Когда Метеллой Рим любил хвалиться.
                  Но что гадать! Меж римских богачей
                  Был и твой муж, и знала вся столица,
                  Что гордостью его была твоя гробница.

104

                  Но почему, когда я так стою
                  В раздумье пред гробницей знаменитой,
                  Как будто древний мир я узнаю,
                  Входящий в сердце музыкой забытой,
                  Но не такой ликующей, открытой,
                  А смутной, скорбной, как над гробом речь,
                  И, сев на камень, хмелем перевитый,
                  Я силюсь в звуки, в образы облечь
                  Все, что могла душа в крушении сберечь,

105

                  Чтобы из досок, бурей разметенных,
                  Ладью Надежды зыбкой сколотив,
                  Изведать снова злобу волн соленых,
                  Грызущих берег в час, когда прилив
                  Идет, их силы удесятерив.
                  Но сам не знаю - в ясный день, в ненастье, -
                  Хотя давно я стал неприхотлив,
                  Куда направлюсь, в ком найду участье,
                  Когда лишь здесь мой дом, а может быть, и счастье.

106

                  И все же в путь! Пусть голоса ветров,
                  Ночною песней наполняя дали,
                  Вбирают моря шум и крики сов,
                  Которые здесь только что стонали
                  В душистой тьме, на смолкшем Квиринале,
                  И, медленны - глаза как две свечи, -
                  За Палатин бесшумно проплывали.
                  Что стоят в этой сказочной ночи
                  Все наши жалобы! Любуйся - и молчи.

107

                  Плющ, кипарис, крапива да пырей,
                  Колонн куски на черном пепелище.
                  На месте храмов - камни пустырей,
                  В подземной крипте - пялящий глазищи,
                  Неспящий филин. Здесь его жилище.
                  Ему здесь ночь. А это - баня, храм?
                  Пусть объяснит знаток. Но этот нищий
                  Твердит: то стен остатки. Знаю сам!
                  А здесь был римский трои, -  мощь обратилась в хлам.

108

                  Так вот каков истории урок:
                  Меняется не сущность, только дата.
                  За Вольностью и Славой - дайте срок! -
                  Черед богатства, роскоши, разврата
                  И варварства. Но Римом все объято,
                  Он все познал, молился всем богам,
                  Изведал все, что проклято иль свято,
                  Что сердцу льстит, уму, глазам, ушам...
                  Да что слова! Взгляни - и ты увидишь сам.

109

                  Плачь, смейся, негодуй, хвали, брани.
                  Для чувств любых тут хватит матерьяла.
                  Века и царства - видишь, вот они!
                  На том холме, где все руиной стало,
                  Как солнце, мощь империи блистала.
                  О, маятник - от смеха и до слез, -
                  О, человек! Все рухнет с пьедестала.
                  Где золотые кровли? Кто их снес?
                  Где все, чьей волею Рим богател и рос?

110

                  Обломок фриза, брошенный во рву,
                  Увы! красноречивей Цицерона.
                  Где лавр, венчавший Цезаря главу?
                  Остался плющ - надгробная корона.
                  Венчайте им меня! А та колонна?
                  Траян увековечен в ней иль Тит?
                  Нет, Время, ибо Время непреклонно
                  Меняет все. И там святой стоит,
                  Где император был умерший не зарыт,

111

                  А поднят в воздух. Глядя в небо Рима,
                  В соседстве звезд обрел он вечный свет,
                  Последний, кто владел неколебимо
                  Всем римским миром. Тем, кто шел вослед,
                  Пришлось терять плоды былых побед.
                  А он, как Македонец, невозбранно
                  Свои владенья множил столько лет,
                  Но без убийств, без пьяного дурмана,
                  И мир доныне чтит величие Траяна.

112

                  Где холм героев, их триумфов сцена,
                  Иль та скала, где в предрешенный срок
                  Заканчивала путь земной измена,
                  Где честь свою вернуть изменник мог,
                  Свершив бесстрашно гибельный прыжок.
                  Здесь Рим слагал трофеи на вершине,
                  Здесь партий гнев и камни стен прожег,
                  И, пламенная, в мраморной пустыне
                  Речь Цицеронова звучит еще доныне.

113

                  Все Рим изведал: партий долгий спор,
                  Свободу, славу, иго тирании -
                  С тех пор, как робко крылья распростер,
                  До той поры, когда цари земные
                  Пред ним склонили раболепно выи.
                  И вот померк Свободы ореол,
                  И Рим узнал анархию впервые -
                  Любой пройдоха, захватив престол,
                  Топтал сенаторов и с чернью дружбу вел.

