Сергей Лукьяненко. Осенние визиты

роман

@{
Автор благодарит:

Дмитрия Байкалова, Владимира Васильева, Павла Вязникова -- за слова,
сказанные вовремя.

Сергея Калугина -- за тексты песен, использованных в романе.

Дениса Маслакова -- за тексты стихов, использованных в романе.

Марка Горовенко -- за консультации по оружию.

Любые возможные совпадения имен, событий и реалий случайны.
@}

@{
7. Страшен и грозен он; от него самого происходит суд его и власть
его.
	--Книга Пророка Аввакума
@}

@{
Я раскрыл себе грудь алмазным серпом,
И подставил, бесстыдно смеясь и крича,
Обнаженного сердца стучащийся ком
Леденящим, невидимым черным лучам.
	--Сергей Калугин
@}

@{
-- Это только слова,-- сказал Убивающий Словом.-- Только ветер,
сорвавшийся с твоих губ. Неужели ты думаешь, что я испугаюсь ветра?
	--Ярослав Заров
@}

Садитесь рядом. Садитесь, это будет долгая история. Я и сам не знал,
насколько долгая, когда начинал ее расказывать.

Вы любите страшные сказки? Я -- нет. Во всяком случае, мне так
казалось.

Но нам редко дано делать лишь то, что мы любим.

Главное, что следует запомнить вначале -- эта сказка не о Вас. Она
могла случится, и она может случится, но только не с Вами.

Вы в безопасности, в мире, который тверд и надежен. Вас нет в этой
сказке, и если даже Вам покажется обратное -- Вы ошиблись. Поверьте.

И если Вы дочитаете до конца, а нечто темное коснется Вас -- не
пугайтесь. Просто страшная сказка, которую рассказывают страшные люди.

Эта сказка не о Вас.

Но если однажды ночью Вы проснетесь в пустой квартире от щелчка
выключателя, не спешите поднять голову и спросить "Кто там?"

Возможно, это окажетесь Вы сами.

@ Часть первая. Приход

@@ 0

Стены здесь были деревянными, но под некрашеными сосновыми плашками
лежал свинец. Только дерево -- пол из дубового паркета, стены из сосны,
глубокое, но жесткое кресло, маленький круглый столик. На
столе -- открытая тетрадь, пара остро отточенных карандашей, три свечи в
грубо вырезанном из капа подсвечнике.

Вошедший в комнату мужчина плотно затворил дверь и сел за стол. Взял
карандаш, поднес к глазам, так, чтобы кончик грифеля заслонил пламя
свечи. Придирчиво изучил заточку, потом пододвинул тетрадь поближе.
Под последней записью, корявой, небрежной, "Дежурство сдал. Пятое
октября, шесть часов вечера." аккуратно написал:

"Заступил на дежурство. Пятое октября, приблизительно шесть часов
вечера".

Часов у него, конечно, не было. Армейских бюрократов это всегда
приводило в ярость. Но спорить с эсперами они не решались. Себе
дороже.

Откинувшись на высокую твердую спинку он смотрел на пляшущие язычки
пламени. Смотрел, постепенно расслабляясь, позволяя огоньку свечи
заполнять весь мир. Дрожащее пламя вокруг, он в центре. Дежурство
принял...

Если открыть дверь, единственную, ведущую из деревянной комнаты, то
взгляду открывался длинный, полутемный коридор. Лишь в конце его
тускло светил матовый плафон, как бы отмечая границу, за которой вновь
начинался двадцатый век. Шесть таких коридоров сходились в маленьком
зале, где было два лифта, наглухо закупоренная аварийная лестничная
шахта, вентиляционный штрек, и потертый, оббитый жестью стол. За
столом молодой капитан в форме внутренних войск перелистывал ветхий
номер "Андрея", забытый здесь невесть кем и невесть когда. К
внутренним войскам он имел столько же отношения, сколько и к
железнодорожным. Об®ект "пси" когда-то подчинялся ГРУ, но последние
десять лет был выделен в особую единицу, подотчетную непосредственно
президенту.

