ыл сильно разочарован. Воспитание в храме и его
собственная открытая натура привели к тому, что  он  верил  в  людей,  в  их
доброту, благожелательность и бескорыстие. От этой веры мало что осталось.
     Он уже две ночи проспал на дворе, в остатках стогов, а теперь дело  шло
к тому, что таким же образом он проведет и третью ночь. В тех селах, где  он
просил  пустить  его  на  ночлег,  отвечали  либо  угрюмым  молчанием,  либо
ругательствами и угрозами. Не помогало, когда он говорил, кто  он  и  какова
цель его странствия.
     Очень, очень разочаровали его люди.
     Смеркалось быстро.  Паренек  быстро  шагал  по  тропинке  среди  полей.
Высматривал стог, отчаявшийся  и  убитый  перспективой  очередной  ночи  под
открытым  небом.  Правда,  март  выдался  исключительно  теплым,  но   ночью
становилось по-настоящему холодно. И по-настоящему страшно.
     Ярре глянул на небо, на котором, как и каждую ночь  уже  почти  неделю,
видна была красно-золотая  пчела  кометы,  пересекающей  небо  с  запада  на
восток, и протянувшийся за нею мерцающий огненный хвост. "Интересно, - думал
Ярре,  -  что  в  действительности  может   предвещать   это   удивительное,
упоминаемое во многих пророчествах явление?"
     Задерживаться он не стал. Делалось все  темнее.  Дорожка  шла  вниз,  в
заросли кустов, принимающих в полумраке самые причудливые очертания.  Снизу,
оттуда, где было еще темнее, веяло холодом, неприятным запахом гниющих  трав
и чем-то еще.
     Чем-то очень нехорошим.
     Ярре остановился. Попробовал  убедить  себя,  что  по  спине  и  плечам
ползает не страх, а холод. Впустую.
     Берега заросшего лозняком  и  искривленными  ивами  канала,  черного  и
блестящего, как свежевылитая смола, стягивал невысокий мостик. В тех местах,
где балки прогнили и провалились,  зияли  продолговатые  дыры,  перила  были
сломаны, стойки погружены в воду. За мостиком ивы  росли  плотнее.  Хоть  до
настоящей ночи было еще  далеко,  хоть  далекие  луга  за  каналом  все  еще
светились висящей на стеблях трав пряжей тумана, здесь, меж ив, царила тьма.
Во мраке Ярре  нечетко  различал  развалины  какой-то  постройки,  вероятно,
мельницы, шлюза или угрекоптильни.
     "Надо перейти мостик, - подумал он. - Ничего не поделаешь, надо. Хоть я
кожей чую, что там, во тьме, затаилось что-то недоброе,  на  другую  сторону
канала перейти надо. Я просто  обязан  перейти  канал,  как  это  сделал  бы
мифический вождь или герой, о котором я читал  в  истлевших  манускриптах  в
храме Мелитэле. Перейду канал, и тогда... Как там было? Карты брошены? Нет -
кости  брошены.  Позади  останется  мое  прошлое,  впереди  раскинется   мое
будущее".
     Он ступил на мостик и тут же понял, что предчувствие его  не  обмануло.
Понял еще прежде, чем увидел. И услышал.
     - Ну что? - прохрипел один из тех, что  загородили  ему  дорогу.  -  Не
говорил я? Говорил, мол, посидеть малость и кто-нито притопает.
     - Верно, Окультих. -  Второй  из  вооруженных  толстыми  палками  типов
слегка шепелявил. - И верно, ты у наш  не  хужее  ворожеи  аль  волхва.  Ну,
прохожий, шам-один идет! Давай, чего там у тебя ешть, хошь по доброте швоей,
иль дернуть тебя придешша?
     - У меня ничего нет! - что было сил крикнул Ярре, хоть и невелика  была
надежда на то, что кто-нибудь услышит и примчится на  выручку.  -  Я  бедный
странник! У меня нет ни гроша в кармане! Что ж отдавать-то вам?  Палку  эту?