114

                  Но где последний Рима гражданин,
                  Где ты, Риенци, ты, второй Помпилий,
                  Ты, искупитель тягостных годин
                  Италии, ее позорных былей,
                  Петрарки друг! В тебе трибуна чтили.
                  Так пусть от древа Вольности листы
                  Не увядают на твоей могиле!
                  С тобой народ связал свои мечты.
                  О рыцарь Форума, как мало правил ты!

115

                  Эгерия! Творенье ли того,
                  Кто, для души прибежища не зная,
                  Ей, как подругу, создал божество?
                  Сама Аврора, нимфа ль ты лесная,
                  Или была ты женщина земная?
                  Не все ль равно! Вовек тому венец,
                  Кем рождена ты в мраморе живая!
                  Прекрасной мыслью вдохновив резец,
                  Ей совершенную и форму дал творец.

116

                  И в элизийских брызгах родника
                  Цветут и зреют тысячи растений.
                  Его кристалл не тронули века,
                  В нем отражен долины этой гений,
                  Его зеленых, диких обрамлений
                  Не давит мрамор статуй. Для ключа,
                  Как в древности, нет никаких стеснений.
                  Его струя, пузырясь и журча,
                  Бьет меж цветов и трав, среди гирлянд плюща.

117

                  Все фантастично! В яхонтах, в алмазах
                  Вокруг ручья - холмов зеленых ряд,
                  И ящериц проворных, быстроглазых,
                  И пестрых птиц причудливый наряд.
                  Они прохожим словно говорят:
                  Куда спешишь? Останься, путник, с нами,
                  Не торопись в твой город, в шум и чад!
                  Манят фиалки синими глазами,
                  Окрашенными в синь самими небесами.

118

                  Эгерия! Таков волшебный грот,
                  Где смертного, богиня, ты встречала,
                  Где ты ждала, придет иль не придет,
                  И, звездное раскинув покрывало,
                  Вас только ночь пурпурная венчала.
                  Не здесь ли, в этом царстве волшебства,
                  Впервые в мире дольном прозвучало,
                  Как первого оракула слова,
                  Моленье о любви, признанье божества.

119

                  И ты склонялась к смертному на грудь,
                  В земной восторг пролив восторг небесный,
                  Чтобы в любовь мгновенную вдохнуть
                  Бессмертный пламень страсти бестелесной.
                  Но кто, какою силою чудесной
                  Не затупит стрелу, отраву смыв -
                  Пресыщенность и скуку жизни пресной, -
                  И плевелы, смертельные для нив,
                  Кто вырвет, луг земной в небесный обратив?

120

                  Наш юный жар кипит, увы! в пустыне,
                  Где бури чувства лишь сорняк плодят,
                  Красивый сверху, горький в сердцевине,
                  Где вреден трав душистых аромат,
                  Где из деревьев брызжет трупный яд
                  И все живое губит зной гнетущий.
                  Там не воскреснет сердца юный сад,
                  Сверкающий, ликующий, поющий,
                  И не созреет плод, достойный райских кущей.

121

                  Любовь! Не для земли ты рождена,
                  Но верим мы в земного серафима,
                  И мучеников веры имена -
                  Сердец разбитых рать неисчислима.
                  Ты не была, и ты не будешь зрима,
                  Но, к опыту скептическому глух,
                  Какие формы той, кто им любима,
                  Какую власть, закрыв и взор и слух,
                  Дает измученный, усталый, скорбный дух!

122

                  Он собственной отравлен красотою,
                  Он пленник лжи. В природе нет того,
                  Что создается творческой мечтою,
                  Являя всех достоинств торжество.
                  Но юность вымышляет божество,
                  И, веруя в эдем недостижимый,
                  Взыскует зрелость и зовет его,
                  И гонится за истиною мнимой,
                  Ни кисти, ни перу - увы! - непостижимой.

123

                  Любовь - безумье, и она горька.
                  Но исцеленье горше. Чар не стало,
                  И, боже! как бесцветна и мелка,
                  Как далека во всем от идеала
                  Та, чей портрет нам страсть нарисовала,
                  Но сеять ветер сердце нас манит
                  И бурю жнет, как уж не раз бывало,
                  И наслажденья гибельный магнит
                  Алхимией любви безумца вновь пьянит.

