шевельнешь против всего этого, а почему? А потому,  что  в
мастерских, товарах - во всем, что производится, заключено великое  благо!
А тот, кто выступает против полезных деяний, тот - враг людям! Но,  может,
ты против золотых и серебряных монет, что идут в обмен на товар?  Я  вижу,
что ты - против! Но тогда ты против и самого обмена!  Тебе  нужно  закрыть
глаза, чтобы не видеть, что товары производятся только ради обмена! И если
ты, Марион, заповедаешь  детям  то,  что  нам  заповедали  отцы  наши,  ты
заставишь их прозябать  в  нищете.  Забудь  об  обычаях,  твори  жизнь  по
законам, и справедливость тогда предстанет в глазах твоих  в  совсем  ином
обличье!..
     - Обадий, ты во многом прав, но разве справедливость подобна кафтану:
не нравится один, снял его и надел то, что больше подходит?
     -  Справедливо  то,  что  вершится  в  судьбах  наших  и  деяниях  по
божественным проявлениям, против чего ни один смертный не может  бороться,
и  чему,  следовательно,  не  должен  противиться!  Справедливо  то,   что
неизбежно! А если ни  один  смертный  не  мог  остановить  потока  деяний,
приведших к очевидному, то, следовательно, было божественным  промыслом  и
то, что многие теперь называют злом. Значит, зло неизбежно, следовательно,
зло - справедливо!
     - Зло справедливо? - потрясенно переспросил лег. - Или я  чего-то  не
понял?
     - Ты не понял,  Марион,  самой  сути  происходящего.  Я  в  молодости
слыхал, что древние философы сначала  устанавливали  предмет  спора...  то
есть выясняли, что они понимают под предметом спора. Давай и мы выясним...
Например, злом ты, конечно, назовешь такую неблаговидную страсть у  людей,
как корыстолюбие? Я даже вижу по твоим глазам, что в этом пороке ты охотно
обвинил бы и меня! Ха-ха! А знаешь ли ты, достославный Марион, что  именно
корыстолюбие привело к появлению в Дербенте неслыханного изобилия товаров?
В противном случае, что было бы здесь делать купцам? Ты  молчишь,  Марион,
ты ищешь и не находишь возражения? Слеп же ты, Марион, коль полагаешь, что
те, кто стремится извлечь выгоду из своих деяний, поступают вопреки  своей
совести! Знай, если  переполнившийся  поток  разорвал  привычное  русло  и
устремился на возделанные поля, то причиной тому дождь, выпавший  с  неба!
Все мы знаем, что и наши деяния направляются небом!
     Марион  тогда,  после  слов  Обадия,  почувствовал,  что  разум   его
несколько помутился, а душой  овладели  сомнения  и  нерешительность,  ибо
вдруг обнаружилось, что любое очевидное таит в себе  неслыханную  глубину,
или, по крайней мере,  имеет  оборотную  сторону:  зло  не  несет  в  себе
бесконечное зло, а добро не всегда приводит к добру. Например, учить детей
следовать в жизни обычаям рода - значило в действительности желать им зла,
а столь  желанная  людьми  доброта,  благодаря  которой  в  душе  хазарина
расцвела любовь к семье Мариона, привела к тому, что Рогай стал  первым  в
городе человеком с клеймом раба.
     С наступлением весеннего тепла город посетила страшная беда: заболело
много людей. Болезнь  подкрадывалась  внезапно.  Человек  вдруг  испытывал
отвращение к пище, метался  в  беспричинном  томлении,  у  него  возникала
нестерпимая жажда, он пил и не мог напиться,  так  быстро  пересыхало  все
внутри. Если болезнь  захватывала  человека  утром,  к  вечеру  заболевший
неимоверно худел, слабел, у него шла горлом кровь -  и  он  умирал,  после
смерти чернел, словно  обугливался.  Одним  из  первых  умер  от  странной
скоротечной болезни  старик-лекарь  Иехуду.  Но  перед  смертью  он  успел
сказать своему сыну,  какое  снадобье  нужно  приготовить,  чтобы  спасать
людей. Иехуду был бескорыстным  лекарем,  а  сын  его  за  короткое  время
сделался богачом.
