астностью, которой  невольно  покоряются  более
слабые, сказал Геро.  -  Пусть  шестеро  самых  крепких  встанут  в  "круг
братства", а трое поднимутся им на плечи, они удержат двоих, которые  тоже
сплетут  руки,  я  буду  последним...  Если  мне  удастся  ухватиться   за
горловину, ночью мы выберемся из зиндана!
     Живая лестница! Надежда приподняла всех, кто еще держался  на  ногах,
скоро возле Геро и Рогая столпились возбужденные люди, переговариваясь:
     - Давайте скорей встанем так, как сказал Геро!
     - Да, да, и пусть Геро послушает, о чем говорят наверху!
     - Лучше дождаться вечера...
     - А если заметит стража? Тогда нас накажут!
     - Что может быть страшнее того, что мы уже пережили? Скорее в круг!
     - Так ведь отверстие узкое... Геро не пролезет наружу.
     - Проклятье на твой язык!
     - Пока попробуем!  Пусть  послушает  разговоры,  а  до  вечера  можно
что-нибудь придумать!
     В первый "круг братства", крепко сплетя руки, плечом к  плечу  встали
четыре сильных раба-тюрка, армянин и кахетинец. Верхними в живой  лестнице
оказались албан Т-Мур и хазарин Рогай. Люди вокруг тяжело дышали.  Геро  с
кошачьим проворством скользнул вверх, цепляясь за окаменевшие в напряжении
голые плечи друзей. Когда юноша поднялся на плечи Т-Мура и Рогая, те  даже
не шелохнулись, держась друг за друга. Геро выпрямился  и,  вытянув  вверх
руку, коснулся пальцами каменной крышки. Он  прислушался,  стараясь  унять
сильно бьющееся сердце.
     Среди невнятных  отдаленных  звуков,  донесшихся  снаружи,  выделился
глухой шум падающей в хранилище воды, потом донеслись гулкие удары молота,
кто-то властно прокричал:
     - Рабов запереть в Южную башню и не выпускать!
     Вскоре послышались громкие  голоса,  приближающиеся  шаги,  и  чей-то
грубый голос произнес:
     - Слава светоносному Агуро-Мазде, корабли оказались купеческими!
     - Быстро же они уплыли, узнав,  что  подходят  хазары!  -  насмешливо
сказал другой. - Надо было  задержать  купцов  и  отправить  их  вместе  с
корабельщиками на Северную стену. Вот бы купцы потрясли  своими  бородами!
Ха-ха!
     - Я тебе скажу, Сабир,  по  мне  лучше  отсидеться  в  крепости,  чем
защищать этих проклятых албан! - сказал третий, видимо  продолжая  начатый
разговор.
     - Тс-с, не говори так громко, а то услышит Гаврат!
     - Ха-ха, как будто Гаврат их каждый день не проклинает!
     - Пусть Ангра-Манью  проглотит  этот  жалкий  Дербент  со  всеми  его
обитателями!
     -  Посмотри,  Сабир,  эти  лентяи-стражи  опять  оставили  веревку  с
корзиной на крыше зиндана... Надо бы отнести в башню! -  послышался  голос
первого.
     Второй пренебрежительно отозвался:
     - Оставь эту жалкую корзину! Если мы будем за каждым грязным  албаном
подбирать...
     - Эй, Сабир! -  окликнул  его  властный  голос,  что  отдавал  первое
распоряжение. - Ты слышишь?
     - Слышу, господин! - неожиданно тонким угодливым  голоском  отозвался
тот, кто только что разговаривал грубым  басом.  Удивительно,  как  меняют
человека власть и подчинение. - Слышу, господин!
     - Завтра утром ты со своими воинами будешь сопровождать филаншаха, он
поедет осматривать Северную стену. Приготовьтесь!
     - Повинуюсь, господин! -  заискивающе  проворковал  тот,  кого  звали
Сабиром, а через мгновение уже громким шепотом добавил: - Этому почтенному
сластолюбцу Урнайру, чтобы он  не  ездил  куда  не  следует,  надо  вместо
пилюли... - тут он добавил несколько  грязных  слов,  отчего  воины  грубо
расхохотались и, смеясь, прошли мимо зиндана так близко, что Геро, высунув
руку, мог бы коснуться их сапог.
     Вскоре опять послышался приближающийся топот множества  ног,  тяжелое
дыхание запыхавшихся людей, скрежет - наверное, волокли по  камням  что-то
тяжелое. Голос надсмотрщика взревел:
     - Поторапливайтесь, скоты! Пошевеливайтесь!
