шутки.  Она  ушла  от  удара
быстрым полуоборотом и резанула снизу по обеим поднятым рукам повыше локтей.
Дед выпустил топор из брызжущих кровью рук, но тут же прыгнул на нее  снова,
целясь растопыренными пальцами в глаза. Она отскочила  и  коротко  хлестнула
его по шее. Больше из жалости, чем по необходимости: с перерезанными  венами
на обеих руках он и без того неизбежно изошел бы кровью.
     Он  лежал,  невероятно  тяжко  расставаясь  с   жизнью,   несмотря   на
разрубленные позвонки, продолжая извиваться как червь. Цири встала над  ним.
Остатки песка все еще скрежетали у нее на зубах. Она выплюнула их прямо  ему
на спину. Прежде чем кончила отплевываться, он умер.

     Странная конструкция перед хатой, напоминавшая виселицу с перекладиной,
была снабжена железными крючьями и талями. Стол  и  пенек  были  скользкими,
липли к рукам от жира, противно пахли.
     Походило на бойню.
     На кухне Цири нашла котел с остатками хваленой перловой  каши,  обильно
сдобренной жиром и полной кусочков мяса и грибов. Она была очень голодна, но
что-то заставило ее  воздержаться,  не  есть.  Она  только  выпила  воды  из
кувшина, сжевала маленькое сморщенное яблоко.
     За халупой оказался ледник  со  ступенями,  глубокий  и  холодный.  Там
стояли горшки с жиром. Под потолком висело мясо. Остатки половины тушки.
     Она выскочила из ледника, спотыкаясь на ступеньках так, словно  за  ней
гнались демоны. Повалилась в крапиву, вскочила, нетвердыми  шагами  добежала
до халупы, обеими руками ухватилась за одну  из  подпирающих  стену  жердей.
Хотя желудок у нее был почти совершенно пуст, ее рвало очень бурно  и  очень
долго.
     Висевшие в леднике остатки полутушки некогда были телом ребенка.

     Идя на запах, она нашла в лесу заполненную водой и тиной яму, в которую
заботливый Старичок-Лесовичок выбрасывал  отходы  и  то,  что  не  удавалось
с®есть. Глядя на выступающие из тины черепа, ребра  и  тазобедренные  кости,
Цири  с  ужасом  поняла,  что  в  живых  осталась  исключительно   благодаря
любвеобильности страшного старца и тому, что Лесовику  приспичило  пошалить.
Если б голод оказался сильнее похоти, он предательски ударил бы ее  топором,
а не клюкой. Потом подвесил бы за ноги к деревянной перекладине, выпотрошил,
снял кожу, разложил на столе, разделал и порубил на пенечке... на порции.
     Хоть от головокружения она  едва  держалась  на  ногах,  а  левая  рука
распухла и страшно болела, Цири все же нашла в себе силы оттащить  трупик  и
qrnkjmsr| его в вонючую тину,  туда,  где  уже  лежали  кости  жертв.  Потом
вернулась, завалила ветками и  лесным  подстилом  вход  в  ледник,  обложила
хворостом жерди, поддерживающие халупу, столбы и всю дедову провизию,  затем
все тщательно подпалила с четырех сторон.
     Вздохнула  только  тогда,  когда  занялось   как   следует,   а   огонь
разбушевался и разгулялся на  славу.  Когда  уже  стало  ясно,  что  никакой
кратковременный дождь не помешает стереть следы этого места.

     С рукой было не так уж плохо. Правда, она опухла, болела,  но  ни  одна
кость вроде не была сломана.
     Когда наступил вечер, на небе действительно взошла луна. Одна. Но  Цири
как-то удивительно не хотелось признавать этот мир своим.
     И торчать в нем дольше, чем требуется.

