Но где заря, как юная царица,
                     Взойдет, сияя, в синий небосвод,
                     Где дню не нужен свет свечи заемный,
                     Как там, где высь коптит наш Лондон темный.

        "XLIV"

                     Люблю язык! Латыни гордый внук,
                     Как нежен он в признаньях сладострастных!
                     Как дышит в нем благоуханный юг!
                     Как сладок звон его певучих гласных!
                     Не то что наш, рожденный в царстве вьюг
                     И полный звуков тусклых и неясных, -
                     Такой язык, что, говоря на нем,
                     Мы харкаем, свистим или плюем.

        "XLV"

                     Люблю их женщин - всех, к чему таиться!
                     Люблю крестьянок - бронзу смуглых щек,
                     Глаза, откуда брызжет и струится
                     Живых лучей сияющий поток.
                     Синьор люблю - как часто взор мне снится.
                     Чей влажный блеск так нежен и глубок.
                     Их сердце - на устах, душа - во взоре,
                     Их солнце в нем, их небеса и море.

        "XLVI"

                     Италия! Не ты ль эдем земной!
                     И не твоей ли Евой вдохновленный,
                     Нам Рафаэль открыл предел иной!
                     Не на груди ль прекрасной, упоенный,
                     Скончался он! Недаром даже твой -
                     Да, твой язык, богами сотворенный,
                     И он бессилен передать черты
                     Доступной лишь Канове красоты!

        "XLVII"

                     Хоть Англию клянет душа поэта,
                     Ее люблю, - так молвил я в Кале, -
                     Люблю болтать с друзьями до рассвета,
                     Люблю в журналах мир и на земле,
                     Правительство люблю я (но не это),
                     Люблю закон (но пусть лежит в столе),
                     Люблю парламент и люблю я пренья,
                     Но не люблю я преть до одуренья.

        "XLVIII"

                     Люблю я уголь, но недорогой,
                     Люблю налоги, только небольшие,
                     Люблю бифштекс, и все равно какой,
                     За кружкой пива я в своей стихии.
                     Люблю (не в дождь) гулять часок-другой, -
                     У нас в году два месяца сухие.
                     Клянусь регенту, церкви, королю,
                     Что даже их, как все и вся, люблю.

        "XLIX"

                     Налог на нищих, долг национальный,
                     Свой долг, реформу, оскудевший флот,
                     Банкротов списки, вой и свист журнальный
                     И без свободы множество свобод,
                     Холодных женщин, климат наш печальный
                     Готов простить, готов забыть их гнет
                     И нашу славу чтить - одно лишь горе:
                     От всех побед не выиграли б тори!

        "L"

                     Но что ж Лаура? Уверяю вас,
                     Мне, как и вам, читатель, надоело
                     От темы отклоняться каждый раз.
                     Вы рады ждать, но все ж не без предела,
                     Вам досадил мой сбивчивый рассказ!
                     До авторских симпатий нет вам дела,
                     Вы требуете смысла наконец,
                     И вот где в затруднении певец!

        "LI"

                     Когда б легко писал я, как бы стало
                     Легко меня читать! В обитель муз
                     Я на Парнас взошел бы и немало
                     Скропал бы строф на современный вкус.
                     Им публика тогда б рукоплескала,
                     Герой их был бы перс или индус,
                     Ориентальность я б, согласно правил,
                     В сентиментальность Запада оправил.

        "LII"

                     Но, старый денди, мелкий рифмоплет,
                     Едва-едва я по ухабам еду.
                     Чуть что - в словарь, куда мой перст ни ткнет,
                     Чтоб взять на рифму стих мой непоседу.
                     Хорошей нет - плохую в оборот,
                     Пусть критик сзади гонится по следу!
                     С натуги я до прозы пасть готов,
                     Но вот беда: все требуют стихов!

        "LIII"

                     Граф завязал с Лаурой отношенья.
                     Шесть лет (а это встретишь не всегда)
                     Их отношенья длились без крушенья,
                     Текли чредою схожею года.
                     Одна лишь ревность, в виде исключенья,
                     Разлад в их жизнь вносила иногда,
                     Но смертным, от вельможи до бродяги,
                     Всем суждены такие передряги.

