. "Они запустили нового.  Молодого,
сильного зеркального  красавца,  -  подумал  Эмгыр  вар  Эмрейс.  -  Прикажу
приклепать ему медаль с моим  изображением  и  датой.  Vaesse  deireadh  aep
eigean. Что-то закончилось, что-то начинается. Новая эпоха.  Новые  времена.
Новая жизнь. Так пусть же, черт побери, будет и новый карп. Зеркальный".
     Задумавшись, он почти забыл о девушке, которую держал под руку.  О  ней
ему напомнило тепло, аромат ландыша, интересы империи. Именно в такой, а  не
иной последовательности.
     Остановились  около  садка,  посреди   которого   высился   над   водой
искусственный островок с каменным садиком, фонтаном и мраморной фигурой.
     - Знаешь, что это?
     - Да, ваше императорское величество, - не сразу  ответила  она.  -  Это
пеликан, раздирающий клювом собственную грудь, чтобы кровью выкормить детей.
Аллегория благородного самопожертвования. А также...
     - Я внимательно слушаю.
     - А также неизбывной любви.
     - Ты думаешь, - повернул он ее к себе, стиснув зубы, - что  раздираемая
грудь от этого болит меньше?
     - Не знаю... - не сразу ответила она. - Ваше императорское  величество,
я...
     Он взял ее за руку. Почувствовал, как она вздрогнула, дрожь  прошла  по
его ладони, запястью, предплечью, плечу...
     - Мой отец, -  сказал  он,  -  был  великим  владыкой,  но  никогда  не
прислушивался к легендам и мифам, у него никогда не было на это  времени.  И
он вечно их путал. Всегда, помню как сейчас, каждый раз, когда он водил меня
сюда, в парк, он говорил, что скульптура изображает  пеликана,  bngmhj`~yecn
из пепла. Ну, девочка, улыбнись хотя бы, когда император рассказывает байки.
Благодарю. Так гораздо лучше. Мне было бы  неприятно  думать,  что  тебя  не
радует общение со мной. Взгляни мне в глаза.
     - Я рада... имея возможность... быть  здесь...  с  вашим  императорским
величеством. Это честь для меня... я знаю...  Но  и  огромная  радость...  Я
счастлива...
     - Серьезно? Или, может быть, это всего лишь придворная  лесть?  Этикет?
Хорошая школа Стеллы Конгрев? Слова, которые Стелла приказала  тебе  заучить
наизусть? Признайся, девушка.
     Она молчала, потупившись.
     - Твой император спросил тебя, - повторил Эмгыр вар Эмрейс. -  А  когда
император спрашивает, никто не осмеливается молчать. Лгать, разумеется, тоже
никто не осмеливается.
     - Действительно, - мелодично ответила она. - Я действительно рада, ваше
императорское величество.
     - Я тебе верю, - сказал, помолчав, Эмгыр. - Верю. Хоть и удивляюсь.
     - Я тоже... - прошептала она. - Я тоже удивляюсь.
     - Не понял. Пожалуйста, смелее.
     - Я хотела бы чаще... прогуливаться.  И  беседовать.  Но  я  понимаю...
Понимаю, что это невозможно.
     - Ты правильно понимаешь. -  Он  закусил  губу.  -  Императоры  владеют
империями, но двумя вещами владеть не могут: своим сердцем и своим временем.
И то, и другое принадлежит империи.
     - Я знаю об этом, - шепнула она, - слишком даже хорошо.
     - Я пробуду здесь  недолго,  -  сказал  он,  немного  помолчав.  -  Мне
необходимо поехать в Цинтру, почтить своим присутствием торжество подписания
мирного договора. Ты вернешься в Дарн Рован... Выше голову, девочка. Ну нет,
ты уже второй раз хлюпаешь носом в моем присутствии. А что в глазах?  Слезы?
О, это серьезное нарушение этикета. Придется  высказать  графине  Лиддерталь
мое величайшее недовольство. Я просил - подними голову.