Одежду?
     - И энто тожить, - сказал шепелявый, и в его голосе было что-то  такое,
что заставило Ярре вздрогнуть, - потому как надобно тебе  знать,  странничек
убогий, по правде-то  мы  тута,  при  желании  будучи,  девки  какой-никакой
дожидалися. Но коли ночь уж на носу, никто, видать, не придет из девок-то, и
стало быть, на безрыбье и рак рыба. Хватайте, ребяты!
     - У меня нож! - взвизгнул Ярре. - Предупреждаю!  У  него  действительно
был нож. Ярре умыкнул его из храмовой кухни за ночь до бегства и  спрятал  в
суме. Но ни разу не пускал в дело. Его парализовало - и поразило -  сознание
того, что все это бессмысленно и никто ему не поможет.
     - Нож у меня, говорю!
     - Это ж надо! - усмехнулся шепелявый, подходя ближе. - Нож у него, вишь
ты. Кто б мог подумать!
     Ярре не мог бежать. Ужас превратил  его  ноги  в  два  врытых  в  землю
столба. Горло петлей стянул спазм.
     - Эгей! - вдруг крикнул третий молодым и удивительно знакомым  голосом.
- Я ж его навроде бы знаю! Ну да, ну  конечно  ж,  знаю  я  его!  Отстаньте,
говорю, знакомый это. Ярре! Ты меня узнаешь? Мэльфи  я!  Эй,  Ярре!  Узнаешь
друга Мэльфи?
     - У... узнаю. - Ярре изо всех сил боролся с отвратительным, неодолимым,
незнакомым ему раньше ощущением. Только когда  почувствовал  боль  в  бедре,
которым ударился о бревна моста, понял, что это за ощущение.
     Ощущение потери сознания.

     - Ого, вот так неожиданность, - повторил Мэльфи. -  Вот-те  случай  так
случай! Во, глянь-ка, своячка случилось встренуть!  Из  Элландера  знакомца!
Друга! А, Ярре?
     Ярре проглотил  кусок  твердой  и  тягучей  словно  подметка  солонины,
которой его угостила странная компания, заел печеной репой. Он  не  ответил,
только кивнул в сторону окружающей костер шестерки.
     - И куда ж ты направляешься-то, Ярре?
     - В Вызиму.
     - Ха! Так и нам  ведь  в  Вызиму!  Во  совпадение-то!  А,  Мильтон?  Ты
Мильтона-то помнишь, Ярре?
     Ярре не помнил, не  был  уверен,  видел  ли  его  вообще  когда-нибудь.
Впрочем, Мэльфи тоже слегка преувеличивал, величая его другом. Это  был  сын
бондаря из Элландера. Когда они вместе посещали  начальную  храмовую  школу,
Мэльфи регулярно и  чувствительно  колотил  Ярре  и  называл  его  при  этом
ублюдком, зачатым без отца и матери в крапиве. Так тянулось около  года,  по
окончании которого бондарь забрал сына из школы, поскольку стало  ясно,  что
подросток годен исключительно для бочек. Так Мэльфи,  вместо  того  чтобы  в
поте лица своего познавать секреты чтения и чистописания,  в  поте  того  же
лица  строгал  клепки  в  мастерской  отца.  А  когда  Ярре  выучился  и  по
рекомендации храма был принят на  должность  помощника  писаря  в  городском
суде, бондарь-сын, по примеру отца, кланялся ему в пояс,  совал  презенты  и
демонстрировал дружбу.
     - ...в Вызиму идем, - продолжал свое повествование Мэльфи. -  В  армию.
Все мы туда как один в армию идем. Вон те,  понимаешь,  Мильтон  и  Огребок,
сыновья кметовы, по данной повинности набраны. Сам знаешь...
     -  Знаю.  -  Ярре  окинул  взглядом  кметовых  сыновей,  светловолосых,
одинаковых как братья, грызущих какое-то  неизвестное  испеченное  на  углях
едово. - По одному с десяти ланов. Ланный контингенс(5). А ты, Мэльфи?