     Геро соскользнул вниз. Живая лестница распалась. Когда  все  окружили
Геро, он рассказал об услышанном:
     - Только бы стражи не вспомнили про веревку!  -  прошептал  Рогай.  -
Только бы они забыли про нее! Тогда мы ночью выберемся из проклятой ямы! И
тогда!.. О-о!..
     - Но надо сначала сдвинуть крышку, - осторожно напомнил Т-Мур.
     - Может быть, кого-нибудь позвать снаружи? - робко предложил кто-то.
     - Кого? Перса? - горько отозвались в темноте.
     На  время  все  притихли.  Каждый  лихорадочно  искал  выход.   Потом
раздались голоса:
     - Надо выбить камень из кладки горловины...
     - Да, да... И расширить отверстие!
     - Чем? - отрезвляющее спросил Рогай.
     Геро молчал. Он уже знал, что они спасутся,  но  он  молчал,  ему  не
хотелось говорить от огромной уверенности в  себе,  той  уверенности,  что
движет героями и делает человека, обладающего ею, или великим воином,  или
великим  мудрецом.  А  вокруг  люди   исступленно   хватались   за   любую
возможность,  с  легкомыслием  отчаявшихся  детей  радуясь  каждой,   даже
нелепой:
     - Надо дать знать рабам, а они уже поднимут крышку.
     - Надо сейчас попробовать достать веревку и спрятать ее!
     - Да, да, надо... надо...
     И тогда Геро сказал:
     - Я сдвину крышку... Я сдвину крышку. Поднимусь наверх и,  если  даже
не окажется этой веревки, я найду чем вас вызволить отсюда.
     Все  на  мгновенье  притихли,  поверив.  После  недолгого  радостного
молчания кто-то из темноты окликнул хазарина:
     - Рогай, но если твои родичи захватят город, ты станешь свободным,  а
мы - рабами?...
     Рогай яростно повернулся на голос, воскликнул:
     - Глупец! Чем твоя жизнь свободного албана отличалась от жизни  раба?
Не тебя ли, свободного, собираются умертвить в зиндане?
     - Но я все-таки хочу остаться свободным, - продолжил тот же голос,  -
когда мы выберемся, я пойду защищать Северную стену от твоих братьев...
     - Если тебя не убьют, если  победишь  хазар,  тебя  снова  посадит  в
зиндан албан-филаншах! - насмешливо заметил Т-Мур.
     - Но если мы не отобьемся, меня сделают рабом...
     Рогай задумчиво сказал:
     - Теперь я понял, что мои братья - обездоленные. Филаншах -  албан  и
вы албаны. Кому из вас он брат? Я же, когда был таким же свободным, как  и
вы... ха-ха-ха... - горько рассмеялся он,  -  свободным,  как  вы,  строил
дворцы богачам в Семендере, сам же жил в землянке. И эти же богачи погнали
меня грабить чужой народ, а  сами  остались  в  безопасности  во  дворцах,
построенных мною. Я решил: если спасусь, уйду в горы. Там, я слышал, живут
действительно свободные люди.
     - И я с тобой! - воскликнул Геро. - Возьмешь меня, Рогай?
     Тот обнял мальчика, прижал к себе, прошептал ласково:
     - Геро, Геро, конечно, мы уйдем вместе: и ты, и мать.  Разве  я  могу
забыть, как твоя мать перевязывала мои раны, когда Дах-Гада  избивал  меня
кнутом, разве я могу забыть, как вы жалели меня, как Марион носил  подарки
распорядителю работ, чтобы он не велел наказывать...
     - Но сначала я отомщу филаншаху!
     - Я тоже уйду в горы, - хрипя  и  булькая  горлом,  сказал  Т-Мур,  -
теперь мне в Дербенте делать нечего...
     - И я! И я! - послышались голоса.
     - Но сначала все-таки  надо  решить,  как  выбраться  из  зиндана,  -
грустно заметил кто-то. - Если Геро не сможет, тогда...
     Ни Геро, ни Рогай не успели возразить. Вдруг кто-то горько заплакал в
наступившей тишине. Стоявший возле Т-Мура армянин, подняв  исхудалые  руки
вверх, исступленно произнес:
     - О, Иисусе! Великий искупитель грехов человеческих! Ты  все  видишь,
вознесшийся! Если ты был на этой проклятой земле, если ты был на ней сыном
человеческим, если ты пережил те страдания, что выпадают на  долю  многим,
молю тебя: помоги нам выбраться из этой страшной ямы, и я  поверю  в  тебя
вновь, и дети мои поверят в тебя бескорыстно... Иначе я  прокляну  тебя  и
отвергну тебя, и дети мои отвергнут тебя! Я отказываюсь от рая на небесах,
если нет возмездия на земле! Я жду и зову тебя!..