     -  Я  прошу  вас...  простить  госпожу  Стеллу...  ваше   императорское
величество. Виновата я. Только я. Госпожа Стелла учила меня... И подготовила
хорошо...
     - Я заметил и оценил. Не  беспокойся,  Стелле  Конгрев  не  грозит  моя
немилость. И никогда не грозила. Я пошутил. Неудачно.
     - Я  заметила,  -  шепнула  девушка,  бледнея,  пораженная  собственной
храбростью. Но Эмгыр только рассмеялся. Немного искусственно.
     - Вот такую тебя я предпочитаю, - сказал он. - Поверь. Смелую, как...
     Он осекся. "Такую, как моя дочь", - подумал он.  Чувство  вины  рвануло
как укус собаки.
     Девушка не опускала глаз. "Это не была лишь выучка  Стеллы,  -  подумал
Эмгыр. - Это ее истинная природа.  Несмотря  на  видимость,  это  бриллиант,
который сложно поцарапать. Нет. Я не позволю  Ваттье  убить  этого  ребенка.
Цинтра Цинтрой, интересы империи - интересами империи, но у  этой  проблемы,
похоже, может быть только одно толковое и отвечающее законам чести решение".
     - Дай мне руку. - Это был приказ, произнесенный строгим тоном.  Но  при
этом он не мог отделаться от ощущения, что его приказ был  исполнен  охотно.
Без сопротивления и принуждения.
     Ее рука была маленькой и холодной. Но уже не дрожала.
     - Как тебя зовут? Только не говори, что, мол, Цирилла Фиона.
     - Цирилла Фиона.
     - Мне хочется тебя наказать, девушка. Сурово.
     - Знаю, ваше императорское величество.  Я  это  заслужила.  Но  я...  Я
должна быть Цириллой Фионой.
     - Похоже, - сказал он, не отпуская ее руки, - ты сожалеешь о  том,  что
ты - не она.
     - Сожалею, - шепнула она. - Сожалею, что я - не она.
     - Ты серьезно?
     - Если б я была... настоящей Цириллой... император смотрел бы  на  меня
милостивее. Но я всего лишь подделка. Имитация. Двойник, ничего не  стоящий.
Ничего...
     Он резко обернулся, схватил ее за плечи. И тут же отпустил. Отступил на
один шаг.
     -  Ты  жаждешь  короны?  Власти?  -  Он  говорил   тихо,   но   быстро,
прикидываясь, будто  не  видит,  что  она  отрицательно  крутит  головой.  -
Почестей? Великолепия? Роскоши?
     Он замолчал, глубоко вздохнул, продолжая делать вид, будто не замечает,
что девушка по-прежнему крутит головой, отрицая новые обидные  упреки,  даже
еще более обидные из-за того, что они не были высказаны.
     Он снова вздохнул. Глубоко. И громко.
     - Знаешь ли ты, маленький мотылек, что перед тобой - пламя?
     - Знаю, ваше императорское величество.
     Они долго молчали. Аромат весны неожиданно вскружил им головы. Обоим.
     - Быть императрицей, - наконец глухо проговорил Эмгыр, -  это,  вопреки
видимости, нелегкий кусок хлеба. Не знаю, смогу ли я полюбить тебя.
     Она кивнула, показывая, что знает и это. Он увидел слезу  на  ее  щеке.
Как тогда, в замке Стигга,  он  почувствовал,  как  зашевелился  засевший  в
сердце осколок холодного стекла.
     Он обнял ее, крепко прижал к  груди,  погладил  по  волосам,  пахнувшим
ландышем.
     - Бедный ты мой... - сказал он не своим голосом. -  Маленький  ты  мой,
несчастный... интерес государства.

     По всей Цинтре звонили колокола. Величественно, гулко, торжественно. Но
при этом как-то на удивление грустно.