     - Со мной, - вздохнул бондарев сын, - все вышло так: по  первому  разу,
когда цеха должны были выделять рекрутов, отец откупился и жребий не  тянул.
Но номер не прошел,  пришлось  тянуть  второй  раз,  потому  как  так  решил
город... Сам знаешь...
     - Знаю, - снова подтвердил Ярре.  -  Дополнительный  набор  контянгенса
Совет города Элландера установил законом от шестнадцатого января.  Это  было
необходимо, учитывая опасность нильфгаардского нападения.
     - Нет, Щук, ты токо послушай, как  поеть,  -  хрипло  влез  в  разговор
крепкий и остриженный чуть не наголо тип,  которого  называли  Окультихом  и
который первым окликнул его на мосту. - Господинчик! Вумник какой!
     -  Умник,  -  протяжно  поддержал  второй  крупный   парень   с   вечно
прилепленной к круглой физиономии глуповатой усмешкой. - Мудрила, ишь!
     - Заткнись, Клапрот, - медленно прошепелявил тот, кого называли  Щуком,
самый старший среди них, рослый, с отвислыми усами и подбритым  затылком.  -
Ешли умник, годитша пошлушать, кады треплецца. Пользительношть от того могет
быть. Наука, значицца. А  наука  никому  никогда  не  навредила.  Ну,  почти
никогда. И почти никому.
     - Что верно, то верно, - согласился Мэльфи. - Он, Ярре, стало  быть,  и
впрямь не дурак, читательный и писательный... Ученый. Он же ж в Элландере за
судебного писаря трудился, а в  храме  Мелитэле  у  него  в  попечительности
цельный книгосбор был...
     - А чего ж тады, любопытштвую, - прервал Щук, рассматривая Ярре  сквозь
дым и искры, - такой шубедно-храмовшко-зашранный книжник делает на вызимшком
большаке?
     - Как и вы, - повторил юноша. - В армию иду записываться.
     - А чегой-то, - глаза Щука блеснули, отражая свет,  как  глаза  большой
рыбины в свете лучины на носу лодки, - чего, интерешуюшь,  шудебно-храмошкой
мудрец в армии найтить могет? Потому как ведь не по набору идет? Э? Ведь  же
кажный дурак знаеть, што храм ишключен иж контингенша и не  обяжан  рекрутов
поштавлять. Да и то ишшо кажный дурень жнает, што кажный шуд швого пишарчука
от шлужбы могет защитить  и  не  об®являть.  Дык  как  же  энто  получаецца,
милшдарь чиновник?
     - Иду в армию добровольцем, - об®яснил Ярре. - Сам иду, по своей  воле,
не по контингенсу. Частично по личным побуждениям, но в основном из  чувства
патриотического долга.
     Компания взревела громким гудливым, хоровым хохотом.
     - Гляньте, ребяты, - проговорил наконец Щук, -  какие  шупроворечивошти
порой в человеке шидят. Две натуры.  Вот,  парень.  Кажалошь  бы,  ученый  и
бывалый, к тому ж, нешомененно, от рожжения не дурак. Жнать бы  должен,  што
на войне творицца, понимать, кто кого бьет и того и гляди шовшем доконает. А
он, как шами шлышали,  беж  принуждения,  по  швоей  воле,  из  патеротичной
обяжанношти, хотит к проигрываюшшей партии приштать.
     Никто не прокомментировал. Ярре тоже молчал.
     - Этакая патеротичная обяжанношть, - сказал наконец Щук, -  обнаковенно
больноголовым пришучна, хочь, может, и храмово-шудебным  вошпитанникам  тож.
Но тута речь шла и о каких-то личных  побуждениях.  Шильно  я  любопытштвую,
какие это такие личные побуждения у его?
     - Они настолько личные, -  отрезал  Ярре,  -  что  я  не  стану  о  них
говорить. Тем более что  вы,  милсдари,  и  о  своих  побуждениях  не  очень
торопитесь рассказать.
