радалец повторяет
                  И жизни ткань из той же нити ткет.
                  Другой, устав, узнав душевный гнет
                  И обессилев, падает, в паденье
                  Измяв тростник, неверный свой оплот.
                  А третий мнит найти успокоенье -
                  Чтоб вознестись иль пасть - в добре иль преступленье.

23

                  Но память прошлых горестей и бед
                  Болезненна, как скорпиона жало.
                  Он мал, он еле видим, жгучий след,
                  Но он горит - и надобно так мало,
                  Чтоб вспомнить то, что душу истерзало.
                  Шум ветра - запах - звук - случайный взгляд
                  Мелькнули - и душа затрепетала,
                  Как будто электрический разряд
                  Ее включает в цепь крушений, слез, утрат.

24

                  Как? Почему? Но кто проникнуть мог
                  Во тьму, где Духа молния родится?
                  Мы чувствуем удар, потом ожог,
                  И от него душа не исцелится.
                  Пустяк, случайность - и всплывают лица,
                  И сколько их, то близких, то чужих,
                  Забытых иль успевших измениться,
                  Любимых, безразличных, дорогих...
                  Их мало, может быть, и все ж как много их!

25

                  Но в сторону увел я мысль мою.
                  Вернись, мой стих, чтоб созерцать былое,
                  Где меж руин руиной я стою,
                  Где мертвое прекрасно, как живое,
                  Где обрело величие земное
                  В высоких добродетелях оплот,
                  Где обитали боги и герои,
                  Свободные - цари земли и вод, -
                  И дух минувших дней вовеки не умрет.

26

                  Республика царей - иль граждан Рима!
                  Италия, осталась прежней ты,
                  Искусством и Природою любима,
                  Земной эдем, обитель красоты,
                  Где сорняки прекрасны, как цветы,
                  Где благодатны, как сады, пустыни,
                  В самом паденье - дивный край мечты,
                  Где безупречность форм в любой руине
                  Бессмертной прелестью пленяет мир доныне.

27

                  Взошла луна, но то не ночь - закат
                  Теснит ее, полнебом обладая.
                  Как в нимбах славы, Альп верхи горят.
                  Фриулы скрыла дымка голубая.
                  На Западе, как радуга, играя,
                  Перемешал все краски небосвод,
                  И день уходит в Вечность, догорая,
                  И, отраженный в глуби синих вод,
                  Как остров чистых душ, Селены диск плывет!

28

                  А рядом с ней звезда - как две царицы
                  На полусфере неба. Но меж гор,
                  На солнце рдея, марево клубится -
                  Там ночи день еще дает отпор,
                  И лишь природа разрешит их спор,
                  А Бренты шум - как плач над скорбной урной,
                  Как сдержанный, но горестный укор,
                  И льнет ее поток темно-лазурный
                  К пурпурным розам, и закат пурпурный

29

                  Багрянцем брызжет в синий блеск воды,
                  И, многоцветность неба отражая, -
                  От пламени заката до звезды, -
                  Вся в блестках вьется лента золотая.
                  Но вскоре тень от края и до края
                  Объемлет мир, и гаснет волшебство.
                  День - как дельфин, который, умирая,
                  Меняется в цветах - лишь для того,
                  Чтоб стать в последний миг прекраснее всего.

30

                  Есть в Аркуа гробница на столбах,
                  Где спит в простом гробу без украшений
                  Певца Лауры одинокий прах.
                  И здесь его паломник славит гений
                  Защитника страны от унижений -
                  Того, кто спас Язык в годину зла,
                  Но ту одну избрал для восхвалений,
                  Кто лавра соименницей была
                  И лавр бессмертия поэту принесла.

31

                  Здесь, в Аркуа, он жил, и здесь сошел он
                  В долину лет под кровлею своей.
                  Зато крестьянин, гордым чувством полон, -
                  А есть ли гордость выше и честней? -
                  К могиле скромной позовет гостей
                  И в скромный домик будет верным гидом.
                  Поэт был сам и ближе и родней
                  Селу в горах с широким, вольным видом,
                  Чем пышным статуям и грозным пирамидам.