     "Редкостная красота, - думал иерарх Хеммельфарт, глядя вместе со  всеми
на закрепляемый на стене портрет размером, как и остальные, по меньшей  мере
полсажени на сажень. - Странная красота. Голову дам на  отсечение,  что  это
метиска. Дам голову, что в ее жилах течет проклятая эльфья кровь".
     "Красивая, - думал Фольтест, - красивее, чем на миниатюре, которую  мне
показывали люди из разведки. Ну что ж, портреты всегда льстят".
     "Совершенно не похожа на Калантэ, - думала Мэва. - Совершенно не похожа
на Регнера. Совершенно не похожа на Паветту... Хммм... Шли слухи... Но  нет,
это невозможно. Это должна быть королевская кровь,  законная  властительница
Цинтры. Должна быть. Того требуют интересы государства. И истории".
     "Это не та, которая являлась мне в снах, - думал  недавно  прибывший  в
Цинтру Эстерад Тиссен, король Ковира. - Наверняка  не  та.  Но  я  не  скажу
никому. Сохраню для себя и моей Зулейки. Мы вместе с  моей  Зулейкой  решим,
как использовать знания, данные нам снами".
     "Еще немного, и она стала бы моей женой, эта Цири, - думал  Кистрин  из
Вердэна. - И тогда я стал бы  герцогом  Цинтры  и,  по  обычаю,  наследником
трона... И погиб бы, конечно, как Калантэ. Хорошо, ох хорошо, что она еще  в
детстве сбежала от меня".
     "Я ни секунды не верил в россказни о великой любви с первого взгляда, -
думал Шилярд Фиц-Эстерлен. - Ни мгновения. Однако Эмгыр  берет  в  жены  эту
девушку. Отвергает возможность примирения с князьями и вместо нильфгаардской
княжны берет в жены Цириллу из Цинтры.  Почему?  Чтобы  завладеть  маленьким
нищенским государствишком, половину которого, если не больше, он и без  того
присоединил бы к империи путем переговоров?  Чтобы  овладеть  устьем  Яруги,
которое   и   без   того    уже    находится    во    владении    совместных
нильфгаардско-новиградско-ковирских компаний морской торговли?
     Ничего я не понимаю в этих государственных интересах, ничего.
     Похоже, мне далеко не все говорят".
     "Чародейки, - думал Дийкстра. - Все это фокусы чародеек.  Ну  и  пусть.
Видать, писано было, что  Цири  станет  королевой  Цинтры,  женой  Эмгыра  и
императрицей  Нильфгаарда.  Видать,  того  хотело  Предназначение.   Судьба.
Кисмет15".
     "Пусть так оно и будет,  -  думала  Трисс  Меригольд.  -  Пусть  так  и
останется. Все получилось лучше некуда. Теперь Цири будет в безопасности.  О
ней забудут Позволят ей жить".
     Портрет наконец занял положенное место. Слуги забрали лестницы. Унесли.
     Во втором ряду потемневших и несколько  запыленных  изображений  владык
Цинтры,  за  коллекцией  Кербинов  и  Корамов,  за  Корбеттом,  Дагорадом  и
Регнером, за гордой Калантэ,  за  меланхолической  Паветтой,  висел  портрет
последний. На нем  была  изображена  милостиво  властвующая  ныне  королева.
Наследница трона и королевской крови.
     Портрет худощавой девушки со светлыми волосами и грустным взглядом.
     Nderni в белое платье с зелеными рукавами.
     Портрет Цириллы Фионы Элен Рианнон.
     Королевы Цинтры и императрицы Нильфгаарда.
     "Предназначение", - думала Филиппа Эйльхарт, чувствуя  на  себе  взгляд
Дийкстры.
     "Бедное дитя, - думал Дийкстра, глядя на портрет. - Небось думает,  что
пришел конец ее горестям и невзгодам. Бедное дитя".
     Колокола Цинтры звонили, распугивая чаек.