     И случилось небывалое, случилось то, о чем потом  до  скончания  дней
своих будут с благоговейным трепетом вспоминать беглецы из зиндана, о  чем
они будут рассказывать детям своим, а те - своим и о  чем  распространится
молва окрест, как волны от еще одного брошенного камня и, тоже не затухая,
а  многократно  усиливаясь,  ибо  люди  гораздо  охотнее  поверят  в  чудо
спасения, чем в обреченность.
     Вдруг, словно в ответ на  исступленную  мольбу,  глухой  грозный  гул
донесся из глубины земли. Будто вздрогнула земля, пробуждаясь  от  сна.  И
тотчас грузно вздрогнули горы, словно некий исполин  в  гневе  качнул  их.
Посыпались сверху комья глины. Опять качнуло.  Тяжелый  звук,  как  вздох,
слышимый даже в подземелье, пронесся  над  горами.  Геро  показалось,  что
кто-то схватил его за плечи  и,  рванув,  бросил  на  солому.  Попадали  и
другие. Еще раз гневно вздохнула земля. И все  стихло.  Ошеломленные  люди
поднимали головы. И все увидели, что  в  зиндане  стало  светлее:  тяжелая
каменная крышка, сдвинувшись  от  сотрясения,  не  прикрывала  и  половины
горловины, а с нее, раскачиваясь, на локоть свисала веревка.
     Люди  молчали,  потрясенные:  простой  человек  обратился  к   своему
всевышнему покровителю - и тот не только ответил, но даже  оказал  помощь!
Как велико милосердие небесных властителей, распространяющих милосердие не
только  на  своих  почитателей,  ни  и  на  других  людей!  Могущественный
Уркацилла помог и язычнику Рогаю, и  христианину  -  армянину,  молящемуся
сейчас в углу, и поклоннику Ахурамазды -  пожилому,  скрюченному  болезнью
албану, до сих пор лежавшему ничком и что-то  бормотавшему  от  страха.  И
ошеломленный случившимся Геро подумал, что, пожалуй, ему  с  матерью  тоже
нужно выбрать покровителем кого-нибудь из небесных владык.


     Передовые конные отряды хазар  уже  подходили  к  Дербенту  вслед  за
отступившими заставами, когда случилось  землетрясение.  Вздрогнули  горы,
вздрогнула земля и сразу же пронесся сильный порыв ветра по долине. Многие
воины, стоящие на стене, упали на колени, некоторые  в  испуге  прикрылись
щитами. В городе от мощных толчков развалилось много хижин,  сложенных  на
глиняном растворе, распахнулись калитки и двери домов и  сараев.  Тревожно
мыча, метались по улицам коровы, овцы  блеяли  во  дворах.  Лаяли  собаки,
отчаянно хлопая крыльями, подлетывали в тесных двориках куры. Кружились  в
поднятой ветром  пыли  перья,  пух  тополей,  испуганно  кричали  галки  и
ласточки, носясь над городом. В верхнем городе на сохранившейся колокольне
христианской  церкви  сами  собой  торжественно  и   мелодично   зазвонили
колокола, словно оповещая жителей о  ниспосланной  им  великой  благодати:
заступничестве от приближающихся многочисленных агарян [агаряне -  (букв.)
потомки рабыни Агари, принадлежащей Аврааму]. Так подумали многие  жители,
прислушиваясь к долго не смолкавшему звону.
     Движение  же  хазар  к  городу  при  первом  толчке  приостановилось.
Тревожно заревели испуганные верблюды,  запряженные  в  огромные  повозки,
заржали кони, вставая на  дыбы.  Взвихрилась  под  ветром  мглистая  пыль.
Всадники  передовых  отрядов  соскакивали  с  коней,  падали  на   колени,
простирая руки к небу, взывали к могучему Тенгри. Задние  отряды  напирали
на передние.  Возникла  давка.  Затрещали  опрокинутые  арбы,  послышались
разъяренные выкрики возниц, местами вспыхнули ссоры, грозящие  вылиться  в
схватку между отрядами. И тогда в ставке кагана Турксанфа, перекрывая  шум
и крики, резко и требовательно-звонко пропели трубы, и от  ставки  во  все
концы огромного войска поскакали закованные в броню воины-богатыри  личной
охраны   кагана.   Исполинские   кони   в   черной    чешуйчатой    броне,
великаны-всадники в черных сплошных доспехах,  стоящие  во  весь  рост  на
стременах, с  личным  знаком  "бешено-неукротимых"  -  желтый  разъяренный
леопард, поднявшийся на задние  лапы  -  сверкающим  на  груди  у  каждого
всадника, производили потрясающее впечатление.  В  поднятой  могучей  руке
каждый  всадник  держал  желто-голубое  знамя  с  нарисованным  посередине
красным кругом.