32

                  И тот, кто смертность ощутил свою,
                  Приволье гор, укромное селенье
                  Иль пинию, склоненную к ручью,
                  Как дар воспримет, как благословенье.
                  Там от надежд обманутых спасенье, -
                  Пускай жужжат в долинах города,
                  Он не вернется в их столпотворенье,
                  Он не уйдет отсюда никогда.
                  Тут солнце празднично - в его лучах вода,

33

                  Земля и горы, тысячи растений,
                  Источник светлый, -  все твои друзья,
                  Здесь мудрость - ив бездеятельной лени,
                  Когда часы у светлого ручья
                  Текут кристальны, как его струя.
                  Жить учимся мы во дворце убогом,
                  Но умирать - на лоне бытия,
                  Где спесь и лесть остались за порогом,
                  И человек - один и борется лишь с богом

34

                  Иль с демонами Духа, что хотят
                  Ослабить мысль и в сердце угнездиться,
                  Изведавшем печаль и боль утрат, -
                  В том сердце, что, как пойманная птица,
                  Дрожит во тьме, тоскует и томится,
                  И кажется, что ты для мук зачат,
                  Для страшных мук, которым вечно длиться,
                  Что солнце - кровь, земля - и тлен и смрад,
                  Могила - ад, но ад - страшней, чем Дантов ад.

35

                  Феррара! Одиночеству не место
                  В широкой симметричности твоей.
                  Но кто же здесь не вспомнит подлых Эсте,
                  Тиранов, мелкотравчатых князей,
                  Из коих не один был лицедей -
                  То друг искусства, просветитель новый.
                  То, через час, отъявленный злодей,
                  Присвоивший себе венок лавровый,
                  Который до него лишь Дант носил суровый.

36

                  Их стыд и слава - Тассо! Перечти
                  Его стихи, пройди к ужасной клети,
                  Где он погиб, чтобы в века войти, -
                  Его Альфонсо кинул в стены эти,
                  Чтоб, ослеплен, безумью брошен в сети,
                  Больничным адом нравственно убит,
                  Он не остался в памяти столетий.
                  Но, деспот жалкий, ты стыдом покрыт,
                  А славу Тассо мир еще и ныне чтит,

37

                  Произнося с восторгом это имя,
                  Твое же, сгнив, забылось бы давно,
                  Когда бы злодеяньями своими,
                  Как мерзкое, но прочное звено,
                  В судьбу поэта не вплелось оно.
                  И, облаченный княжеским нарядом,
                  Альфонсо, ты презренен все равно -
                  Раб, недостойный стать с поэтом рядом,
                  Посмевший дар его душить тюремным смрадом.

38

                  Как бык, ты ел, -  зачем? - чтоб умереть.
                  Вся разница лишь в корме да в жилища,
                  Его же нимб сиял и будет впредь
                  Сиять все ярче, радостней и чище,
                  Хоть гневу Круски дал он много пищи,
                  Хоть Буало не видел в нем добра
                  (Апологет стряпни французов нищей -
                  Докучных, как зуденье комара,
                  Трескучих вымыслов бессильного пера).

39

                  Ты среди нас живешь священной тенью!
                  Ты был, Торквато, обойден судьбой,
                  Ты стал для стрел отравленных мишенью,
                  Неуязвим и мертвый, как живой.
                  И есть ли бард, сравнившийся с тобой?
                  За триста лет поэтов много было,
                  Но ты царишь один над их толпой.
                  Так солнце есть, и никакая сила,
                  Собрав его лучи, не повторит светила.

40

                  Да! Только средь его же земляков
                  Предшественники были, мой читатель,
                  Не менее великие. Таков
                  "Божественной Комедии" создатель
                  Иль чудных небылиц изобретатель,
                  Тот южный Скотт, чей гений столь же смел,
                  Кто, как романов рыцарских слагатель -
                  Наш Ариосто северный, воспел
                  Любовь, и женщину, и славу бранных дел.

41

                  Был молнией на бюсте Ариосто
                  Венец расплавлен и на землю сбит.
                  Стихия дело разрешила просто:
                  Железу лавром быть не надлежит.
                  Как лавров Славы гром не сокрушит,
                  Так сходство с лавром лишь глупца обманет.
                  Но суеверье попусту дрожит:
                  Рассудок трезвый по-другому взглянет -
                  Гром освящает то, во что стрелою грянет.

42

                  Зачем печать высокой красоты,
                  Италия! твоим проклятьем стала?
                  Когда б была не столь прекрасна ты,
                  От хищных орд ты меньше бы страдала.
                  Ужель еще стыда и горя мало?
                  Ты молча терпишь гнет чужих держав!
                  Тебе ль не знать могущество кинжала!
                  Восстань, восстань - и, кровопийц прогнав,
                  Яви нам гордый свой, вольнолюбивый нрав!