     - Вскоре после завершения переговоров и подписания цинтрийского мира, -
продолжал  свое  повествование  пилигрим,  -  в  Новиграде  устроили  шумный
многодневный  праздник,  фестиваль,  венцом  которого  был   многолюдный   и
торжественный парад войск. День, как пристало первому дню новой  эпохи,  был
действительно прекрасный...
     - Надо думать, - саркастически поинтересовался эльф, - ваша милость там
были? На том параде?
     - Правду-то сказать, я немного припозднился. -  Пилигрим  был  явно  из
тех, кого сарказм не задевает. - День,  как  я  сказал,  был  прекрасный.  С
рассвета обещал быть таким.

     Васконье,  комендант  форта  Дракенборг,   до   недавнего   времени   -
заместитель  коменданта  по  политчасти,  нетерпеливо  ударил  нагайкой   по
голенищу.
     - А-ну, быстрее там, - подгонял он. - Другие ждут. После заключенного в
Цинтре мирного договора у нас тут куча работы!
     Палачи,  накинув  осужденным  петли  на  шеи,  отошли.  Васконье  снова
хватанул нагайкой по голенищу.
     - Если кому-то из вас есть что сказать, - бросил он сухо, - теперь  для
этого последняя возможность.
     - Да здравствует свобода, - сказал Каирбр аэп Диаред.
     - Суд был тенденциозным, - сказал Орестесо Коппа, мародер, грабитель  и
убийца.
     - Поцелуйте меня в задницу, - сказал Роберт Пильх, дезертир.
     - Передайте господину Дийкстре, что я  сожалею,  -  сказал  Ян  Леннер,
агент, осужденный за взяточничество и разбой.
     - Я не хотел... Я действительно не хотел,  -  зарыдал,  покачиваясь  на
березовом пеньке, Иштван Игалффи, бывший комендант форта, снятый с должности
и поставленный перед трибуналом за  деяния,  которые  допускал  в  отношении
узниц.
     Солнце, ослепительное, как расплавленное золото, взвилось над палисадом
форта. Столбы шибеницы отбрасывали длинные тени.  Над  Дракенборгом  вставал
новый, прекрасный день.
     Первый день новой эпохи.
     Васконье ударил нагайкой по голенищу. Поднял и опустил руку.
     Пеньки выбили из-под ног осужденных.

     Все колокола Новиграда били, их глубокий и стонущий звон  отражался  от
крыш и  мансард  купеческих  домов,  расплывался  эхом  по  улочкам.  Высоко
взлетали шутихи и ракеты. Толпа ревела, орала,  бросала  цветы,  подкидывала
шапки, махала платочками, шарфами, флажками, да что там, даже штанами.
     - Да здравствует Вольная Компания!
     - Да здравствует!!!
     - Да здравствуют кондотьеры!
     Лоренцо  Молля  отдавал  честь  толпе,   посылал   поцелуи   прелестным
горожанкам.
     - Если вознаграждать они  будут  так  же  щедро,  как  приветствуют,  -
перекричал он всеобщий гомон, - то мы - богачи!
     - Жаль, - сказала, пересиливая спазм  в  горле,  Джулия  Абатемарко.  -
Жаль, Фронтин не дождался...
     Они ехали шагом по главной  улице  города  -  Джулия  Абатемарко,  Адам
"Адью" Пангратт и Лоренцо Молля - во главе компании, празднично  одетой,  по
четыре в ряд, ровненько, так что ни одна из очищенных и прочесанных  щетками
до блеска лошадей не высовывала из строя носа даже  на  дюйм.  Кондотьерские
лошади были, как и их хозяева, спокойны и горды, не пугались выкриков толпы,
лишь легкими, почти незаметными движениями голов реагировали  на  сыпавшиеся
на них венки и цветы.
     - Да здравствуют кондотьеры!
     - Да здравствует "Адью" Пангратт! Да здравствует Сладкая Ветреница!
     Джулия украдкой смахнула слезу,  поймав  на  лету  брошенную  из  толпы
гвоздику.