Пройдя мимо скучающего капитана, в очередной раз знакомящегося с
историей российской эротики, можно было вызвать лифт. Самая обычная
красная пластиковая кнопка, как и положено, находилась на стене возле
раздвижных дверей. Еще одна кнопка, подтверждающая вызов лифта,
маленькая и неприметная, была вмонтирована в стол. Кроме того во время
трехминутного движения к поверхности капитан должен был позвонить по
телефону и подтвердить, что в лифте "свои". Этот странный порядок
_выхода_ появился в шестьдесят девятом году (коридоров тогда было
только три, а телефон на столе был армейский, железный) после того как
один из эсперов задушил дежурного, забрал его пистолет, поднялся
наверх, перестрелял охрану и в течении двух часов делал что-то со
стационарной армейской радиостанцией.

Караульный взвод уложил сумасшедшего без особого труда и дальнейших
потерь. Но трехлетняя работа одного из сибирских "ящиков" так и не
дала ответа на главный вопрос: что делал эспер, зоолог по образованию,
с радиостанцией, почему хиленькие кремниевые транзисторы не перегорают
при напряжении двести семьдесят вольт, откуда это напряжение берется,
и куда уходит с антенны, закрученной в виде раковины каури.

Теперь любой последователь бедного зоолога встретил бы наверху, в
"приемной", не только хорошо вооруженную охрану, но и простенькое
устройство, при звуке выстрелов или громких криках запирающее двери и
наполняющее помещение слезоточивом газом.

Если же все было в порядке, то поднявшись по лестнице из
"приемной" -- огромного, и тоже подземного комплекса, можно было через
подвал войти в здание Института средств наглядной агитации -- режимного
предприятия, призванного повышать моральный дух бойцов когда-то советской,
а ныне российской армии. Из Института, уже без особых проблем, можно было
попасть на старую улочку в центре Москвы. Руководство об®екта "пси"
тихо гордилось двумя вещами: тем, что ни одна иностранная держава не
знает о его существовании, и тем, что нигде, даже в Штатах, по данным
разведки подобного об®екта нет.

Мужчина, сидящий сейчас в деревянной комнате, был одним из эсперов
"пси". Насколько он мог судить, их группа насчитывала почти четыре
десятка человек, с тремя другими эсперами он даже был знаком. Приложив
некоторые усилия он мог узнать точную цифру, но работа в "пси" давно
приучила его не стремиться к излишним знаниям. Через два дня, на
третий, он приходил в Институт средств наглядной агитации, пред®являл
пропуск, спускался на минус первый этаж, пред®являл другой пропуск,
затем произносил в микрофон стихотворную строфу, которая была паролем
этого месяца. Однажды, слегка охрипнув, он продекламировал бессмертную
фразу о дяде, который был честных правил, но не в шутку занемог.
Пролежав полчаса под дулом автомата на бетонном полу, эспер едва не
повторил его судьбу. Уже несколько лет в "пси" собирались установить
систему идентификации по сетчатке глаза, но пока дальше разговоров
дело не шло. Возможно потому, что польза "пси" всегда была под
вопросом у руководства.

Когда-то мужчина работал во втором коридоре подземного центра.
Отсиживая по двенадцать часов в почти такой же комнате, он занимался
очень странным делом: размышлял, не запущены ли американские или
китайские ядерные ракеты в сторону России? Однажды он
почувствовал -- болезненно ясно, почти увидел, как из льдистой серой воды
выпрыгивают титановые туши "Поларисов", зависают, танцуя на огненном
столбе, и медленно отправляются в свой последний путь. Глотая ставший
колючим воздух он выбежал из комнаты

_параграф первый: в случаи предвидения..._

и заорал на дежурного за оббитым жестью столом,

_а если ошибка? если бы ошибка... только бы ошибка..._

спеша успеть, хотя что можно было сделать, если он увидел случившееся?

Дежурный, вылавливая телефонную трубку, медленно бледнел. И вдруг
эспер почувствовал, как его отпускает,

_ракеты уже не выпрыгивали из воды, зато на ребристом стальном полу
лежал пожилой мужчина в чужой военной форме, и кровь текла из пулевого
отверстия в виске_

как будущее, не успев случиться, становится лишь возможным.

Потом его отпаивали коньяком, а поднятые с постелей коллеги пытались
прощупать еще хоть что-то. Почти месяц он ходил, ожидая решения
руководства о своей профпригодности. Это был очень долгий месяц, пока
разведка вылавливала крохи сверхсекретной информации о сошедшем с ума
американском адмирале...