     Беда не прошла мимо  семьи  Мариона,  имевшего  пятерых  детей.  Дети
заболели в одно утро. Марион  в  это  время  находился  в  карауле.  Когда
перепуганный бледный  Рогай  прибежал  к  нему  со  страшным  известием  и
сообщил, что  сын  Иехуды  требует  за  лечение  золотой  динарий,  Марион
окаменел от горя. Все, что он имел, едва оценивалось и в половину золотого
динария. Да и кто сейчас будет покупать  его  жалкое  имущество?  И  тогда
Рогай сказал, что  он  раздобудет  лекарство.  Хазарин  убежал,  а  Марион
заторопился домой. Когда  он  шел  мимо  распахнутых  дверей  стеклодувной
мастерской,  оттуда  вышел  высокий  тощий  человек  в   длинной   рубахе,
поприветствовав Мариона, сказал:
     - Я уже  слышал,  родич,  о  твоем  горе...  подожди,  -  закашлялся,
согнувшись и шаря рукой у себя за пазухой, откашлявшись, выплюнул мокроту,
грустно заметил: - Видишь, родич, какой дорогой ценой  приходится  платить
за кусок хлеба. А когда-то, помнишь, я мог поднять три  мешка  зерна...  -
Стеклодув, видимо, не мог долго говорить, внутри у него сипело,  он  опять
закашлялся, вынул из-за пазухи браслет из  голубовато-молочного  стекла  с
искусно закрученными краями  и  сказал,  покосившись  на  чернеющий  проем
двери:
     - Возьми, Марион... Это все, чем я могу тебе помочь...
     - Нет, Шакрух, нет... я не возьму такой дорогой подарок...
     - Я сделал браслет для тебя... хозяин о  нем  не  знает,  клянусь,  я
разобью его, если ты не возьмешь!
     Когда Марион с браслетом в руке широко зашагал  к  дому,  он  уже  не
видел,  как  из  дверей  мастерской  навстречу  Шакруху  выскочил   хозяин
мастерской  и,  тихо  прошипев:  "О,  сын  шакала  и  гиены!  Ты   подарил
принадлежавший мне браслет!", - размахнувшись, стегнул  хвостатой  плеткой
работника по костлявым плечам, а потом, дождавшись, когда Марион скрылся в
проулке, пнул ногой, обутой в тяжелый сапог, стеклодува в пах.
     Сын Иехуды, брезгливо откинув предложенный Марионом браслет,  сказал,
что ему не нужно имущество Мариона, а нужен только золотой динарий.
     К полудню из верхнего города прибежал, задыхаясь,  Рогай.  Он  принес
динарий. Удалось спасти только двух детей: дочь Витилию  и  младшего  сына
Геро - любимца Рогая.
     А спустя некоторое время, после того как болезнь из  города  исчезла,
перекупщик Обадий вывел на торговую площадь хазарина Рогая, уже обритого и
с клеймом на лбу, и тот во всеуслышанье объявил собравшимся людям:
     - Отныне душа моя и тело принадлежат Обадию, который волен в животе и
смерти раба своего Рогая!
     Довольно улыбающийся Обадий поднял плетку с зашитыми в  концы  тонких
кожаных ремней хвоста кусочками железа и, удостоверяя сказанное хазарином,
ударил его по плечу, нарочно по раненому. Рогай дернулся,  сморщившись  от
боли, схватился рукой за багровый рубец,  проступивший  на  смуглой  коже.
Мальчишеский вскрик прорезал тяжелую тишину. Закричал Геро,  сын  Мариона.
Рогай вскинул опущенную голову, улыбаясь, сказал, успокаивая мальчика:
     - Геро, прожитые в вашей семье дни - лучшие в  моей  жизни!  Что  эта
боль по сравнению с радостью, что вы с Витилией живы и здоровы!
     Обадий пронзительно-громким голосом выкрикнул:
     - Единственно по доброте своей, желая спасти детей Мариона,  купил  я
пленника Рогая! Не отплати мне, славный Марион, черной неблагодарностью, я
вижу: лицо твое сумрачно! А ты, раб,  впредь  помни  пятый  закон  второго
столбца: "Раб, единожды ослушавшийся хозяина, наказывается ударами  плети,
дважды ослушавшийся - лишается уха. Раб, вступивший  с  хозяином  в  спор,
лишается  языка.  Раб,  ударивший  хозяина,  подлежит  смерти  посредством
четвертования".
     Довольно поглаживали свои  бороды  важные,  стоявшие  впереди  толпы,
владельцы  гончарных,  кузнечных,  башмачных,   стеклодувных,   оружейных,
ковроткацких мастерских. Наконец-то свершилось столь долго ожидаемое  ими!
