ana.
     Stamtad, na dole, ujrzeli z daleka
     Nad brzegiem wody z latarka czlowieka:
     Nie szpieg, bo tylko sledzil czegos w wodzie,
     Ani przewoznik, ktoz plywa po lodzie?
     Nie jest rybakiem, bo nic nie mial w reku
     Oprocz latarki i papierow peku.

     Podeszli blizej, on nie zwrocil oka,
     Wyciagal powroz, ktory w wode zwisal,
     Wyciagnal, wezly zliczyl i zapisal;
     Zdawal sie mierzyc, jak woda gleboka.
     Odblask latarki odbity od lodu
     Oblewa jego ksiegi tajemnicze
     I pochylone nad swieca oblicze
     Zolte jak oblok nad sloncem zachodu:
     Oblicze piekne, szlachetne, surowe.
     Okiem tak pilnie w swojej ksiedze czytal,
     Ze slyszac obcych kroki i rozmowe
     Tuz ponad soba, kto sa, nie zapytal,
     I tylko z reki lekkiego skinienia
     Widac, ze prosi, wymaga milczenia.

     Cos tak dziwnego bylo w reki ruchu,
     Ze choc podrozni tuz nad nim staneli,
     Patrzac i szepcac, i smiejac sie w duchu,
     Umilkli wszyscy, przerwac mu nie smieli.
     Jeden w twarz spojrzal i poznal, i krzyknal:
     "To on!" - i ktoz on? - Polak, jest malarzem,
     Lecz go wlasciwiej nazywac guslarzem,
     Bo dawno od farb i pedzla odwyknal,
     Biblija tylko i kabale bada,
     I mowia nawet, ze z duchami gada.

     Malarz tymczasem wstal, pisma swe zlozyl
     I rzekl, jak gdyby rozmawiajac z soba:
     "Kto jutra dozyl, wielkich cudow dozyl;
     Bedzie to druga, nie ostatnia proba;
     Pan wstrzasnie szczeble asurskiego tronu,
     Pan wstrzasnie grunty miasta Babilonu;
     Lecz trzecia widziec. Panie! nie daj czasu!"
     Rzekl i podroznych zostawil u wody,
     A sam z latarka z wolna szedl przez schody
     I zniknal wkrotce za parkan terasu.
     Nikt nie zrozumial, co ta mowa znaczy;
     Jedni zdumieni, drudzy rozsmieszeni,
     Wszyscy krzykneli: "Nasz guslarz dziwaczy",
     I chwile jeszcze stojac posrod cieni,
     Widzac noc pozna, chlodna i burzliwa,
     Kazdy do domu powracal co zywo.

     Jeden nie wrocil, lecz na schody skoczyl
     I biegl terasem; nie widzial czlowieka,
     Tylko latarke jego z dala zoczyl,
     Jak bledna gwiazda swiecila z daleka.
     Chociaz w malarza nie zajrzal oblicze,
     Choc nie doslyszal, co o nim mowili,
     Ale dzwiek glosu, slowa tajemnicze
     Tak nim wstrzasnely! - przypomnial po chwili,
     Ze glos ten slyszal, i biegl co mial mocy
     Nieznana droga srod sloty, srod nocy.

     Latarka predko niesiona mignela,
     Coraz mniej szata, zakryta mgly mrokiem
     Zdala sie gasnac; wtem nagle stanela
     W posrodku pustek na placu szerokiem.
     Podrozny kroki podwoil, dobiega;
     Na placu lezal wielki stos kamieni,
     Na jednym glazie malarza spostrzega:
     Stal nieruchomy posrod nocnych cieni.
     Glowa odkryta, odslonione barki,
     A prawa reka wzniesiona do gory,
     I widac bylo z kierunku latarki,
     Ze patrzyl w dworca cesarskiego mury.
     I w murach jedno okno w samym rogu
     Blyszczalo swiatlem; to swiatlo on badal,
     Szeptal ku niebu, jak modlac sie Bogu,
     Potem glos podniosl i sam z soba gadal.

     "Ty nie spisz, carze! noc juz wkolo glucha,
     Spia juz dworzanie - a ty nie spisz, carze;
     Jeszcze Bog laskaw poslal na cie ducha,
     On cie w przeczuciach ostrzega o karze.
     Lecz car chce zasnac, gwaltem oczy zmruza,
     Zasnie gleboko - dawniej ilez razy
     Byl ostrzegany od aniola stroza
     Mocniej, dobitniej, sennymi obrazy.
     On tak zly nie byl, dawniej byl czlowiekiem;
     Powoli wreszcie zszedl az na tyrana,
     Anioly Panskie uszly, a on z wiekiem
     Coraz to glebiej wpadal w moc szatana.
     Ostatnia rade, to przeczucie ciche,
     Wybije z glowy jak marzenie liche;
     Nazajutrz w dume wzbija go pochlebce
     Wyzej i wyzej, az go szatan zdepce...