Эспера повысили в звании, отправили с семьей в санаторий и
премировали -- очень крупной суммой.

Работать в группе предупреждения ракетного нападения он после этого не
смог. Уж слишком четко помнились серые конусы обтекателей,
выныривающие из вспененной воды. Ему предлагали перейти в группу
предупреждения промышленных катастроф

_Да, Чернобыль ребята не увидели, но Чернобыль должен был быть лишь
третьим в ряду атомных аварий_

или в группу социальных конфликтов. Но он выбрал самый новый сектор
"пси" -- группу общепланетарных опасностей.

Какие опасности они должны были предугадывать -- никогда четко не
формулировалось. Как говорил один из эсперов -- от землетрясения на
Тайване до угасания солнца... Но пока, за два года работы, никаких
предупреждений отдел выдать не смог.

Устроившись поудобнее -- дежурство будет длиться шесть часов, эспер уже
не в первый раз подумал о том, что отдел "общепланетарных опасностей"
был даже не данью политической моде, как он решил вначале -- какие, к
черту, общечеловеческие ценности в их организации? а просто синекурой
для отработавших эсперов. Те, кто подобно ему переживали яркий "прокол
реальности", нормально функционировать уже не могли. Психика
подводила, то подкидывая ложные предвидения, сотканные из
воспоминаний, то старательно не замечая настоящих опасностей. Но
пенсии у эсперов не существовало. Вывести людей из штата, но сохранить
при этом охрану и наблюдение за ними в полном об®еме -- этого не тянул
даже бюджет "пси". Вот и был изобретен новый сектор, безобидный и
непритязательный.

Одна свеча догорала. Мужчина затушил фитилек -- легкая струйка дыма
уплыла в вытяжную решетку, пошарил в столе в поисках новой свечи.
Никто не знал, почему электрическое освещение, металл, пластмасса
гасили экстрасенсорные способности. Это было принято как аксиома, и...

_тяжесть в висках_

помещения эсперов оборудованы...

_пламя, пламя перед глазами, огонек на свече вырос в целый факел, что
со мной?_

Что со мной?

_прокол_

Он вдруг увидел -- увидел так ясно, что знаменитый, снискавший ему
славу прокол с "Поларисами" стал лишь бледной акварелью на фоне
многоцветного пейзажа. Он увидел лица -- только лица. Шестеро...

И за ними -- смерть.

Мужчина не успел выйти из-за стола, повалился лицом в теплый воск
потушенного огарка. Остановилось сердце -- просто сжалось, и не
захотело разжиматься. Словно решило -- хватит.

Боли не было. Эспер сползал на пол, а перед глазами мелькали
картины -- будущее, за которым он был поставлен надзирать, которое должен
был предотвратить.

Даже умирая, в те секунды, пока лишенный кислорода мозг продолжал
жить, он пытался понять, что же наполнило его этим запредельным
ужасом, имя которому -- смерть.

Он понял.

И умер с сознанием человека, которому повезло, который -- пусть и
дорогой ценой, успел спастись.

Анатолий Владимирович Шестаков, подполковник, никогда не одевавший
формы, тридцатисемилетний эспер, которого по традиции "пси" никогда не
звали по имени, лежал в деревянной комнате глубоко под московскими
улицами, и улыбался.

Догорела вторая свеча, и сумрак раздвинул стены, делая комнату
просторной и торжественной.

Потом, замигав, сжался в искру фитилек третьей свечи. И наступил мрак,
в котором не было ни размеров, ни времени, ни страха.

@@ 1

Человек, полчаса простоявший на холодной лестничной площадке между
двумя этажами, спиной к решетчатой шахте лифта, обычно имеет для этого
основания. Он может быть основательным и неторопливым курильщиком,
запасающимся никотином на ночь, может забыть ключи и ожидать
опаздывающую супругу, может вылавливать должника.

Илья Карамазов не курил и никогда не был женат. В какой-то мере к нему
подходила лишь третья причина. Глядя на ровную темно-голубую краску
стен он ждал, терпеливо и безучастно. Временами он прикрывал глаза,
словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Может быть, так оно и было.

Минуты текли неторопливо, и мало кто выдержал бы, не меняя ни позы, ни
выражения лица. Но у Ильи был богатый опыт таких ожиданий. Он лишь
изредка переминался на месте, а однажды поежился, резко передернув
плечами. Осень была холодной и затяжной.