     - Сегодня, - промурлыкала Нимуэ, - будет хорошая ночь. Я это чувствую.
     Кондвирамурса вздохнула.
     Горизонт пылал золотом и пурпуром. Пурпурно-золотая полоса  протянулась
на водах озера от горизонта до острова.
     Они сидели на террасе, в креслах, позади было зеркало в  раме  красного
дерева и гобелен, изображающий притулившийся к  каменной  стене  замок,  что
глядится в воды горного озера.
     "Который уже это вечер, - подумала Кондвирамурса, - который  уже  вечер
мы сидим вот так, до самой темноты и позже тоже, в темноте?  Безрезультатно.
Только болтая".
     Похолодало. Чародейка и адептка  укрылись  шубами.  С  озера  доносился
скрип уключин, но лодки Короля-Рыбака видно не было, она терялась в слепящем
зареве заката.
     - Мне довольно часто снится, -  вернулась  Кондвирамурса  к  прерванной
беседе, - что я в ледовой пустыне, в  которой  нет  ничего,  только  белизна
снега и навалы искрящегося на солнце льда. До  самого  горизонта  -  ничего,
только снег и лед. И тишина. Тишина, звенящая  в  ушах.  Противоестественная
тишина. Тишина смерти.
     Нимуэ кивнула, словно показывая, что знает, о чем речь.  Но  ничего  не
сказала.
     - И вдруг, - продолжала адептка, - вдруг мне начинает казаться, будто я
что-то слышу, чувствую, как лед дрожит  у  меня  под  ногами.  Опускаюсь  на
колени, разгребаю снег. Под снегом лед, прозрачный как стекло, как на чистых
горных озерах, когда камни на дне и плавающие  рыбы  видны  сквозь  саженную
толщу воды. Я в моем сне тоже вижу.  Хотя  толщина  ледяного  слоя  десятки,
может, и сотни саженей, но это не мешает мне видеть... И  слышать...  Людей,
взывающих о помощи. Там, внизу, глубоко подо льдом... лежит замерзший мир.
     Нимуэ смолчала и на этот раз.
     - Конечно, я знаю, - продолжала адептка, - в чем  источник  этого  сна.
Пророчество Итлины. Знаменитый Час Белого Хлада и Век  Волчьей  Пурги.  Мир,
умирающий среди снегов и льдов, чтобы, как гласит пророчество,  через  много
веков возродиться вновь. Чище и лучше.
     - В то, - сухо сказала Нимуэ, - что мир возродится, я глубоко  верю.  В
то, что будет лучше, - не очень.
     - Не поняла.
     - Ты слышала, что я сказала.
     - И не ослышалась? Нимуэ, Белый Хлад предсказывали уже неоднократно,  и
всякий раз, когда наступала холодная зима, говорили, что вот-де, он,  хладто
этот, и пришел. Сегодня даже дети не верят, что зима,  какая  она  ни  будь,
может угрожать миру.
     - Это ж надо! Дети не верят, а я, представь себе, верю.
     - Исходя из каких-то  рациональных  соображений?  -  с  легкой  иронией
спросила  Кондвирамурса.  -  Или  исключительно  из   мистической   веры   в
безошибочность эльфьих пророчеств?
     Нимуэ долго молчала, пощипывая мех шубы.
     - Земля, - начала она наконец слегка менторским тоном,  -  имеет  форму
шара и вращается вокруг Солнца. С этим ты согласна? Или, может, тоже входишь
в какую-нибудь модную секту, утверждающую нечто противоположное?
     -  Нет.  Не  вхожу.  Я  признаю  гелиоцентризм  и  согласна  с  теорией
шарообразности Земли.
     - Прекрасно. Полагаю, ты согласишься с тем, что  ось  вращения  Земного
шара наклонена, а Земля вокруг Солнца движется не по правильной  окружности,
а по эллипсу?
     - Я это учила. Но я не астроном, поэтому...
     - Не надо быть  астрономом,  достаточно  мыслить  логически.  Поскольку
Земля обегает Солнце по эллиптической орбите, постольку в своем движении она
оказывается то ближе, то дальше от Солнца. Чем  больше  Земля  удаляется  от
центрального светила, тем  -  я  думаю,  это  логично,  -  на  ней  делается
холоднее. А чем меньше ось вращения Земли отклонена от вертикали, тем меньше
света достается Северному полушарию.
     - Тоже логично.
     - Оба эти фактора, то есть эллиптичность орбиты и степень  наклона  оси
мира, подвержены изменениям. Считают, что  изменения  эти  цикличны.  Эллипс
может то  больше,  то  меньше  отличаться  от  окружности,  ось  мира  может
наклоняться то менее, то  более.  Экстремальные  условия,  если  говорить  о
климате, вызывает  одновременное  проявление  этих  факторов:  максимального
растяжения эллипса и минимального отклонения  оси  от  вертикали.  Обегающая
Солнце Земля получит в афелии  очень  мало  света  и  тепла,  а  ситуация  в
полярных районах усугубится еще и неудачным наклоном оси.
     - Ясно.
     - Меньше света на Северном полушарии  -  значит  более  продолжительное
залегание  снегов.  Белый  и  блестящий  снег   отражает   солнечные   лучи,
температура опускается  еще  ниже.  Благодаря  этому  снег  сохраняется  еще
дольше, на все больших площадях не тает  вообще  либо  растаивает  на  очень