     Ci w niskich domkach nikczemni poddani
     Naprzod za niego beda ukarani;
     Bo piorun, w martwe gdy bije zywioly,
     Zaczyna z wierzchu, od gory i wiezy,
     Lecz miedzy ludzmi naprzod bije w doly
     I najmniej winnych najpierwej uderzy...

     Usneli w pjanstwie, w swarach lub w rozkoszy,
     Zbudza sie jutro - biedne czaszki trupie!
     Spijcie spokojnie jak zwierzeta glupie,
     Nim was gniew Panski jak mysliwiec sploszy,
     Tepiacy wszystko, co w kniei spotyka,
     Az dojdzie w koncu do legowisk dzika.

     Slysze! - tam! - wichry - juz wytknely glowy
     Z polarnych lodow, jak morskie straszydla;
     Juz sobie z chmury porobili skrzydla,
     Wsiedli na fale, zdjeli jej okowy;
     Slysze! - juz morska otchlan rozchelznana
     Wierzga i gryzie lodowe wedzidla,
     Juz mokra szyje pod obloki wzdyma;
     Juz! - jeszcze jeden, jeden lancuch trzyma -
     Wkrotce rozkuja - slysze mlotow kucie..."

     Rzekl i postrzeglszy, ze ktos slucha z boku,
     Zadmuchnal swiece i przepadl w pomroku.
     Blysnal i zniknal jak nieszczesc przeczucie,
     Ktore uderzy w serce, niespodziane,
     I przejdzie straszne - lecz nie zrozumiane.

     Koniec Ustepu

     DO PRZYJACIOL MOSKALI

     Wy, czy mnie wspominacie! ja, ilekroc marze
     O mych przyjaciol smierciach, wygnaniach, wiezieniach,
     I o was mysle: wasze cudzoziemskie twarze
     Maja obywatelstwa prawo w mych marzeniach.

     Gdziez wy teraz? Szlachetna szyja Rylejewa,
     Ktoram jak bratnia sciskal carskimi wyroki
     Wisi do hanbiacego przywiazana drzewa;
     Klatwa ludom, co swoje morduja proroki.

     Ta reka, ktora do mnie Bestuzew wyciagnal,
     Wieszcz i zolnierz, ta reka od piora i broni
     Oderwana, i car ja do taczki zaprzagnal;
     Dzis w minach ryje, skuta obok polskiej dloni.

     Innych moze dotknela srozsza niebios kara;
     Moze kto z was urzedem, orderem zhanbiony,
     Dusze wolna na wieki przedal w laske cara
     I dzis na progach jego wybija poklony.

     Moze platnym jezykiem tryumf jego slawi
     I cieszy sie ze swoich przyjaciol meczenstwa,
     Moze w ojczyznie mojej moja krwia sie krwawi
     I przed carem, jak z zaslug, chlubi sie z przeklestwa.

     Jesli do was, z daleka, od wolnych narodow,
     Az na polnoc zaleca te piesni zalosne
     I odezwa sie z gory nad kraina lodow,
     Niech wam zwiastuja wolnosc, jak zurawie wiosne.

     Poznacie mie po glosie; pokim byl w okuciach,
     Pelzajac milczkiem jak waz, ludzilem despote,
     Lecz wam odkrylem tajnie zamkniete w uczuciach
     I dla was mialem zawsze golebia prostote.

     Teraz na swiat wylewam ten kielich trucizny,
     Zraca jest i palaca mojej gorycz mowy,
     Gorycz wyssana ze krwi i z lez mej ojczyzny,
     Niech zrze i pali, nie was, lecz wasze okowy.

     Kto z was podniesie skarge, dla mnie jego skarga
     Bedzie jak psa szczekanie, ktory tak sie wdrozy
     Do cierpliwie i dlugo noszonej obrozy,
     Ze w koncu gotow kasac reke, co ja targa.

     Koniec

     А.С. Пушкин

     МЕДНЫЙ ВСАДНИК

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПОВЕСТЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ

     Происшествие, описанное в сей  повести, основано на истине. Подробности
наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с
известием, составленным В. И. Берхом.