        "LIV"

                     Итак, любовь им счастье принесла,
                     Хоть вне закона счастья мы не знаем.
                     Он был ей верен, а она цвела,
                     Им в сладких узах жизнь казалась раем.
                     Свет не судил их, не желал им зла.
                     "Черт вас возьми!" - сказал один ханжа им
                     Вослед, но черт не взял: ведь черту впрок,
                     Коль старый грешник юного завлек.

        "LV"

                     Еще жила в них юность. Страсть уныла
                     Без юности, как юность без страстей.
                     Дары небес: веселье, бодрость, сила,
                     Честь, правда - все, все в юности сильней.
                     И с возрастом, когда уж кровь остыла,
                     Лишь одного не гасит опыт в ней,
                     Лишь одного, - вот отчего, быть может,
                     Холостяков и старых ревность гложет.

        "LVI"

                     Был карнавал. Строф тридцать шесть назад
                     Я уж хотел заняться сим предметом.
                     Лаура, надевая свой наряд,
                     Вертелась три часа пред туалетом,
                     Как вертитесь, идя на маскарад,
                     И вы, читатель, я уверен в этом.
                     Различие нашлось бы лишь одно:
                     Им шесть недель для праздников дано.

        "LVII"

                     Принарядясь, Лаура в шляпке новой
                     Собой затмить могла весь женский род.
                     Свежа, как ангел с карточки почтовой
                     Или кокетка с той картинки мод,
                     Что нам журнал, диктатор наш суровый,
                     На титуле изящно подает
                     Под фольгой - чтоб раскрашенному платью
                     Не повредить линяющей печатью.

        "LVIII"

                     Они пошли в Ридотто. Это зал,
                     Где пляшут все, едят и пляшут снова.
                     Я б маскарадом сборище назвал,
                     Но сути дела не меняет слово.
                     Зал точно Воксхолл наш, и только мал,
                     Да зонтика не нужно дождевого.
                     Там смешанная публика. Для вас
                     Она низка, и не о ней рассказ.

        "LIX"

                     Ведь "смешанная" - должен объясниться,
                     Откинув вас да избранных персон,
                     Что снизойдут друг другу поклониться, -
                     Включает разный сброд со всех сторон.
                     Всегда в местах общественных теснится,
                     Презренье высших презирает он,
                     Хотя зовет их "светом" по привычке.
                     Я, зная свет, дивлюсь подобной кличке.

        "LX"

                     Так - в Англии. Так было в те года,
                     Когда блистали денди там впервые.
                     Тех обезьян сменилась череда,
                     И с новых обезьянят уж другие.
                     Тираны мод - померкла их звезда!
                     Так меркнет все: падут цари земные,
                     Любви ли бог победу им принес,
                     Иль бог войны, иль попросту мороз.

        "LXI"

                     Полночный Тор обрушил тяжкий молот,
                     И Бонапарт в расцвете сил погас.
                     Губил французов лютый русский холод,
                     Как синтаксис французский губит нас.
                     И вот герой, терпя и стыд и голод,
                     Фортуну проклял в тот ужасный час
                     И поступил весьма неосторожно:
                     Фортуну чтить должны мы непреложно!

        "LXII"

                     Судьба народов ей подчинена,
                     Вверяют ей и брак и лотерею.
                     Мне редко благосклонствует она,
                     Но все же я хулить ее не смею.
                     Хоть в прошлом предо мной она грешна
                     И с той поры должок еще за нею,
                     Я голову богине не дурю,
                     Лишь, если есть за что, благодарю.

        "LXIII"

                     Но я опять свернул - да ну вас к богу!
                     Когда ж я впрямь рассказывать начну?
                     Я взял с собой такой размер в дорогу,
                     Что с ним теперь мой стих ни тпру ни ну.
                     Веди его с оглядкой, понемногу,
                     Не сбей строфу! Ну вот я и тяну.
                     Но если только доползти сумею,
                     С октавой впредь я дела не имею.

        "LXIV"

                     Они пошли в Ридотто. (Я как раз
                     Туда отправлюсь завтра. Там забуду
                     Печаль мою, рассею хоть на час
                     Тоску, меня гнетущую повсюду.
                     Улыбку уст, огонь волшебных глаз
                     Угадывать под каждой маской буду,
                     А там, бог даст, найдется и предлог,
                     Чтоб от тоски укрыться в уголок.)