     - Глянь-ка, - проговорил, нарушив  минутную  тишину,  Щук,  -  ежели  б
какой-никакой проштак так шо мной жаговорил, то б  он  ш  ходу  по  мордашам
огреб. Но ежели ученый  пишарчук...  Такому  прошшаю...  на  первый  раж.  И
отвечу: я тожить до войшка иду. И тожить добровольцем.
     - Дабы, словно какой больноголовый, пристать к  проигрывающим?  -  Ярре
сам удивился, откуда в нем вдруг взялось столько наглости. - Попутно  обирая
странников на мостах?
     - Он, - захохотал Мэльфи, упреждая Щука, - все  еще  обижается  на  нас
из-за засады на мосте. Перестань, Ярре. То так, игранка была. Шутковали  мы.
Невинная такая шутка-то! Верно, Щук?
     - Ага. - Щук зевнул, щелкнул зубами. - Игранки такие,  невинные.  Жижнь
тошклива, ошовеешь вконец. Точно навроде теленка, которого  в  жареж  ведут.
Потому токмо шуткой, либо игранкой ее шебе  можно  ражвешелить.  Ты  так  не
шшитаешь, пишарчук?
     - Считаю. В принципе.
     - Ну и порядок. - Щук не спускал с него слезящихся глаз. -  Потому  как
иначе никчемной был бы иж тебя для наш компаньон, и лучче б  тебе  в  Выжиму
одному идтить. Да хочь бы и сразу.
     Ярре смолчал. Щук потянулся.
     - Я шказал, што  хотел.  Ну,  ребяты,  пошутковали  мы,  поигралишя,  а
теперича и передохнуть надыть. Ежели к вечеру хочим в Выжиму попашть,  то  ш
шолнышком отправляцца будем.

     Ночь была очень холодной.  Несмотря  на  усталость,  Ярре,  свернувшись
калачиком под опончей и поджав ноги чуть не до подбородка, уснуть  никак  не
мог. Когда же наконец уснул, то спал скверно,  его  все  время  будили  сны.
Большую часть он не запомнил. Кроме двух.  В  первом  сне  знакомый  ведьмак
Геральт из Ривии сидел под нависшей со скалы длинной сосулькой. Неподвижный,
обледеневший и до половины засыпанный валящим снегом. Во втором сне Цири  на
вороной кобыле, прижавшись к  гриве,  мчалась  галопом  между  искореженными
ольхами, пытающимися схватить ее кривыми ветками.
     Да еще перед самым рассветом  приснилась  ему  Трисс  Меригольд.  После
прошлогоднего пребывания в храме чародейка снилась ему  несколько  раз.  Сны
принуждали Ярре делать то, чего он впоследствии очень стыдился.
     Сейчас, надо понимать, ничего  постыдного  не  случилось.  Просто  было
очень холодно.

     Утром действительно, едва взошло солнце, все семеро отправились в путь.
Мильтон и Огребок, кметовы сыновья из данного контингенса, подбадривали себя
солдатской песенкой:

     Слышишь звон солдатских лат?
     На войну спешит солдат!
     Прочь, девчонка, кыш с дороги!
     Уноси скорее ноги,
     А не то прижму к груди!
     "Жми, родименький, не жди!"

     Щук,  Окультих,  Клапрот  и  примкнувший  к  ним  бондарев  сын  Мэльфи
рассказывали друг другу забавные  истории  и  анекдоты,  невероятно,  по  их
мнению, смешные.
     - ...а нильф и спрашивает: "Чем  это  тут  так  воняет?"  А  эльф  ему:
"Говном!" Xa-xa-xal
     - Ха-ха-хаааа!
     - Ха-ха-ха! А такой слыхали? Идут нильф, эльф и краснолюд. Глядят, мыша
летит...