124

                  Мы так больны, так тяжко нам дышать,
                  Мы с юных лет от жажды изнываем.
                  Уже на сердце - старости печать,
                  Но призрак, юность обольстивший раем,
                  Опять манит - мы ищем, мы взываем,
                  Но поздно - честь иль слава, -  что они!
                  Что власть, любовь, коль счастья мы не знаем!
                  Как метеор, промчатся ночи, дни,
                  И смерти черный дым потушит все огни.

125

                  Немногим - никому не удается
                  В любви свою мечту осуществить.
                  И если нам удача улыбнется
                  Или потребность верить и любить
                  Заставит все принять и все простить,
                  Конец один: судьба, колдунья злая,
                  Счастливых дней запутывает нить,
                  И, демонов из мрака вызывая,
                  В наш сон вторгается реальность роковая.

126

                  О наша жизнь! Ты во всемирном хоре
                  Фальшивый звук. Ты нам из рода в род
                  Завещанное праотцами горе,
                  Анчар гигантский, чей отравлен плод.
                  Земля твой корень, крона - небосвод,
                  Струящий ливни бед неисчислимых:
                  Смерть, голод, рабство, тысячи невзгод,
                  И зримых слез, и хуже - слез незримых,
                  Кипящих в глубине сердец неисцелимых.

127

                  Так будем смело мыслить! Отстоим
                  Последний форт средь общего паденья.
                  Пускай хоть ты останешься моим,
                  Святое право мысли и сужденья,
                  Ты, божий дар! Хоть с нашего рожденья
                  Тебя в оковах держат палачи,
                  Чтоб воспарить не мог из заточенья
                  Ты к солнцу правды, -  но блеснут лучи,
                  И все поймет слепец, томящийся в ночи.

128

                  Повсюду арки, арки видит взор,
                  Ты скажешь: Рим не мог сойти со сцены,
                  Пока не создал Колизей - собор
                  Своих триумфов. Яркий свет Селены
                  На камни льется, на ступени, стены,
                  И мнится, лишь светильнику богов
                  Светить пристало на рудник священный,
                  Питавший столько будущих веков
                  Сокровищами недр. И синей мглы покров

129

                  В благоуханье ночи итальянской,
                  Где запах, звук - все говорит с тобой,
                  Простерт над этой пустошью гигантской.
                  То сам Сатурн всесильною рукой
                  Благословил ее руин покой
                  И сообщил останкам Рима бренным
                  Какой-то скорбный и высокий строй,
                  Столь чуждый нашим зданьям современным.
                  Иль душу время даст их безразличным стенам?

130

                  О Время! Исцелитель всех сердец,
                  Страстей непримиримых примиритель,
                  Философ меж софистов и мудрец,
                  Суждений ложных верный исправитель.
                  Ты украшаешь смертную обитель.
                  Ты проверяешь Истину, Любовь,
                  Ты знаешь все! О Время, грозный мститель,
                  К тебе я руки простираю вновь
                  И об одном молю, одно мне уготовь:

131

                  Среди руин, где твой пустынный храм,
                  Среди богов, вдали мирского шквала,
                  Средь жертв, где в жертву приношу я сам
                  Руины жизни - пусть я прожил мало:
                  Когда хоть раз во мне ты спесь видало,
                  Отринь меня, мои страданья множь,
                  Но если в бедах сердце гордым стало,
                  А был я добр, нося в нем острый нож,
                  Заставь их каяться за клевету и ложь.

132

                  Зову тебя, святая Немезида!
                  О ты, кем взвешен каждый шаг людской,
                  Кем ни одна не прощена обида,
                  Ты, вызвавшая фурий злобный рой,
                  Чтобы Ореста, яростной рукой
                  Свершившего неслыханное дело,
                  Погнал к возмездью вопль их, свист и вой,
                  Восстань, восстань из темного предела,
                  Восстань и отомсти, как древле мстить умела.

133

                  Когда б за грех моих отцов иль мой
                  Меня судьба всезрящая карала,
                  Когда б ответил оскорбленный мной
                  Ударом справедливого кинжала!
                  Но в прах безвинно кровь моя бежала, -
                  Возьми ее и мщеньем освяти!
                  Я сам бы мстил, но мщенье не пристало
                  Тому, кто хочет на другом пути...
                  Нет, нет, молчу, но ты - проснись и отомсти!