ВСТУПЛЕНИЕ

     На берегу пустынных волн
     Стоял он, дум великих полн,
     И вдаль глядел. Пред ним широко
     Река неслася; бедный челн
     По ней стремился одиноко.
     По мшистым, топким берегам
     Чернели избы здесь и там,
     Приют убогого чухонца;
     И лес, неведомый лучам
     В тумане спрятанного солнца,
     Кругом шумел.
     И думал он:
     Отсель грозить мы будем шведу.
     Здесь будет город заложен
     Назло надменному соседу.
     Природой здесь нам суждено
     В Европу прорубить окно,[1]
     Ногою твердой стать при море.
     Сюда по новым им волнам
     Все флаги в гости будут к нам
     И запируем на просторе.

     Прошло сто лет, и юный град,
     Полнощных стран краса и диво,
     Из тьмы лесов, из топи блат
     Вознесся пышно, горделиво;
     Где прежде финский рыболов,
     Печальный пасынок природы,
     Один у низких берегов
     Бросал в неведомые воды
     Свой ветхий невод, ныне там
     По оживленным берегам
     Громады стройные теснятся
     Дворцов и башен; корабли
     Толпой со всех концов земли
     К богатым пристаням стремятся;
     В гранит оделася Нева;
     Мосты повисли над водами;
     Темно-зелеными садами
     Ее покрылись острова,
     И перед младшею столицей
     Померкла старая Москва,
     Как перед новою царицей
     Порфироносная вдова.

     Люблю тебя, Петра творенье,
     Люблю твой строгий, стройный вид,
     Невы державное теченье,
     Береговой ее гранит,
     Твоих оград узор чугунный,
     Твоих задумчивых ночей
     Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
     Когда я в комнате моей
     Пишу, читаю без лампады,
     И ясны спящие громады
     Пустынных улиц, и светла
     Адмиралтейская игла,
     И, не пуская тьму ночную
     На золотые небеса,
     Одна заря сменить другую
     Спешит, дав ночи полчаса.[2]
     Люблю зимы твоей жестокой
     Недвижный воздух и мороз,
     Бег санок вдоль Невы широкой,
     Девичьи лица ярче роз,
     И блеск и шум и говор балов,
     А в час пирушки холостой
     Шипенье пенистых бокалов
     И пунша пламень голубой.
     Люблю воинственную живость
     Потешных Марсовых полей,
     Пехотных ратей и коней
     Однообразную красивость,
     В их стройно зыблемом строю
     Лоскутья сих знамен победных,
     Сиянье шапок этих медных,
     Насквозь простреленных в бою.
     Люблю, военная столица,
     Твоей твердыни дым и гром,
     Когда полнощная царица
     Дарует сына в царской дом,
     Или победу над врагом
     Россия снова торжествует,
     Или, взломав свой синий лед,
     Нева к морям его несет,
     И чуя вешни дни, ликует.

     Красуйся, град Петров, и стой
     Неколебимо, как Россия,
     Да умирится же с тобой
     И побежденная стихия;
     Вражду и плен старинный свой
     Пусть волны финские забудут
     И тщетной злобою не будут
     Тревожить вечный сон Петра!

     Была ужасная пора,
     Об ней свежо воспоминанье...
     Об ней, друзья мои, для вас
     Начну свое повествованье.
     Печален будет мой рассказ.

 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

     Над омраченным Петроградом
     Дышал ноябрь осенним хладом.
     Плеская шумною волной
     В края своей ограды стройной,
     Нева металась, как больной
     В своей постеле беспокойной.
     Уж было поздно и темно;
     Сердито бился дождь в окно,
     И ветер дул, печально воя.
     В то время из гостей домой
     Пришел Евгений молодой...
     Мы будем нашего героя
     Звать этим именем. Оно
     Звучит приятно; с ним давно
     Мое перо к тому же дружно.
     Прозванья нам его не нужно,
     Хотя в минувши времена
     Оно, быть может, и блистало,
     И под пером Карамзина
     В родных преданьях прозвучало;
     Но ныне светом и молвой
     Оно забыто. Наш герой
     Живет в Коломне; где-то служит,
     Дичится знатных и не тужит
     Ни о почиющей родне,
     Ни о забытой старине.