недолгое время. Чем больше  снега  вообще,  тем  больше  не  растаявшего,  в
частности, тем большую площадь занимает  белая  и  блестящая  отражающая  по
верхность.
     - Поняла.
     - Снег идет, идет, идет, и его все больше. Заметь,  вместе  с  морскими
течениями с юга поступают массы  теплого  воздуха,  которые  собираются  над
вымороженным Северным полушарием. Теплый воздух конденсируется и выпадает  в
виде снега. Чем больше разность  температур,  тем  обильнее  снегопады.  Чем
обильнее снегопады, тем больше белого, не тающего снега. Тем  холоднее.  Тем
больше разность температур и  обильнее  конденсация  влаги,  содержащейся  в
воздушных массах.
     - Поняла.
     - Снежный покров  становится  настолько  тяжелым,  что  превращается  в
спрессованный лед. Ледник. На который, как мы уже знаем,  продолжает  падать
снег, тем самым еще больше уплотняя его. Ледник  растет,  он  становится  не
только толще, но и разрастается  вширь,  покрывая  все  большие  территории.
Белые пространства...
     - ...отражают солнечные  лучи,  -  кивнула  Кондвирамурса.  -  Холодно,
холоднее, еще холоднее, совсем холодно. Белый Хлад,  напророченный  Итлиной.
Но возможен ли катаклизм? Действительно ли есть  опасность  того,  что  лед,
который лежит на севере всегда,  начнет  вдруг  двигаться  к  югу,  сдвинет,
спрессует и прикроет все? С какой скоростью разрастается  ледяная  шапка  на
полюсе? На сколько дюймов ежегодно?
     - Возможно, тебе известно, - сказала  Нимуэ,  глядя  на  озеро,  -  что
единственный незамерзающий порт в Заливе Праксены - это Понт Ванис?
     - Известно.
     - Ну так пополни знания: сто лет тому назад  не  замерзал  ни  один  из
портов Залива. Сто лет назад - тому есть многочисленные  свидетельства  -  в
Тальгаре созревали огурцы и тыквы, в  Каингорне  выращивали  подсолнечник  и
люпин. Сейчас не выращивают,  ибо  вегетация  названных  овощей  и  растений
невозможна, там просто-напросто холодно. А знаешь ли ты, что в Каэдвене были
виноградники? Вина из тамошнего винограда, правда, были не из самых  лучших,
о чем говорят их невысокие цены, известные по сохранившимся  документам.  Но
все равно их воспевали каэдвенские поэты. Сегодня  в  Каэдвене  виноград  не
растет вообще. Потому что теперешние зимы в отличие от прежних стали гораздо
холоднее, а сильный холод убивает виноградную  лозу.  Не  то  что  замедляет
вегетацию, а просто-напросто убивает. Уничтожает.
     - Понимаю.
     - Да, - задумалась Нимуэ. -  Что  еще  добавить?  Разве  то,  что  снег
выпадает в Тальгаре в середине ноября и передвигается  к  югу  со  скоростью
qb{xe пятидесяти миль в сутки? Что в конце декабря -  начале  января  метели
случаются над Альбой, где еще сто лет назад снег был сенсацией?  А  то,  что
снега тают, а озера вскрываются у нас в  апреле,  знает  каждый  ребенок!  И
каждый ребенок удивляется, почему же в таком случае этот месяц  именуется  в
народе "месяцем цветов", то есть "цветнем"? Тебя это не удивляет?
     - Не очень, - призналась Кондвирамурса. - К тому же у нас, в  Виковаро,
говорят не "цветень", а "лжецвет", или, по-эльфьему, "бирке". Но я  понимаю,
о чем  ты.  Название  месяца  пришло  к  нам  из  древних  времен,  когда  в
цветне-апреле действительно все цвело...
     - Эти "древние" времена - всего сто, сто  двадцать  лет.  Почти  вчера,
девушка. Итлина была  абсолютно  права.  Ее  предсказание  исполняется.  Мир
погибнет под слоем  льда.  Цивилизация  погибнет  по  вине  Разрушительницы,
которая могла, имела возможность открыть  путь  спасения.  Как  известно  из
легенды, она этого не сделала.
     - По причинам, о которых легенда умалчивает. Либо  поясняет  с  помощью
туманного и наивного моралитета.
     - Правда. Но факт остается фактом. Белый Хлад - это  факт.  Цивилизация
Северного  полушария  обречена   на   гибель.   Она   погибнет   под   льдом
разрастающегося  ледника,  под  слоем  вечной  мерзлоты  и   льдом.   Однако
паниковать не следует, потому что впереди у нас еще есть немного времени.
     Солнце полностью скрылось, с поверхности озера слетел слепящий отблеск,
и на воду легла дорожка более мягкого, не режущего глаз  света.  Над  башней
Inis Vitre взошла луна, яркая, как перерубленный пополам золотой талер.
     - И  долго?  -  спросила  Кондвирамурса.  -  И  долго,  по-твоему,  это
протянется? То есть сколько в нашем распоряжении времени?
     - Много.
     - Сколько, Нимуэ?
     - Каких-нибудь три тысячи лет.
     На озере Король-Рыбак шлепнул по воде веслом и выругался.
     Кондвирамурса громко вздохнула.
     - Ты малость успокоила меня, - сказала она, помолчав. - Но  лишь  самую
малость.