43

                  Тогда бы ты, могуществом пугая,
                  Ничьих желаний гнусных не влекла,
                  И красота, доныне роковая,
                  Твоим самоубийством не была.
                  Войска бы не катились без числа
                  В долины Альп глумиться над тобою,
                  И ты б чужих на помощь не звала,
                  Сама не в силах дать отпор разбою, -
                  Твоих заступников не стала бы рабою.

44

                  Я плавал в тех краях, где плавал друг
                  Предсмертной образованности Рима,
                  Друг Цицерона. Было все вокруг,
                  Как в оны дни. Прошла Мегара мимо,
                  Пирей маячил справа нелюдимо,
                  Эгина сзади. Слева вознесен,
                  Белел Коринф. А море еле зримо
                  Качало лодку, и на всем был сон.
                  Я видел ряд руин - все то, что видел он.

45

                  Руины! Сколько варварских халуп
                  Поставили столетья рядом с ними!
                  И оттого, хотя он слаб и скуп,
                  Останний луч зари, сиявшей в Риме,
                  Он тем для нас прекрасней, тем любимей.
                  Уже и Сервий лишь оплакать мог
                  Все, от чего осталось только имя,
                  Бег времени письмо его сберег,
                  И в нем для нас большой и горестный урок.

46

                  И вслед за ним я в путевой тетрадке
                  Погибшим странам вздох мой посвятил.
                  Он с грустью видел родину в упадке,
                  Я над ее обломками грустил.
                  В столетьях вырос длинный счет могил,
                  На Рим великий буря налетела,
                  И рухнул Рим, и жар давно остыл
                  В останках титанического тела.
                  Но дух могучий зрим, и только плоть истлела.

47

                  Италия! Должны народы встать
                  За честь твою, раздоры отметая,
                  Ты мать оружья, ты искусства мать,
                  Ты веры нашей родина святая.
                  К тебе стремятся - взять ключи от рая
                  Паломники со всех земных широт.
                  И верь, бесчестье матери карая,
                  Европа вся на варваров пойдет
                  И пред тобой в слезах раскаянья падет.

48

                  Но вот нас манит мраморами Арно.
                  В Этрурии наследницу Афин
                  Приветствовать мы рады благодарно,
                  Среди холмов зеленых, и долин,
                  Зерна, и винограда, и маслин,
                  Среди природы щедрой и здоровой,
                  Где жизнь обильна, где неведом сплин,
                  И к роскоши привел расцвет торговый,
                  Зарю наук воззвав из тьмы средневековой.

49

                  Любви богиня силой красоты
                  Здесь каждый камень дивно оживила,
                  И сам бессмертью причастишься ты,
                  Когда тебя радушно примет вилла,
                  Где мощь искусства небо нам открыла
                  Языческой гармонией резца,
                  Которой и природа уступила,
                  Признав победу древнего творца,
                  Что создал идеал и тела и лица.

50

                  Ты смотришь, ты не в силах с ней проститься,
                  Ты к ней пришел - и нет пути назад!
                  В цепях за триумфальной колесницей
                  Искусства следуй, ибо в плен ты взят.
                  Но этот плен, о, как ему ты рад!
                  На что здесь толки, споры, словопренья,
                  Педантства и бессмыслицы парад!
                  Нам голос мысли, чувства, крови, зренья
                  Твердит, что прав Парис и лишни заверенья.

61

                  Такой ли шла ты к принцу-пастуху,
                  Такая ли к Анхизу приходила?
                  Такая ли, покорствуя греху,
                  Ты богу битв лукаво кровь мутила,
                  Когда он видел глаз твоих светила,
                  К твоей груди приникнув головой,
                  А ты любви молила, ты любила,
                  И поцелуев буре огневой
                  Он отдавал уста, как раб смиренный твой.

52

                  Но бог, любя, не пел любовных песен,
                  Он в красках чувство выразить не мог.
                  Он был, как мы, влюбленный, бессловесен,
                  И смертному уподоблялся бог.
                  Часов любви не длит упрямый рок,
                  Но смертный помнит краски, ароматы,
                  Сердечный трепет - вечности залог,
                  И памятью и опытом богатый,
                  Ужели он не бог, творец подобных статуй!