     Итак, домой пришед, Евгений
     Стряхнул шинель, разделся, лег.
     Но долго он заснуть не мог
     В волненьи разных размышлений.
     О чем же думал он? о том,
     Что был он беден, что трудом
     Он должен был себе доставить
     И независимость и честь;
     Что мог бы Бог ему прибавить
     Ума и денег. Что ведь есть
     Такие праздные счастливцы,
     Ума недальнего ленивцы,
     Которым жизнь куда легка!
     Что служит он всего два года;
     Он также думал, что погода
     Не унималась; что река
     Все прибывала; что едва ли
     С Невы мостов уже не сняли
     И что с Парашей будет он
     Дни на два, на три разлучен.
     Евгений тут вздохнул сердечно
     И размечтался как поэт:

     Жениться? Ну... зачем же нет?
     Оно и тяжело, конечно,
     Но что ж, он молод и здоров,
     Трудиться день и ночь готов;
     Он кое-как себе устроит
     Приют смиренный и простой
     И в нем Парашу успокоит.
     "Пройдет, быть может, год другой -
     Местечко получу - Параше
     Препоручу хозяйство наше
     И воспитание ребят...
     И станем жить - и так до гроба
     Рука с рукой дойдем мы оба,
     И внуки нас похоронят..."

     Так он мечтал. И грустно было
     Ему в ту ночь, и он желал,
     Чтоб ветер выл не так уныло
     И чтобы дождь в окно стучал
     Не так сердито...
     Сонны очи
     Он наконец закрыл. И вот
     Редеет мгла ненастной ночи
     И бледный день уж настает...[3]
     Ужасный день!
     Нева всю ночь
     Рвалася к морю против бури,
     Не одолев их буйной дури...
     И спорить стало ей невмочь...
     Поутру над ее брегами
     Теснился кучами народ,
     Любуясь брызгами, горами
     И пеной разъяренных вод.
     Но силой ветров от залива
     Перегражденная Нева
     Обратно шла, гневна, бурлива,
     И затопляла острова.
     Погода пуще свирепела,
     Нева вздувалась и ревела,
     Котлом клокоча и клубясь,
     И вдруг, как зверь остервенясь,
     На город кинулась. Пред нею
     Все побежало. Все вокруг
     Вдруг опустело - воды вдруг
     Втекли в подземные подвалы,
     К решеткам хлынули каналы,
     И всплыл Петрополь, как тритон,
     По пояс в воду погружен.

     Осада! приступ! злые волны,
     Как воры, лезут в окна. Челны
     С разбега стекла бьют кормой.
     Лотки под мокрой пеленой,
     Обломки хижин, бревны, кровли,
     Товар запасливой торговли,
     Пожитки бледной нищеты,
     Грозой снесенные мосты,
     Гроба с размытого кладбища
     Плывут по улицам!
     Народ
     Зрит Божий гнев и казни ждет.
     Увы! все гибнет: кров и пища!
     Где будет взять?

     В тот грозный год
     Покойный царь еще Россией
     Со славой правил. На балкон
     Печален, смутен, вышел он
     И молвил: "С Божией стихией
     Царям не совладеть". Он сел
     И в думе скорбными очами
     На злое бедствие глядел.
     Стояли стогны озерами
     И в них широкими реками
     Вливались улицы. Дворец
     Казался островом печальным.
     Царь молвил - из конца в конец,
     По ближним улицам и дальным
     В опасный путь средь бурных вод
     Его пустились генералы[4]
     Спасать и страхом обуялый
     И дома тонущий народ.

     Тогда, на площади Петровой,
     Где дом в углу вознесся новый,
     Где над возвышенным крыльцом
     С подъятой лапой, как живые,
     Стоят два льва сторожевые,
     На звере мраморном верхом,
     Без шляпы, руки сжав крестом,
     Сидел недвижный, страшно бледный
     Евгений. Он страшился, бедный,
     Не за себя. Он не слыхал,
     Как подымался жадный вал,
     Ему подошвы подмывая,
     Как дождь ему в лицо хлестал,
     Как ветер, буйно завывая,
     С него и шляпу вдруг сорвал.
     Его отчаянные взоры
     На край один наведены
     Недвижно были. Словно горы,
     Из возмущенной глубины
     Вставали волны там и злились,
     Там буря выла, там носились
     Обломки... Боже, Боже! там -
     Увы! близехонько к волнам,
     Почти у самого залива -
     Забор некрашеный, да ива
     И ветхий домик: там оне,
     Вдова и дочь, его Параша,
     Его мечта... Или во сне
     Он это видит? иль вся наша
     И жизнь ничто, как сон пустой,
     Насмешка неба над землей?

     И он, как будто околдован,
     Как будто к мрамору прикован,
     Сойти не может! Вкруг него
     Вода и больше ничего!
     И обращен к нему спиною
     В неколебимой вышине,
     Над возмущенною Невою
     Стоит с простертою рукою
     Кумир на бронзовом коне.