        "LXV"

                     И вот средь пар идет Лаура смело.
                     Глаза блестят, сверкает смехом рот.
                     Кивнула тем, пред этими присела,
                     С той шепчется, ту под руку берет.
                     Ей жарко здесь, она б воды хотела!
                     Граф лимонад принес - Лаура пьет
                     И взором всех критически обводит,
                     Своих подруг ужасными находит.

        "LXVI"

                     У той румянец желтый, как шафран,
                     У той коса, конечно, накладная,
                     На третьей - о, безвкусица! - тюрбан,
                     Четвертая - как кукла заводная.
                     У пятой прыщ и в талии изъян.
                     А как вульгарна и глупа шестая!
                     Седьмая!.. Хватит! Надо знать и честь!
                     Как духов Банко, их не перечесть.

        "LXV1I"

                     Пока она соседок изучала,
                     Кой-кто мою Лауру изучал,
                     Но жадных глаз она не замечала,
                     Она мужских не слушала похвал.
                     Все дамы злились, да! Их возмущало,
                     Что вкус мужчин так нестерпимо пал.
                     Но сильный пол - о, дерзость, как он смеет! -
                     И тут свое суждение имеет.

        "LXVIII"

                     Я, право, никогда не понимал,
                     Что нам в таких особах, - но об этом
                     Молчок! Ведь это для страны скандал,
                     И слово тут никак не за поэтом.
                     Вот если б я витией грозным стал
                     В судейской тоге, с цепью и с беретом,
                     Я б их громил, не пропуская дня, -
                     Пусть Вильберфорс цитирует меня!

        "LXIX"

                     Пока в беседе весело и живо
                     Лаура светский расточала вздор,
                     Сердились дамы (что совсем не диво!),
                     Соперницу честил их дружный хор.
                     Мужчины к ней теснились молчаливо
                     Иль, поклонясь, вступали в разговор,
                     И лишь один, укрывшись за колонной,
                     Следил за нею как завороженный.

        "LXX"

                     Красавицу, хотя он турок был,
                     Немой любви сперва пленили знаки.
                     Ведь туркам женский пол куда как мил,
                     И так завидна жизнь турчанок в браке!
                     Там женщин покупают, как кобыл,
                     Живут они у мужа, как собаки:
                     Две пары жен, наложниц миллион,
                     Все взаперти, и это все - закон!

        "LXXI"

                     Чадра, гарем, под стражей заточенье,
                     Мужчинам вход строжайше воспрещен.
                     Тут смертный грех любое развлеченье,
                     Которых тьма у европейских жен.
                     Муж молчалив и деспот в обращенье,
                     И что же разрешает им закон,
                     Когда от скуки некуда деваться?
                     Любить, кормить, купаться, одеваться.

        "LXXII"

                     Здесь не читают, не ведут бесед
                     И споров, посвященных модной теме,
                     Не обсуждают оперу, балет
                     Иль слог в недавно вышедшей поэме.
                     Здесь на ученье строгий лег запрет,
                     Зато и "синих" не найдешь в гареме,
                     И не влетит наш Бозерби сюда,
                     Крича: "Какая новость, господа!"

        "LXXIII"

                     Здесь важного не встретишь рыболова,
                     Который удит славу с юных дней,
                     Поймает похвалы скупое слово
                     И вновь удить кидается скорей.
                     Все тускло в нем, все с голоса чужого.
                     Домашний лев! Юпитер пескарей!
                     Среди ученых дам себя нашедший
                     Пророк юнцов, короче - сумасшедший.

        "LXXIV"

                     Меж синих фурий он синее всех,
                     Он среди них в арбитрах вкуса ходит.
                     Хулой он злит, надменный пустобрех,
                     Но похвалой он из себя выводит.
                     Живьем глотает жалкий свой успех,
                     Со всех языков мира переводит,
                     Хоть понимать их не сподобил бог,
                     Посредствен так, что лучше был бы плох.