53

                  Пусть, мудростью красуясь наживной,
                  Художнической братьи обезьяна,
                  Его эстетство - критик записной
                  Толкует нам изгиб ноги и стана,
                  Рассказывая то, что несказанно,
                  Но пусть зеркал не помрачает он,
                  Где должен без малейшего изъяна
                  Прекрасный образ, вечно отражен,
                  Примером царственным сиять для смертных жен.

54

                  В священном Санта-Кроче есть гробницы,
                  Чьей славой Рим тысячекратно свят.
                  И пусть ничто в веках не сохранится
                  От мощи, обреченной на распад,
                  Они его бессмертье отстоят.
                  Там звездный Галилей в одном приделе,
                  В другом же, рядом с Альфиери, спят
                  Буонаротти и Макиавелли,
                  Отдав свой прах земле, им давшей колыбели.

55

                  Они бы, как стихии, вчетвером
                  Весь мир создать могли. Промчатся годы,
                  И может рухнуть царственный твой дом,
                  Италия! Но волею Природы
                  Гигантов равных не дали народы,
                  Царящие огнем своих армад.
                  И, как твои ни обветшали своды,
                  Их зори Возрожденья золотят,
                  И дал Канову твой божественный закат.

56

                  Но где ж, Тоскана, где три брата кровных?
                  Где Дант, Петрарка? Горек твой ответ!
                  Где тот рассказчик ста новелл любовных,
                  Что в прозе был пленительный поэт?
                  Иль потому он так пропал, их след,
                  Что Смерть, как Жизнь, от нас их отделила?,
                  На родине им даже бюстов нет!
                  Иль мрамора в Тоскане не хватило,
                  Чтобы Флоренция сынов своих почтила?

57

                  Неблагодарный город! Где твой стыд?
                  Как Сципион, храним чужою сенью,
                  Изгнанник твой, вдали твой Данте спит,
                  Хоть внуки всех причастных преступленью
                  Прощенья молят пред великой тенью.
                  И лавр носил Петрарка не родной -
                  Он, обучивший сладостному пенью
                  Всех европейских бардов, -  он не твой,
                  Хотя ограблен был, как и рожден, тобой.

58

                  Тебе Боккаччо завещал свой прах,
                  Но в Пантеоне ль мастер несравненный?
                  Напомнит ли хоть реквием в церквах,
                  Что он возвел язык обыкновенный
                  В Поэзию - мелодию сирены?
                  Он мавзолея славы заслужил,
                  Но и надгробье снял ханжа презренный,
                  И гению нет места средь могил,
                  Чтобы и вздохом тень прохожий не почтил.

59

                  Да, в Санта-Кроче величайших нет.
                  Но что с того? Не так ли в Древнем Риме,
                  Когда на имя Брута лег запрет,
                  Лишь слава Брута стала ощутимей.
                  И Данте сон валами крепостными
                  Равенна благодарная хранит.
                  И в Аркуа кустами роз живыми
                  Певца Лауры смертный холм увит.
                  Лишь мать-Флоренция об изгнанных скорбит.

60

                  Так пусть вельможам, герцогам-купцам
                  Воздвиглись пирамиды из агата,
                  Порфира, яшмы, -  это льстит глупцам!
                  Когда роса ложится в час заката
                  Иль веет ночь дыханьем аромата
                  На дерн могильный - вот он, мавзолей
                  Титанам, уходящим без возврата.
                  Насколько он прекрасней и теплей
                  Роскошных мраморов над прахом королей!

61

                  Скульптура вместе с радужной сестрой
                  Собор над Арно в чудо превратила.
                  Я свято чту искусств высокий строй,
                  Но сердцу все ж иное чудо мило:
                  Природа - море, облака, светила;
                  Я рад воспеть шедевры галерей,
                  Но даже то, что взор мой поразило,
                  Не рвется песней из души моей.
                  Есть мир совсем иной, где мой клинок верней.

62

                  Где зыблется в теснине Тразимена,
                  Где для мечты - ее желанный дом.
                  Здесь победила хитрость Карфагена,
                  И, слишком рано гордый торжеством,
                  Увидел Рим орлов своих разгром,
                  Не угадав засаду Ганнибала,
                  И, как поток, в ущелье роковом
                  Кровь римская лилась и клокотала,
                  И, рухнув, точно лес от буревала,

63

                  Горой лежали мертвые тела, -