Где-то вверху хлопнули тяжелые двери, и он слегка подобрался. Гулкие
шаги на площадке, тишина, клацанье включившегося лифта. Илья вновь
расслабился.

Работа не терпит суеты.

Когда шаги послышались снизу, лицо Ильи приобрело любопытное, почти
по-детски нетерпеливое выражение. Он ждал шума поднимающегося лифта -- но
моторы молчали. Прекрасно. Его клиент никогда не упускал возможности
подняться на второй этаж пешком. Ежедневный моцион бизнесмена, слишком
ленивого и немолодого, чтобы играть в теннис...

Илья достал из глубокого кармана плаща "ПМ" и сдвинул предохранитель.
Плавно сместился вдоль лифтовой шахты, так, чтобы сквозь решетку
видеть дверь девяносто второй квартиры. Приятно работать в больших
домах -- это очень здорово, что у тех, кто имеет средства на
собственные особняки, до сих пор развито стремление "не выделяться".

На лестнице показался человек -- серый плащ, почти такого же покроя как
у Ильи, с удобными большими карманами, короткая стрижка. Карамазов
замер в спасительной полутьме под®езда. _Этот_ почувствует любое
движение. _Этот_ -- достойный соперник. Азарт колкими искрами
пробежал по телу.

Человек вышел на площадку, встал между дверьми девяносто первой и
девяносто второй квартир. Илья отвел взгляд от его лица. Они могли
почувствовать друг друга -- два человека в плащах с глубокими
карманами, чей путь пересекся из-за третьего.

Потом показался и клиент. Пожилой, грузный, одетый чуть небрежно.
Немодное пальто, шляпа чуть ли не советских времен.

-- До завтра, Игорь,-- звякая ключами сказал клиент. Телохранитель не
ответил. Он продолжал смотреть на лестницу -- не видя, _но чувствуя_.
Мягко открылась тяжелая бронированная дверь.

-- До свидания, Эдуард Петрович,-- телохранитель дождался, пока дверь
закрылась, и пошел вниз. Неуверенно, словно чувствуя, что сделал не
все необходимое.

Илья действовал не раздумывая. У него были лишь секунды -- те секунды,
пока клиент снимает пальто и разувается, пока он уверен, что его
охранник еще рядом. Илья пошел вниз по лестнице, неосознанно копируя и
темп, и манеру движения телохранителя. В миг, когда тот выходил из
под®езда, Илья оказался у двери и нажал кнопку звонка. Где-то рядом,
неслышная за толстыми стенами и пуленепробиваемой сталью, замурлыкала
веселенькая музыка.

Внизу хлопнула дверь под®езда. И в унисон ей открылась дверь квартиры.

-- Что, Игорь...-- человек осекся, глядя в лицо Ильи. Карамазов толкнул
его, коротко и сильно, отпихивая в глубину коридора. Стрелять в
упор -- небольшое удовольствие.

"ПМ" хлопнул два раза, вначале почти неслышно, потом с легким,
невнятным звуком. Эдуард Петрович, все с тем же удивлением на лице,
повалился на янтарно-желтый паркет. Илья задумчиво посмотрел на тело.
Контрольного выстрела в голову он не делал никогда -- во-первых это
придавала убийству почерк непрофессионала, во-вторых позволяло родным
по-человечески проститься с покойным. Раньше он стрелял только один
раз, но с полгода назад, услышав, что у некоторых людей сердце
расположено справа, стал делать дополнительный выстрел. На всякий
случай.

Оставалась последняя формальность, входившая в стоимость заказа. ЕЈ
полагалось сделать перед акцией, но Илья не видел большой разницы
между мгновением _до_, и мгновением _после_.

-- Это проценты по известному тебе кредиту, Эдуард Петрович,-- морщась
от напыщенной бессмысленности фразы произнес он. Работа на
экспансивных южан всегда связана с подобными глупостями, но этой
осенью было не слишком много заказов.

@@@

...Из под®езда серого "сталинского" дома Илья вышел, лишь аккуратно
проверив, нет ли пятен на плаще. Прошел длинным двором мимо кучки
подростков, оккупировавших беседку. Грязно-желтые листья устилали
асфальт недолгим осенним ковром. Накрапывал мелкий дождик, и прохожие
были торопливы. Хороший день для работы.