     - Даже не мечтала... - сказала она. - Такой  триумф...  Как  жаль,  что
Фронтин...
     - Романтическая ты натура, - улыбнулся Лоренцо Молля. - Ты  умиляешься,
Джулия.
     - Умиляюсь. Слушай команду!  Равнение  налево!  Солдаты  выпрямились  в
седлах, повернули головы к трибуне и установленным на ней тронам и  креслам.
"Вижу Фольтеста, -  подумала  Джулия.  -  А  вот  тот,  бородатый,  пожалуй,
Хенсельт из Каэдвена, а вот тот  интересный  -  Демавенд  из  Аэдирна...  Та
матрона, должно быть, королева Гедвига... А  молокосос,  что  рядом  с  ней,
королевич Радовид, сын убитого короля... Бедный мальчишка..."

     - Да здравствуют кондотьеры! Да здравствует Джулия  Абатемарко!  Виват,
"Адью" Пангратт! Виват, Лоренцо Молля!
     - Да здравствует коннетабль Наталис!
     -  Да  здравствует  королева!  Фольтест,   Демавенд,   Хенсельт...   Да
здравствуют!
     - Да здравствует господин Дийкстра! - взревел кто-то, видать, подхалим.
     - Да здравствует  его  святейшество!  -  рявкнули  из  толпы  несколько
платных клакеров.
     Кирус Энгелькинд Хеммельфарт, иерарх Новиграда,  не  без  труда  встал,
помахал толпе и дефилирующей армии ручкой,  не  очень  вежливо  повернувшись
задом к королеве Гедвиге и несовершеннолетнему  Радовиду,  заслонив  их  при
этом полами своего одеяния.
     "Никто не крикнет  "Да  здравствует  Радовид!"  -  подумал  заслоненный
солидным задом иерарха королевич. - Никто даже не взглянет  в  мою  сторону.
Никто не крикнет в честь моей матери. И даже  не  вспомнит  моего  отца,  не
возгласит криком ему  славу.  Сегодня,  в  день  триумфа,  в  дни  согласия,
примирения, к которому отец, как ни говори, тоже причастен.  Поэтому  его  и
убили".
     И тут он почувствовал затылком взгляд. Нежный, как что-то  такое,  чего
он не знал либо знал, но  только  в  мечтах.  Что-то  такое,  что  было  как
прикосновение мягких и  жарких  женских  губ.  Он  повернул  голову.  Увидел
впившиеся в него темные, бездонные глаза Филиппы Эйльхарт.
     "Погодите, - подумал королевич, отводя глаза. - Только погодите".
     Тогда никто не мог предвидеть  и  угадать,  что  этот  тринадцатилетний
мальчик, не имеющий  ни  веса,  ни  значения  в  стране,  которой  управляли
Регентский Совет и Дийкстра, повзрослев, станет королем и, отплатив всем  за
нанесенные ему и его матери  обиды,  войдет  в  историю  как  Радовид  Пятый
Свирепый.
     Толпа  выкрикивала  приветствия.  Под  копыта   кондотьерских   лошадей
сыпались цветы.

     - Джулия...
     - Слушаю, "Адью".
     - Выходи за меня. Стань моей женой.
     Сладкая Ветреница долго не отвечала, приходя в себя от изумления. Толпа
орала.  Иерарх  Новиграда,  вспотевший,  хватающий  ртом  воздух   наподобие
огромного жирного сома, благословлял с трибуны горожан, парад, город и мир.
     - Но ведь ты женат, Адам Пангратт.
     - Я ушел от нее. Развожусь.
     Джулия Абатемарко не отвечала. Отвернулась.  Удивленная.  Опешившая.  И
очень счастливая. Неведомо почему.
     Толпа вопила и кидала цветы.  Над  крышами  домов  с  хрустом  И  дымом
взрывались фейерверки.
     Колокола Новиграда заходились стоном.