     Чем сильнее разгорался день,  тем  больше  они  встречали  на  большаке
других странников, кметских телег, армейских подразделений. Некоторые телеги
были загружены нехитрым скарбом, за этими банда Щука шла чуть ли не  опустив
носы  до  земли,  будто  гончие,  подбирая  что  упало  -  то  морковку,  то
картофелину, то репу, порой даже луковицу. Часть "добычи"  предусмотрительно
прятали на  черный  день,  часть  тут  же  поедали,  не  прерывая  изложения
анекдотов.
     - А нильф, фуууу! И обделался по самые уши! Ха-ха-ха, ха-ха-ха!
     - Хаа, хаа, хаа! О боги, не выдержу... Обделался! Хааа, хааа...
     - Хеее, хеее, хеее!
     Ярре ждал случая и повода, чтобы отделиться. Не нравился  ему  Щук,  не
нравился ему Окультих. Не нравились ему взгляды,  которыми  Щук  и  Окультих
окидывали обгонявшие их купеческие  возы,  кметские  упряжки  и  сидящих  на
фурманках женщин и девушек. Не нравился ему насмешливый тон Щука, когда  тот
то и дело заводил речь о целесообразности идти в добровольцы в  тот  момент,
когда поражение и гибель очевидны и предопределены.
     Запахло пашней. Дымом. В долине, среди ровных клеточек полей,  рощиц  и
блестящих,  как  зеркальца,  рыбных  прудиков,  виднелись  крыши   построек.
Временами долетал далекий лай собак, мычание вола, крик петуха.
     - Видать, не бедны эти деревушки, - прошепелявил Щук, облизывая губы. -
Небольшие, но ишкушные.
     - Здесь, в долине, - поспешил об®яснить Окультих,  -  низушки  живут  и
хозяивают. У них все искусно и ладно. Хозяйственный народец, карлички энти.
     - Нелюди проклятые, - просипел Клапрот. -  Кобольды  чертовы.  Они  тут
хозяйничают, а настоящему человеку из-за таких беда  и  нищета!  Таким  даже
война не помеха.
     - На вшакий  шлучай,  -  Щук  растянул  рот  в  неприятной  ухмылке,  -
жапомните, молодцы, эту деревушку. Ту,  крайнюю,  шреди  бережок,  у  шамого
лешу. Жапомните как следовает. Ежели когда-нить захоцца мне туда в гошти, не
хотелошь бы плутать.
     Ярре отвернулся, прикинувшись, будто  не  слышит,  будто  видит  только
большак.
     Они шли. Мильтон и Огребок, кметовы сыновья из данного набора, затянули
новую  песню.  Не   такую   армейскую,   добрую.   Немного   даже   как   бы
пессимистическую. Которую можно было -  особенно  после  предыдущих  намеков
Щука - считать недобрым предзнаменованием.

     А на войне, как на войне,
     Хлебнешь несчастия вдвойне.
     Не важно, стар ты или млад,
     Фельдмаршал, сотник иль солдат,
     Уж коли смерть тебя найдет,
     То стороной не обойдет...

     - Вон у того, - оценил угрюмо Окультих, - должны быть бабки. Если у ево
бабков нету - пусть меня в монахи постригут.
     Человеком, из-за которого Окультих шел  на  такой  огромный  риск,  был
бродячий торговец, идущий рядом с двуколкой, запряженной ослом.
     - Бабки бабками, - прошепелявил Щук,  -  а  ошлик  тоже  деньгу  стоит.
Пошли-ка побыштрей, молодцы.
     - Мэльфи, - схватил Ярре бондаря за рукав, - разуй глаза-то! Не видишь,
к чему дело идет?
     - Так то ж всего лишь шуточки. - Мэльфи вырвал рукав.  -  Шуткует  Щук,
шуткует.
     Двуколка торговца была одновременно  ларьком  и  могла  превращаться  в
прилавок за несколько  минут.  Конструкцию,  которую  тащил  осел,  украшали
яркие, с размахом намалеванные надписи.  Судя  по  ним,  торговец  предлагал
бальзамы и  охранные  амулеты,  эликсиры,  фильтры  и  магические  притирки,
стиральные средства, а  сверх  того  искатели  металлов,  золотого  песка  и
трюфелей, а также безотказные приманки для рыб, уток и девок.