Неслыханных богатств  можно  добиться,  имея  рабов-людей,  низведенных  в
послушании и усердии до уровня разумных животных. Но привозной  раб  стоил
дорого. Мудр был тот, кто придумал  шестой  закон  третьего  столбца!  Ибо
насильственное принуждение не просто отвратительно в глазах  людей,  но  и
чревато гневом. Человек  же,  во  всеуслышанье  выразивший  желание  стать
рабом, - вдвойне раб!
     На  другой  же  день  раис  Махадий   вывел   на   торговую   площадь
должника-лега, не сумевшего к сроку вернуть долг, и тот хмуро,  но  громко
объявил, что душа и тело его отныне принадлежат  Махадию.  Таким  образом,
вторым в Дербенте рабом, но не последним, стал лег.
     И в первый, и во второй день Мариону мерещилось, что со  всех  сторон
на него направлены осуждающие взгляды, и он уходил с  площади  с  поникшей
головой. Воин не  подозревал,  что  у  истинно  благородных  людей  врагов
открытых  гораздо  больше,  нежели  тайных,   потому   что   благородство,
заключенное в душевной доброте, никогда не  вызывало  страха,  опасений  у
людей, низких по натуре.
     Стражник-гаргар, выкрикнувший обвинение богатырю Мариону,  знал,  что
только слепая, не подвластная рассудку ярость  заставит  Мариона  обнажить
меч на албана, знал и о чувстве вины, таящимся а душе  Мариона.  И  только
потому был так смел.



                               7. КРЕПОСТЬ

     Когда-то много лет назад вокруг холма,  на  котором  высилась  сейчас
крепость, шумел лес, а по ущелью огибая холм с севера, текла к морю  река.
В лесу бродили дикие звери, вили птицы гнезда, а море было гораздо  дальше
от гор, чем теперь. Вдоволь воды, еды, топлива,  безопасность  -  что  еще
желать человеку? И на вершине холма поселились люди.  Это  становище  было
небольшим и в памяти потомков осталось безымянным. Люди  жили  в  каменных
хижинах  или  в  плетеных  мазанках,  ловили  рыбу,  охотились,  пасли  на
густотравных полянах скот. Селение разрасталось,  часть  людей  спустилась
жить к подножию холма, а по мере того как вырубался лес,  все  ушли  сюда.
Название этого селения сохранилось - Чора. Потом в горах случилось большое
землетрясение. Горы сдвигались с  мест,  небо  заволокло  пылью,  и  выпал
каменный дождь. Большую часть источников, питающих реку, завалило, и  река
стала пересыхать, а вскоре поредел лес. Уходить с насиженного места албаны
не захотели, да и племена уже  жили  тесно.  Провели  люди  в  селение  от
сохранившихся родников в горах глиняные водоводы, упрятали их в скалы  под
землю. Это было еще до того, как на Персию  напал  Александр  Двурогий,  и
албаны посылали отряд воевать на стороне Дария. Много воинов ушло тогда  и
из Чора. Вернувшиеся рассказывали, что времена тревожные, Персия  покорена
Двурогим, везде бродят отряды, нападая на селения. И появилась на  вершине
холма каменная башня, куда можно было укрыться в  случае  опасности.  Море
стало  подниматься,  подступать  к  горам,  лес  исчез   окончательно.   И
кочевники, пасущие свои стада на равнинах  Берсилии  и  дальше  на  север,
обнаружили, что долина возле Чора - удобный путь в богатые  и  плодородные
земли Закавказья. Албания к тому  времени  была  сильным  государством,  и
чтобы обезопасить страну от набегов кочевников, на  холме  была  построена
крепость с толстыми глинобитными стенами.
     Давно  уже  вместо  глинобитных  высятся  могучие   каменные   стены,
достигающие  сорока  локтей  в  высоту.  Через  каждые  пятьдесят   локтей
выступают полукруглые или квадратные башни, сложенные из огромных  тесаных
камней. Вдоль западного и северного склонов холма тянется глубокое  ущелье
- бывшее русло  реки,  и  склоны  здесь  так  обрывисты,  что  превосходно
дополняют мощь стен. А в последнее столетие именно  с  севера  чаще  всего
грозила  опасность,  недаром  северные  городские  ворота  люди   прозвали
"Воротами войны". С полуденной стороны нападений не было уже много лет, но
и отсюда  холм  прикрыт  гребнем  Южной  горы,  и  на  их  склонах  нельзя
установить ни таран, ни метательные баллисты. С востока, со стороны  моря,
крепость прикрывается городом с его мощным оборонительным  поясом,  и  это
направление счита