     - Тенгри! Тенгри! Тенгри! -  громовыми  голосами  взывали,  проносясь
между конными отрядами, исполины из тысячи  "бешено-неукротимых".  И  там,
где они  появлялись,  мгновенно  стихали  ссоры,  крики,  восстанавливался
порядок.  Если  разгневается  великий  воин   верхней   небесной   равнины
Тенгри-хан, знак которого - красный круг на желто-голубом  знамени  -  как
грозное напоминание проплывал над  головами  хазар  в  мглистой  пыли,  то
бесчисленные беды и страдания обрушатся на племена хазар в этой жизни.  Но
гнев Тенгри-хана не этим страшен. Разгневанный Тенгри может  лишить  хазар
бессмертия, райского блаженства, что ожидает каждого  отличившегося  воина
на верхней небесной равнине. Притихшие  воины  молча  садились  на  коней,
расцепляли колеса арб, поднимали верблюдов, восстанавливали порядок.
     Первый порыв ветра стих. Но когда войско снова двинулось к городу, на
долину опять налетел ветер, упорно задул, не переставая, засвистал, быстро
усиливаясь. Над горами показалась  лиловая  туча,  клубясь,  погромыхивая,
освещаясь блеском молний, она  наползла  на  долину,  смешалась  с  пылью,
поднятой  множеством  повозок,  коней,  верблюдов.  Стало   сумрачно.   По
потемневшему морю загуляли белопенные волны, с  гулом  набегая  на  берег.
Полил дождь...



                     24. ШАХРАБАЗ ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ

     Правитель  Дербента  находился  в  обеденном  зале,  когда   началось
землетрясение. В угрюмом одиночестве сидел он за  столом  на  византийском
стуле, высокая спинка которого была инкрустирована узорами из  перламутра.
Этот стул вместе с  парчовым  шатром  и  другим  имуществом  был  захвачен
двенадцать лет назад  в  лагере  бежавшего  из-под  стен  Дербента  кагана
Турксанфа.
     Несколько  молчаливых  слуг  подносили  дымящиеся   ароматным   паром
кушанья: залитых янтарным соусом, румяных куропаток на серебряном подносе,
сочную баранину в золотистом жирном бульоне, суп из кореньев в  фарфоровых
судках. Коренья были привезены по заказу купцами из Индии и, по  уверениям
лекаря Иехуды, могли возвращать старикам юношескую бодрость,  а  вместе  с
ней непреходящую чувственную  страсть.  Появились  на  столе  и  хрустящие
пончики,  и  медовые  освежающие  напитки,  и  самые  различные  сладости.
Шахрабаз любил покушать.
     Он  отпробовал  от  каждого  блюда,  суп  из  кореньев,  возвращающих
молодость,  выхлебал  весь.  Остатки  блюд  слуги   относили   наложницам.
Насытившись, Шахрабаз откинулся на спинку  стула.  Рябой  слуга  торопливо
поднес тазик и узкогорлый кувшин с родниковой водой для  омовения  рук.  В
дверях обеденного зала появился Мансур, поклонившись, сказал:
     - Господин, соглядатай Урсуф хочет сообщить нечто чрезвычайно важное.
     -  Пусть  войдет,  -  разрешил  правитель  и,  подобрев  от  сытости,
милостиво кивнул робко выглядывавшему из-за спины Мансура  лекарю  Иехуде,
позволяя приблизиться и тому.
     Юркий  человечек  в  войлочном  высоком  колпаке  с  низким  поклоном
протянул правителю запечатанный пакет и сказал:
     - Господин, купцы, что отплыли из гавани, передали вам...
     На пакете была печать ставки Ездигерта Третьего, но без личного знака
высочайшего и без подписи  визиря.  Значит,  это  донесение  осведомителя,
присланное как нельзя кстати. Шахрабаз торопливо разорвал пакет. И первое,
что ему бросилось в глаза на плотном листке пергамента, было:
     "...Ездигерт Третий в беседе с визирем выразился так: мы раздражены и
удивлены назойливостью Шахрабаза!.."
     Так вот какова благодарность  за  твои  неисчислимые  труды,  потомок
Урнайра! Ну, что ж, ответная благодарность  правителя  Дербента  последует
гораздо скорей, чем ослоподобный Ездигерт узнает о появлении под Дербентом
хазар! Жребий брошен, как сказал бы Цезарь - величайший из римлян.