     Торговец, худой и сильно придавленный бременем лет суб®ект,  оглянулся,
увидел их, выругался и подогнал осла. Но осел, как всякий осел, и  не  думал
идти быстрее.
     - Начну-кось я с ево, -  тихо  бросил  Окультих.  -  Да  и  на  тележке
чегой-нибудь отыщется.
     - Ну, молодцы! - скомандовал Щук. - Раз-два! Управимша  ш  делом,  пока
мало швидетелев на большаке.
     Ярре, не  понимая,  откуда  у  него  вдруг  взялось  столько  мужества,
несколькими большими шагами опередил компанию и обернулся, загородив от  них
торговца.
     - Нет, - сказал он, с трудом выдавливая слова из перехваченного спазмом
горла. - Я не позволю...
     Щук медленно распахнул кафтан и показал засунутый за пояс длинный  нож,
даже на глаз острый как бритва.
     - А ну, отойди, пишарчук, - зловеще прошепелявил он. - Ешли шея дорога.
Я думал, ты пригодишша в нашей компании, ан нет, уж шлишком  тебя,  погляжу,
твой храм швятым шделал, шлишком уж ты ладаном провонял.  А  ну,  отштупи  ш
дороги, иначе...
     - А что тут происходит, а?
     Из-за   окружающих   большак   толстых   раскидистых    верб,    самого
распространенного  элемента  йеменского  пейзажа,  появились  две   странные
фигуры.
     У обоих мужчин были нафабренные и торчащие кверху усики, цветные  штаны
с  буффами,  стеганые,  украшенные  ленточками  кафтаны  и  огромные  мягкие
бархатные береты с пучком перьев. Кроме висящих на широких поясах тесаков  и
кинжалов, у обоих за спинами виднелись двуручные  мечи  длиной,  пожалуй,  в
сажень, с рукоятками в локоть и большими изогнутыми гардами.
     Ландскнехты, подпрыгивая, застегивали штаны. Ни  один  не  сделал  даже
движения  в  сторону  рукоятей  страшенных  мечей,  однако  Щук  и  Окультих
мгновенно сникли, а  гигантский  Клапрот  опал,  как  надувная  игрушка,  из
которой выпустили воздух.
     - Мы тута... Ну, мы воще-то  ничево...  -  зашепелявил  Щук.  -  Ничего
плохого...
     - Только шуткуем, - пропищал Мэльфи.
     - Никому никакого ущерба не сделано, - неожиданно проговорил  согбенный
годами торговец. - Никому!
     - Мы, - быстро вставил Ярре, - идем в  Вызиму,  в  армию  записываться.
Может, и вам с нами по пути, милостивые государи?
     - И верно, - фыркнул ландскнехт, с ходу сообразив, в чем дело. - И мы в
Вызиму, можете идти с нами. Безопасней будет.
     - Безопасней, это уж точно, - многозначительно добавил второй, окидывая
Щука долгим взглядом. - Все ж должно добавить, что мы недавно видели  здесь,
в  окрестности  Вызимы,  конный  патруль.  Уж  очень   они   вешать   скоры,
патрульные-то. Хреновая будет судьба разбойника иль грабителя,  которого  на
деле прихватят.
     - И очень это хорошо. - Щук слегка воспрял духом, ощерился  щербато.  -
Очень это даже  хорошо,  милшдари,  что  ешть  на  поганцев  закон  и  кара,
правильный  это  порядок.  Двигаем  в  путь,   в   Выжиму,   в   армию,   по
патеротическому жову души. Вжывает, штало быть, наш патеротижм.
     Ландскнехт посмотрел на него долго и вполне презрительно,  потом  пожал
плечами, поправил меч за спиной и пошел по  дороге.  Его  спутник,  Ярре,  а
также торговец  с  осликом  и  двуколкой  двинулись  следом,  а  позади,  на
небольшом удалении, потопала Щукова рвань.
     - Благодарю вас, - сказал после  долгого  м