     Следующее место оказалось одним из противнейших, какие  Цири  посетила,
и, бесспорно, вошло в первую десятку, причем в начало десятки.
     Это был порт, портовый канал. Она видела лодки и галеры  у  причалов  и
свай, видела лес мачт, видела паруса, тяжело обвисшие в неподвижном воздухе.
Кругом ползал и клубился дым. Дым вонючий.
     Он вырывался  из-за  покосившихся  развалюх,  приткнувшихся  У  канала.
Оттуда доносился громкий, захлебывающийся плач ребенка.
     Кэльпи захрапела, сильно дернула мордой, попятилась, звеня копытами  по
мостовой. Цири глянула вниз и увидела дохлых  крыс.  Они  валялись  повсюду.
Мертвые, скрученные в муках грызуны с бледными розовыми лапками.
     "Что-то тут не так, - подумала Цири, чувствуя, как ее охватывает  ужас.
- Что-то тут не так. Бежать отсюда. Бежать как Можно скорее!"
     Под обвешанным сетями и веревками столбом сидел мужчина  в  разорванной
рубахе и склоненной к плечу  головой.  В  нескольких  шагах  от  него  лежал
второй. Непохоже было, чтобы они спали.  Даже  не  дрогнули,  когда  подковы
Кэльпи зацокали по камням  совсем  рядом  с  ними.  Цири  наклонила  голову,
проезжая под свисающими с веревок лохмами, выделяющими терпкую вонь.
     На дверях одной из лачуг красовался крест, начерченный мелом или  белой
краской. Из-под крыши вырывался черный дым. Ребенок продолжал плакать, вдали
кто-то кричал, кто-то поблизости кашлял и хрипел. Выла собака.
     Цири почувствовала, как по руке что-то ползает. Взглянула. Рука, словно
тмином, была усеяна черными запятыми блох.
     Цири взвизгнула во весь голос. Сотрясаясь от ужаса и отвращения, начала
отряхиваться и резко размахивать руками. Испуганная Кэльпи рванулась с места
в галоп. Цири чуть не свалилась. Сжимая  бока  кобылы  бедрами,  она  обеими
руками прочесывала и трепала волосы, отряхивала курточку и  рубашку.  Кэльпи
галопом влетела в затянутою дымом улочку. Цири вскрикнула от ужаса.
     Она ехала сквозь ад,  сквозь  преисподнюю,  сквозь  наикошмарнейший  из
кошмаров. Между домами, помеченными белыми крестами. Между  тлеющими  кучами
тряпья. Между мертвыми, лежащими поодиночке, и теми, что лежали кучами, один
на другом. И между живыми - оборванными полуголыми привидениями с  запавшими
от боли щеками, ползающими в дерьме, кричащими на  языке,  jnrnpncn  она  не
понимала, протягивающими  к  ней  исхудавшие,  покрытые  ужасными  кровавыми
коростами руки.
     Бежать! Бежать отсюда!
     Даже  в  черном  небытии  архипелага  мест  и  времен  Цири  еще  долго
чувствовала тот дым и смрад.