     "Женщина, - подумала Нэннеке. - Когда я посылала ее на войну, она  была
девочкой. Вернулась женщиной. Уверенной в себе. Ощущающей  свою  значимость.
Спокойной. Сдержанной. Женственной.
     Она выиграла эту войну. Не дала войне уничтожить себя".
     - Дебора, - продолжала перечислять Эурнейд тихо, но уверенно, -  умерла
от тифа  в  лагере  под  Майеной.  Мырру  убили  эльфы-скоя'таэли  во  время
нападения на лазарет под Армерией...
     Катье...
     - Говори, дитя мое... - мягко подбодрила Нэннеке.
     - Катье, - откашлялась Эурнэйд, - познакомилась в госпитале  с  раненым
нильфгаардцем. После заключения мира, когда обменивались военнопленными, она
пошла с ним в Нильфгаард.
     - Я всегда утверждала, - вздохнула полная жрица, - что для любви нет ни
границ, ни кордонов. А что с Иолей Второй?
     - Жива, - поспешила заверить Эурнейд. - Она в Мариборе.
     - Почему не возвращается?
     - Она не возвратится в храм, матушка, - тихо сказала адептка,  наклонив
голову. - Она работает в больнице господина Мило Вандербека, хирурганизушка.
Сказала, что хочет лечить. Что всю себя посвятит этому. Прости  ее,  матушка
Нэннеке.
     - Простить? - покачала головой первосвященница. - Я горжусь ею.

     - Ты запоздал, - прошипела Филиппа Эйльхарт. - Ты опоздал на  торжество
с участием королей. Какого черта, Сигизмунд! Твое пренебрежение к протоколам
достаточно известно. У тебя не было нужды так нахально  проявлять  его.  Тем
более сегодня, в такой день...
     - У меня были причины. - Дийкстра ответил поклоном на  взгляд  королевы
Гедвиги и осуждающее движение  бровей  иерарха  Новиграда.  Поймал  взглядом
кривую гримасу на физиономии  жреца  Виллемера  и  усмешку  на  лице  короля
Фольтеста, достойном того, чтобы его профиль чеканили на монетах.
     - Мне необходимо поговорить с тобой, Филь. Филиппа подняла брови.
     - Небось с глазу на глаз?
     - Хорошо  б.  -  Дийкстра  едва  заметно  улыбнулся.  -  Впрочем,  если
пожелаешь,  я  соглашусь  на  несколько  дополнительных  пар  глаз.  Скажем,
прекрасных глаз дам из Монтекальво.
     - Тише, - прошипела чародейка улыбающимися губами.
     - Когда можно получить аудиенцию?
     - Я подумаю и дам знать. А сейчас оставь меня в  покое.  Здесь  крупное
торжество. Здесь великий праздник. Напомню, если ты сам этого не заметил.
     - Великий праздник?
     - Мы стоим на пороге новой эпохи, Дийкстра.
     Шпион пожал плечами.
     Толпа выкрикивала приветствия. В небо  взметались  ракеты,  рассыпались
огни фейерверков. Колокола Новиграда били, вещая  о  триумфе,  о  славе.  Но
звучали они как-то на удивление грустно.

     - Подержи-ка  вожжи,  Ярре,  -  сказала  Люсьена.  -  Проголодалась  я,
перекушу малость. Давай обмотаю тебе ремень на  руке,  я  знаю,  тебе  одной
неудобно.
     Ярре чувствовал, как щеки ему заливает румянец стыда и унижения. Он еще
не привык. Ему все казалось, будто всему  миру  нечего  больше  делать,  как
только пялиться на его культю, на подвернутый и зашитый рукав. Что весь  мир
думает только об одном: заметить увечье, а потом лицемерно  сочувствовать  и
неискренне сожалеть, а в глубине  души  брезговать  им  и  считать,  что  он
некрасиво нарушает красивый порядок своим убогим, наглым существованием. Что
вообще смеет существовать.
     Люсьена - нель