134

                  Не страх, не мука пресекла мой голос!..
                  Пред кем, когда испытывал я страх?
                  Кто видел, как душа моя боролась
                  И судорожно корчилась в тисках?
                  Но месть моя теперь в моих стихах.
                  Когда я буду тлеть, еще живые,
                  Они, звуча пророчески в веках,
                  Преодолев пространства и стихии,
                  Падут проклятием на головы людские.

135

                  Но как проклятье - Небо и Земля! -
                  Мое прощенье я швырну в лицо им.
                  Да разве я, пощады не моля,
                  С моей судьбой не бился смертным боем?
                  Я клеветы и сплетни стал героем,
                  Но я простил, хоть очернен, гоним,
                  Да, я простил, простясь навек с покоем.
                  Я от безумья спасся тем одним,
                  Что был вооружен моим презреньем к ним.

136

                  Я все узнал: предательство льстеца,
                  Вражду с приязнью дружеской на лике,
                  Фигляра смех и козни подлеца,
                  Невежды свист бессмысленный и дикий,
                  И все, что Янус изобрел двуликий,
                  Чтоб видимостью правды ложь облечь,
                  Немую ложь обученной им клики:
                  Улыбки, вздохи, пожиманья плеч,
                  Без слов понятную всеядной сплетне речь.

137

                  Зато я жил, и жил я не напрасно!
                  Хоть, может быть, под бурею невзгод,
                  Борьбою сломлен, рано я угасну,
                  Но нечто есть во мне, что не умрет,
                  Чего ни смерть, ни времени полет,
                  Ни клевета врагов не уничтожит,
                  Что в эхе многократном оживет
                  И поздним сожалением, быть может,
                  Само бездушие холодное встревожит.

138

                  Да будет так! Явись же предо мной,
                  Могучий дух, блуждающий ночами
                  Средь мертвых стен, объятых тишиной,
                  Скользящий молча в опустелом храме,
                  Иль в цирке, под неверными лучами,
                  Где меж камней, перевитых плющом,
                  Вдруг целый мир встает перед очами
                  Так ярко, что в прозрении своем
                  Мы отшумевших бурь дыханье узнаем.

139

                  Здесь на потеху буйных толп когда-то,
                  По знаку повелителя царей,
                  Друг выходил на друга, брат на брата -
                  Стяжать венок иль смерть в крови своей,
                  Затем, что крови жаждал Колизей.
                  Ужели так? Увы, не все равно ли,
                  Где стать добычей тленья и червей,
                  Где гибнуть: в цирке иль на бранном поле,
                  И там и здесь - театр, где смерть в коронной роли.

140

                  Сраженный гладиатор предо мной.
                  Он оперся на локоть. Мутным оком
                  Глядит он вдаль, еще борясь с судьбой,
                  Сжимая меч в бессилии жестоком.
                  Слабея, каплет вязким черным соком,
                  Подобно первым каплям грозовым,
                  Из раны кровь. Уж он в краю далеком.
                  Уж он не раб. В тумане цирк пред ним,
                  Он слышит, как вопит и рукоплещет Рим, -

141

                  Не все ль равно! И смерть, и эти крики -
                  Все так ничтожно. Он в родном краю.
                  Вот отчий дом в объятьях повилики,
                  Шумит Дунай. Он видит всю семью,
                  Играющих детей, жену свою.
                  А он, отец их, пал под свист презренья,
                  Приконченный в бессмысленном бою!
                  Уходит кровь, уходят в ночь виденья...
                  О, скоро ль он придет, ваш, готы, праздник мщенья!

142

                  Здесь, где прибой народов бушевал,
                  Где крови пар носился над толпою,
                  Где цирк ревел, как в океане шквал,
                  Рукоплеща минутному герою,
                  Где жизнь иль смерть хулой иль похвалою
                  Дарила чернь, -  здесь ныне мертвый сон.
                  Лишь гулко над ареною пустою
                  Звучит мой голос, эхом отражен,
                  Да звук шагов моих в руинах будит стон.

143

                  В руинах - но каких! Из этих глыб
                  Воздвиглось не одно сооруженье.
                  Но издали сказать вы не могли б,
                  Особенно при лунном освещенье,
                  Где тут прошли Грабеж и Разрушенье.
                  Лишь днем, вблизи, становится ясней,
                  Расчистка то была иль расхищенье,
                  И чем испорчен больше Колизей:
                  Воздействием веков иль варварством людей.

144