     Следующее место тоже было портом. Здесь тоже были сваи, был укрепленный
бревнами канал, на канале коги, баркасы, шхуны, лодки, а над ними лес  мачт.
Но здесь, в этом месте,  над  мачтами  весело  покрикивали  чайки,  а  пахло
знакомо и привычно: мокрым деревом, смолой,  морем  и  рыбой  во  всех  трех
основных вариантах: свежей, несвежей и копченой.
     На палубах ближайшей коги ругались двое  мужчин,  стараясь  перекричать
друг друга возбужденными голосами. Она понимала, что они говорят. Речь шла о
цене на сельдь.
     Неподалеку была таверна, из ее раскрытых дверей вырывалась затхлая вонь
и запах пива, слышались голоса, звон, смех. Кто-то орал гнусную песенку, все
время одну и ту же строфу.

                    Limed, v'ard t'elaine arse
                    Aen a meath a'il aen sparse!

     Она поняла, где оказалась. Еще прежде, чем  прочла  на  корме  название
одного их галеасов: "Evall Muire" и порт приписки:
     "Baccala". Да, она знала, куда попала.
     В Нильфгаард.
     Она сбежала раньше, чем кто-либо обратил на нее особое внимание.
     Однако, прежде чем успела нырнуть в ничто, блоха -  последняя  из  тех,
что ползали по ней в предыдущем месте  и  которая  пережила  путешествие  во
времени и пространстве, притаившись в складках курточки, -  длинным  прыжком
соскочила на портовую сваю.
     В тот же вечер блоха поселилась  в  вылинявшей  шерсти  крысы,  старого
самца, ветерана множества крысиных битв, о чем свидетельствовало  откушенное
у самого черепа ухо. В тот же вечер блоха и крыса прошли на корабль.  А  уже
на следующее утро отправились  в  рейс.  На  холке8,  старом,  запущенном  и
донельзя грязном.
     Холк назывался "Катриона". Этому названию суждено было войти в историю.
Но тогда об этом никто еще не знал.

     Следующее место - хоть действительно  трудно  было  в  это  поверить  -
поразило Цири картиной воистину идиллической. Над спокойной  ленивой  рекой,
несущей воды меж склонившимися над  нею  ивами,  ольхами  и  дубами,  совсем
рядышком с мостом, стягивающим берега изящной каменной  дугой,  среди  мальв
стоял покрытый камышами  трактир,  увитый  диким  виноградом.  Над  крыльцом
покачивалась вывеска с золочеными буквами. Буквами,  совершенно  незнакомыми
Цири. Но на вывеске красовалось вполне удачное  изображение  кошки,  поэтому
она предположила, что трактир называется "У черной кошки".
     Струившийся из трактира аромат еды притягивал как магнит. Цири не стала
раздумывать. Поправила меч на спине и вошла.
     Внутри  было  пусто,  только  за  одним  столом  сидели  трое   мужчин.
Деревенские на вид. На нее они даже  не  взглянули.  Цири  присела  в  углу,
спиной к стене.
     Трактирщица, полная  женщина  в  чистейшем  фартуке  и  рогатом  чепце,
подошла  и  спросила  о  чем-то.  Ее  голос  звучал  непривычно  звонко,  но
мелодично. Цири указала пальцем на раскрытый рот, пошлепала себя по  животу,
затем срезала с курточки одну из серебряных пуговиц и положила на стол. Видя
удивленный взгляд, она взялась было за вторую пуговицу, но женщина  удержала
ее движением руки и слегка шипящими, но приятно звучащими словами.
     Эквивалентом пуговицы оказалась миска густой овсяной похлебки, глиняный
горшочек фасоли с копченой грудинкой,  хлеб  и  кувшин  разбавленного  вина.
Проглотив  первую  ложку,  Цири  подумала,  что,  пожалуй,  расплачется.  Но
сдержалась. Ела медленно. Наслаждаясь едой.
     Трактирщица подошла, вопросительно зазвенела, приложив щеку к сложенным
ладоням. Останется ли гостья на ночь?
     - Не знаю, - сказала Цири. - Возможно. Во всяком случае,  благодарю  за
предложение.
     Женщина улыбнулась и ушла на кухню.
     Цири расстегнула пояс,  откинулась  спиной  к  стене.  Задумалась,  что
делать дальше. Место - особенно по сравнению  с  несколькими  предыдущими  -
было приятным, вызывало желание остаться подольше.  Однако  она  знала,  что
излишняя  доверчивость  может  оказаться   опасной,   а   неосторожность   -
губительной.
     Черная кошка, точно такая, как на вывеске  трактира,  явилась  неведомо
откуда, потерлась о ее щиколотку, выгибая спинку. Цири погладила  ее,  кошка
слегка ткнулась головкой в ее руку, села и принялась  вылизывать  шкурку  на
груди. Цири глядела.
     Она видела Ярре, сидевшего у костра в кругу каких-то неприятных на  вид
оборванцев. Все грызли что-то, что напоминало куски древесного угля.
     - Ярре?
     - Так надо, - сказал юноша, глядя в пламя костра. - Я читал об  этом  в
"Истории войн", произведении маршала Пеллигрима. Так надо,  когда  родина  в
опасности.
     - Что надо? Уголь грызть?
     - Да. Именно так. Родина-Мать зовет. А частично из личных побуждений.
     - Цири, не спи в седле, - говорит Йеннифэр. - Мы под®езж