        "LXXV"

                     Когда писатель - только лишь писатель,
                     Сухарь чернильный, право, он смешон.
                     Чванлив, ревнив, завистлив - о создатель!
                     Последнего хлыща ничтожней он!
                     Что делать с этой тварью, мой читатель?
                     Надуть мехами, чтобы лопнул он!
                     Исчерканный клочок бумаги писчей,
                     Ночной огарок - вот кто этот нищий!

        "LXXVI"

                     Конечно, есть и те, кто рождены
                     Для шума жизни, для большой арены,
                     Есть Мур, и Скотт, и Роджерс - им нужны
                     Не только их чернильница и стены.
                     Но эти - "мощной матери сыны",
                     Что не годятся даже в джентльмены,
                     Им лишь бы чайный стол, их место там,
                     В парламенте литературных дам.

        "LXXVII"

                     О бедные турчанки! Ваша вера
                     Столь мудрых не впускает к вам персон.
                     Такой бы напугал вас, как холера,
                     Как с минарета колокольный звон.
                     А не послать ли к вам миссионера
                     (То шаг на пользу, если не в урон!),
                     Писателя, что вас научит с богом
                     Вести беседу христианским слогом.

        "LXXVIII"

                     Не ходит метафизик к вам вещать
                     Иль химик - демонстрировать вам газы,
                     Не пичкает вас бреднями печать,
                     Не стряпает о мертвецах рассказы,
                     Чтобы живых намеками смущать;
                     Не водят вас на выставки, показы
                     Или на крышу - мерить небосклон.
                     Тут, слава богу, нет ученых жен!

        "LXXIX"

                     Вы спросите, зачем же "слава богу", -
                     Вопрос интимный, посему молчу.
                     Но, обратившись к будничному слогу,
                     Биографам резон мой сообщу.
                     Я стал ведь юмористом понемногу -
                     Чем старше, тем охотнее шучу.
                     Но что ж - смеяться лучше, чем браниться,
                     Хоть после смеха скорбь в душе теснится.

        "LXXX"

                     О детство! Радость! Молоко! Вода!
                     Счастливых дней счастливый преизбыток!
                     Иль человек забыл вас навсегда
                     В ужасный век разбоя, казней, пыток?
                     Нет, пусть ушло былое без следа,
                     Люблю и славлю дивный тот напиток!
                     О царство леденцов! Как буду рад
                     Шампанским твой отпраздновать возврат!

        "LXXXI"

                     Наш турок, глаз с Лауры не спуская,
                     Глядел, как самый христианский фат:
                     Мол, будьте благодарны, дорогая,
                     Коль с вами познакомиться хотят!
                     И, спору нет, сдалась бы уж другая,
                     Ведь их всегда волнует дерзкий взгляд.
                     Но не Лауру, женщину с закалкой,
                     Мог взять нахальством чужестранец жалкий.

        "LXXXII"

                     Меж тем восток светлеть уж начинал.
                     Совет мой дамам, всем без исключенья:
                     Как ни был весел и приятен бал,
                     Но от бесед, от танцев, угощенья
                     Чуть свет бегите, покидайте зал,
                     И сохрани вас бог от искушенья
                     Остаться - солнце всходит, и сейчас
                     Увидят все, как бледность портит вас!

        "LXXXIII"

                     И сам когда-то с пира или бала
                     Не уходил я, каюсь, до конца.
                     Прекрасных женщин видел я немало
                     И дев, пленявших юностью сердца,
                     Следил, - о время! - кто из них блистала
                     И после ночи свежестью лица.
                     Но лишь одна, взлетев с последним танцем,
                     Одна могла смутить восток румянцем.

        "LXXXIV"

                     Не назову красавицы моей,
                     Хоть мог бы: ведь прелестное созданье
                     Лишь мельком я встречал, среди гостей.
                     Но страшно за нескромность порицанье,
                     И лучше имя скрыть, а если к ней
                     Вас повлекло внезапное желанье, -
                     Скорей в Париж, на бал! - и здесь она,
                     Как в Лондоне, с зарей цветет одна.

        "LXXXV"

                     Лаура превосходно понимала,
                     Что значит отплясать, забыв про сон,
                     Ночь напролет в толпе и в шуме бала.
                     Знакомым общий отдала поклон,
                     Шаль приняла из графских рук устало,
                     И, распрощавшись, оба вышли вон.
                     Хотели сесть в гондолу, но едва ли