     И в это время, словно в ответ на мысли Шахрабаза, от гор донесся гул.
Вздрогнул от сотрясения земли дворец. Упал на колени лекарь Иехуда. Сбитый
новым подземным толчком, рябой слуга от неожиданности выронил кувшинчик  с
водой. Раздался грохот посуды,  упавшей  со  стола.  И  все  стихло,  и  в
наступившей  тишине,  перебивая  журчание  вытекавшей  из  кувшина   воды,
послышался мелодичный звон колоколов.
     Шахрабаз, усилием  воли  сдержав  желание  кинуться  вон  из  дворца,
облегченно перевел дух. И, успокоившись, даже повеселел. Звон христианских
колоколов - разве это не знак того, что  нужно  принять  решение,  угодное
христианину Кириллу!
     Рябой слуга подбирал с ковров упавшую посуду. Лекарь,  опасливо  вжав
голову в плечи, пятился к выходу, где бесстрастно застыл Мансур. Шахрабаза
рассмешило, как крался к дверям Иехуда, испуганно озираясь, но не  забывая
следить за  своим  господином,  и  старик  второй  раз  за  последние  дни
улыбнулся  своей  мертвой  улыбкой.  Человечек  в  остроконечном   колпаке
незаметно исчез, словно его и не было.
     Шахрабаз подошел к окну. Именно в обеденном  зале  были  вставлены  в
окна разноцветные стекла, которые мечтал увидеть  Геро.  Когда  вечереющее
солнце светило в стекла, в зале плавало разноцветное,  искрящееся  сияние,
как бы возникал сказочно-дивный сад, где словно  по  волшебству  вырастали
цветы, появлялись замки,  а  меж  радужных  колонн  струились  хрустальные
водопады, темнели гроты. Но теперь за окнами было  сумрачно,  там  бушевал
ветер и лил дождь. Шахрабаз равнодушно смотрел, как  на  крепостной  стене
ежились под струями дождя воины. Чтобы быть правителем,  надо  чувствовать
превосходство над  теми,  кем  правишь,  а  превосходство  несовместимо  с
жалостью. Поэтому и решение, которое наконец созрело, было  принято  им  с
той же легкостью, с какой Шахрабаз, в бытность свою  командующим  конницей
провинции, если этого требовали личные соображения, бросал людей на смерть
во славу Персии. Он, обернувшись, подозвал Мансура.
     Внешность дворецкого вызывали и страх, и отвращение одновременно.  Он
был высок, тощ, почти черен, на узком лице выделялся острый нос,  подобный
клюву, и мрачно горели желтые пронзительные глаза. До  Шахрабаза  доходили
слухи, что Мансур бродит по ночам по дворцу,  что  его  даже  встречали  в
полночь возле башен-дакм, и у него за спиной были огромные черные  крылья,
а изо рта меж огромных клыков вырывалось пламя. Но Шахрабаз был равнодушен
к  слухам.  Со  свойственной  ему  проницательностью,  он  догадался,  что
ограбленный персами, избитый христианами  молчаливый  Мансур  ждет  своего
часа, и понял, что, если приблизит араба к себе, тот будет самым преданным
слугой, в котором всегда нуждается любой  правитель.  И  сейчас  он  опять
порадовался своей дальновидности. Он сказал:
     - Я буду говорить медленно, чтобы ты все понял.  Скоро  пробьет  час,
когда ты наконец отомстишь. Четыре долгих года ты ждал этой возможности. В
послании, которое я получил сейчас, преданный мне человек сообщает, что на
южной  границе  Персии  появилось  неисчислимое  войско   твоих   и   моих
единоверцев - мусульман! - Шахрабаз умолк, искоса взглянул на  Мансура  и,
заметив дикую радость, блеснувшую в желтых глазах единоверца, продолжил:
     - С мечом и Кораном братья-мусульмане пройдут скоро по всему миру  во
славу всемогущественного Аллаха-единственного!  Но  сейчас  у  Арабии  нет
более сильного противника, чем Персия. Но, хвала аллаху, к Дербенту  скоро
подойдет каган  Турксанф!  Сдав  Дербент  Турксанфу,  я  открою  хазарской
коннице тылы Персии, и Ездигерт Третий вынужден будет повернуть свою армию
на кагана. Обескровив персов и хазар,  я  помогу  братьям-мусульманам!  Ты
понял меня?
     - Понял, господин! - радостно прошептал Мансур. - Аллах поможет  тебе
в твоих благородных начинаниях!
     - Да, да, -  рассеянно  отозвался  Шахрабаз,  -  теперь  слушай  меня
внимательно! Вот этого человека, - филаншах кивнул на рябого с