 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *

     Но вот, насытясь разрушеньем
     И наглым буйством утомясь,
     Нева обратно повлеклась,
     Своим любуясь возмущеньем
     И покидая с небреженьем
     Свою добычу. Так злодей,
     С свирепой шайкою своей
     В село ворвавшись, ломит, режет,
     Крушит и грабит; вопли, скрежет,
     Насилье, брань, тревога, вой!..
     И грабежом отягощенны,
     Боясь погони, утомленны,
     Спешат разбойники домой,
     Добычу на пути роняя.

     Вода сбыла, и мостовая
     Открылась, и Евгений мой
     Спешит, душою замирая,
     В надежде, страхе и тоске
     К едва смирившейся реке.
     Но торжеством победы полны,
     Еще кипели злобно волны,
     Как бы под ними тлел огонь,
     Еще их пена покрывала,
     И тяжело Нева дышала,
     Как с битвы прибежавший конь.
     Евгений смотрит: видит лодку;
     Он к ней бежит как на находку;
     Он перевозчика зовет -
     И перевозчик беззаботный
     Его за гривенник охотно
     Чрез волны страшные везет.

     И долго с бурными волнами
     Боролся опытный гребец,
     И скрыться в глубь меж их рядами
     Всечасно с дерзкими пловцами
     Готов был челн - и наконец
     Достиг он берега.

     Несчастный
     Знакомой улицей бежит
     В места знакомые. Глядит,
     Узнать не может. Вид ужасный!
     Все перед ним завалено;
     Что сброшено, что снесено;
     Скривились домики, другие
     Совсем обрушились, иные
     Волнами сдвинуты; кругом,
     Как будто в поле боевом,
     Тела валяются. Евгений
     Стремглав, не помня ничего,
     Изнемогая от мучений,
     Бежит туда, где ждет его
     Судьба с неведомым известьем,
     Как с запечатанным письмом.
     И вот бежит уж он предместьем,
     И вот залив, и близок дом...
     Что ж это?...

     Он остановился.
     Пошел назад и воротился.
     Глядит... идет... еще глядит.
     Вот место, где их дом стоит;
     Вот ива. Были здесь вороты,
     Снесло их, видно. Где же дом?
     И полон сумрачной заботы
     Все ходит, ходит он кругом,
     Толкует громко сам с собою -
     И вдруг, ударя в лоб рукою,
     Захохотал.

     Ночная мгла
     На город трепетный сошла;
     Но долго жители не спали
     И меж собою толковали
     О дне минувшем.

     Утра луч
     Из-за усталых, бледных туч
     Блеснул над тихою столицей,
     И не нашел уже следов
     Беды вчерашней; багряницей
     Уже прикрыто было зло.
     В порядок прежний все вошло.
     Уже по улицам свободным
     С своим бесчувствием холодным
     Ходил народ. Чиновный люд,
     Покинув свой ночной приют,
     На службу шел. Торгаш отважный
     Не унывая, открывал
     Невой ограбленный подвал,
     Сбираясь свой убыток важный
     На ближнем выместить. С дворов
     Свозили лодки.

     Граф Хвостов,
     Поэт, любимый небесами,
     Уж пел бессмертными стихами
     Несчастье Невских берегов.

     Но бедный, бедный мой Евгений...
     Увы! его смятенный ум
     Против ужасных потрясений
     Не устоял. Мятежный шум
     Невы и ветров раздавался
     В его ушах. Ужасных дум
     Безмолвно полон, он скитался.
     Его терзал какой-то сон.
     Прошла неделя, месяц - он
     К себе домой не возвращался.
     Его пустынный уголок
     Отдал внаймы, как вышел срок,
     Хозяин бедному поэту.
     Евгений за своим добром
     Не приходил. Он скоро свету
     Стал чужд. Весь день бродил пешком,
     А спал на пристани; питался
     В окошко поданным куском.
     Одежда ветхая на нем
     Рвалась и тлела. Злые дети
     Бросали камни вслед ему.
     Нередко кучерские плети
     Его стегали, потому
     Что он не разбирал дороги
     Уж никогда; казалось - он
     Не примечал. Он оглушен
     Был шумом внутренней тревоги.
     И так он свой несчастный век
     Влачил, ни зверь ни человек,
     Ни то ни се, ни житель света
     Ни призрак мертвый...

     Раз он спал
     У Невской пристани. Дни лета
     Клонились к осени. Дышал
     Ненастный ветер. Мрачный вал
     Плескал на пристань, ропща пени
     И бьясь об гладкие ступени,
     Как челобитчик у дверей
     Ему не внемлющих судей.
     Бедняк проснулся. Мрачно было:
     Дождь капал, ветер выл