Пройдя мимо рядов киосков и маленького базарчика он смешался с толпой,
втекающей на станцию метро. Четверти часа от "Электрозаводской" до
"Комсомольской" было вполне достаточно, чтобы расслабиться
окончательно. В переходе Илья купил пару газет и рассеяно просмотрел
их в вагоне, поглядывая то на текст, то на стоявшую в нескольких шагах
девочку лет десяти. Девочка была очень серьезная и деловитая, ее
сосредоточенное лицо вполне подошло бы взрослой женщине. Илье такие
нравились.

Ему захотелось побыстрее попасть домой.

@@ 2

Кирилл любил осень.

Если мы спросим себя, как отражается на человеческой судьбе любовь к
тому или иному времени года, то вряд ли найдем ответ. Связь, наверное,
есть, но какова она -- не подскажет самый талантливый психолог. Можно
любить зиму и нести в себе тепло, можно предпочитать лето, оставаясь
осколком льда.

Кириллу нравилась осень, и не та, багряно-золотая, воспетая Пушкиным,
а самая обычная московская -- с тоскливым серым небом и холодным
влажным ветром, гуляющим по проспектам. Он никогда не пробовал
разобраться, какие струны задевают в его душе слякоть и дождь. В
тринадцать лет редко задаются такими вопросами. Но аналогия с Пушкиным
ему слегка льстила. Когда тебя с четырехлетнего возраста называют
поэтом, это может привести к чему угодно -- но только не к заниженной
самооценке.

Для своего возраста он был высоким, но хрупким мальчиком с совсем еще
детским лицом. Многие его сверстники уже раздавались в плечах,
грубели, с достойным лучшего применения упорством превращаясь в
пародию на взрослых. Кирилл еще оставался мальчишкой.

Скажи, кто-нибудь, что он этому рад, Кирилл бы искренне возмутился.
Однако это было именно так.

Кирилл Корсаков боялся взрослеть.

Он ушел из школы после третьего урока -- занятия никогда не казались
ему чем-то, требующим особо серьезного отношения. Какое-то странное
настроение владело им с утра -- давным-давно, в ту пору, когда его
прозвали "самым юным в мире поэтом", Кирилл называл такое настроение
"стишным". Он употреблял это словечко и сейчас -- когда надо было
оправдаться за невыученное задание, или увильнуть от какой-нибудь
домашней работы. В школе это уже перестало помогать, а вот дома...
"Мама, у меня стишное настроение",-- фраза всегда действовала
безотказно.

Единственной проблемой было то, что Кирилл давным-давно не писал
никаких стихов.

-- Ты куда сейчас? -- одноклассник Кирилла, Максим Слугин, убежавший с
последних уроков "за компанию", обнял его за плечи. Наверное, это был
самый странный из друзей Кирилла -- крепкий, абсолютно прямолинейный
паренек, непонятно как и зачем переходящий из класса в класс. Из
поэтов он знал только Пушкина и Корсакова, причем в правильности своих
знаний был уверен ровно наполовину. При этом он сохранял трепетное
уважение к чужому таланту -- возникшее с первого класса, когда Кирилл
за один день наградил всех ребят стихотворными дразнилками.

-- Домой.

-- Стихи писать?

Самым простым выходом было кивнуть, что Кирилл и сделал.

-- Угу,-- удовлетворенно буркнул Максим, доставая сигареты. Ловко
закурил, не замедляя шага и демонстрируя хороший опыт в этом
занятии.-- Давай пива попьем?

-- У меня денег нет,-- соврал Кирилл.

-- А я угощаю.

-- Холодно, горло заболит.

Максим пожал плечами. Проблем с ангинами у него никогда не было, и он
на всякий случай уточнил:

-- "Медведя" возьмем, он крепкий, простуду как водка лечит...

-- Да не хочу я, отвяжись!

-- Как знаешь,-- не обижаясь, сказал Максим.-- Ну, давай, пиши. Потом
прочитаешь.

Последняя просьба была традиционной и совершенно необязательной к
выполнению. Слугин довольствовался дружбой с поэтом, сами стихи его не
слишком волновали. У ближайшего ларька он отстал, придирчиво
разглядывая шеренгу пивных банок.

Кирилл свернул на первом же повороте, чтобы добродушный словно теленок
и липкий как скотч Максим не передумал, и не бросил