оликами  начали
поспешно  вставать,   роняя   бокалы   и  гремя   ножами  и   вилками.   Все
присутствующие,  за  исключением  разве   что   сэра  Самсона,  который   по
рассеянности остался в маске, стали незаметно, смущаясь, поправлять галстуки
и  снимать  бумажные  колпаки.  Наконец,  в  окружении гвардейцев,  одетых в
обшитые  тесьмой мундиры, в зал, торжественно  ступая по натертому паркету и
не глядя  по  сторонам,  вошел  император  --  черный фрак,  белые  лайковые
перчатки,  белоснежная,  туго  накрахмаленная  сорочка, крохотные  жемчужные
запонки и черное, как вакса, лицо.
     -- Разоделся, как на свадьбу,-- процедила леди Кортни.
     Князь  Федор  скользнул вперед,  провел императора в ложу  и  усадил за
стол. Император сидел в одиночестве, а свита разместилась у него за  спиной.
Устроившись, Сет едва  заметно кивнул князю Федору, и оркестр  вновь заиграл
танцевальную музыку.
     Некоторое  время  Сет  с  безразличным  видом наблюдал, как гости вновь
начинают  веселиться,  однако  затем,  через   посредство  одного  из  своих
приближенных, пригласил  на  танец жену американского  посла. Остальные пары
отошли в  сторону,  Сет с  важным  видом вывел  свою даму на  середину зала,
сделал  с  ней два круга, отвел ее обратно за столик, галантно поклонился и,
не проронив ни слова, вернулся в свою в ложу.
     -- Между  прочим, он отлично  танцует,  -- сообщила миссис  Шонбаум. --
Интересно, что бы сказали в Америке, если б видели, что я танцую с цветным.
     -- Вот бы он  маму пригласил! -- сказала Пруденс. -- Может, попробовать
его соблазнить?  Или он  интересуется только  замужними  женщинами,  как  ты
думаешь?
     Бал продолжался.
     Метрдотель с обеспокоенным видом подошел к князю Федору:
     -- Ваше высочество, гости недовольны шампанским.
     -- Кто именно?
     -- Французы.
     -- Скажешь им, что оно идет в полцены.

     -- ...Ваше высочество, продолжают поступать жалобы на шампанское.
     -- От кого теперь?
     -- От герцога Укакского.
     --  Унеси  бутылку  на кухню,  долей  в нее  стакан самогона и  принеси
обратно.
     -- ...Ваше  высочество, министр внутренних дел требует вина, а  когда я
приношу, выливает его своей даме на колени. Может, его не обслуживать?
     --  Я  тебе  дам  "не обслуживать"! Разноси вино и не задавай идиотских
вопросов.

     За английским столом начали играть в "чепуху", записывая слова прямо на
меню.  Получалось довольно  смешно:  "Влюбленный герцог Укакский... Поджидал
пьяную мадам  Байон...  Во дворце,  в  туалете...  Он  сказал  ей:  "Floreat
Azania"...
     -- Папа,  если ты будешь так громко  смеяться, нам придется  прекратить
игру.
     -- Господи, как смешно...
     -- Мам,  к нам заезжал тот самый молодой человек, который сидит  сейчас
рядом с Коннолли?
     --  Кажется,  да.   Надо  будет  как-нибудь  его  позвать.  Может,   на
рождественский завтрак,  если он еще будет здесь... А  впрочем, у него и без
нас уже знакомых хватает.
     -- Это все твой снобизм, мама!  Не забудь, Коннолли ведь теперь герцог.
Пожалуйста, давай всегда будем звать этого молодого человека, хорошо? На все
обеды и завтраки...
     -- Пытаюсь встретиться с императором глазами, -- сказал Бэзил.  -- Хотя
вряд ли он меня помнит.
     -- Сейчас,  когда  война  кончилась,  он, я смотрю, здорово  нос дерет.
Ничего, еще  поглядим,  что  он  запоет, когда  начнут  приходить счета. Вот
сейчас выпивка -- первый сорт, не то что в прошлый раз. За этим Федором глаз
да глаз нужен.
     -- Хорошо было бы попасть к императору на прием.
     --  Послушай, старик, ты что,  сюда дела, что  ли, делать пришел? Дался
тебе  этот император!  Я  уже полгода  с  ним нянчусь, он у  меня в печенках
сидит,  император  твой.  Забудь ты про  него.  Плесни-ка  лучше  Черномазой
шампанского, да и себя не забывай. Все император  да император -- как будто,
черт побери, других тем нет!

     -- Мсье  Жан, я только что узнал одну ужасную новость, -- сказал второй
секретарь французского посольства.
     -- Рассказывайте, -- сказал первый секретарь.
     -- Язык не поворачивается. Это затрагивает честь супруги посла.
     -- Невероятно. Немедленно рассказывайте. Это ваш долг перед Францией.
     -- Да, вы правы, долг перед Францией...  под воздействием спиртного она
назначила свидание герцогу Укакскому. Он -- ее возлюбленный.
     -- Кто бы мог подумать? Где?
     -- Во дворце, в туалете.
     -- Но во дворце нет туалета.
     --  Мне удалось перехватить  письмо,  адресованное сэру Самсону Кортни.
Сложенный лист бумаги. Шпионское донесение -- по всему видно. Не  исключено,
что этот листок был запечен в хлебе.
     --  Неслыханно.  От посла  мы эту информацию утаим.  Установим за  ними
слежку. И никому  ни слова. Такие сведения лучше не  разглашать. Бедный мсье
Байон. Он верил ей. Мы должны помешать этому.
     -- Ради Франции.
     -- Ради Франции и ради мсье Байона.
     -- ...Я никогда не замечал, что мадам Байон так плохо пьет...

     Карнавал возобновился. Что  только не водружалось на головы всех цветов
и оттенков --  черные, как  вакса,  белые, как бумага, коричневые и "кровь с
молоком": колпаки  фригийские  и клоунские -- из  тех, что надеваются в виде
наказания  нерадивым ученикам; жокейские  фуражки, наполеоновские треуголки,
шапки, шляпки и шляпы, в которых ходят пьеро и арлекины, почтальоны и горцы,
матушка Хаббард и маленькая мисс Маффет'. В маски  из раскрашенного картона,
словно клинок в ножны, вкладывались любых размеров и антропологических типов
носы:   семитские  --  с  горбинкой;  нордические  --  маленькие,  курносые,
усыпанные   веснушками;  широкие,  с  огромными  ноздрями  носы  туземцев  с
материка,   из  затопленных  болотами  деревень;   красные,   мясистые  носы
алкоголиков  и отвратительные провалившиеся носы сифилитиков. Танцующие то и
дело  наступали  на разбросанные по  полу  ленты из  цветной  бумаги,  между
столами летали разноцветные мячики. Один из них, брошенный  мадам Фифи, едва
не  угодил  в  королевскую  ложу,  что  привело  министра внутренних  дел  в
неописуемый восторг. Князь  Федор с тревогой смотрел  по  сторонам  -- гости
разошлись  не  на  шутку.  Поскорей  бы император  уехал --  "инцидент"  мог
возникнуть в любую минуту.
     Но  Сет  неподвижно сидел среди пальм и гирлянд и, глубоко задумавшись,
вертел  в  пальцах  ножку бокала. Изредка  он  исподлобья  быстрым  взглядом
окидывал  зал.  У  него за спиной  нетерпеливо  переминались с ноги на  ногу
приближенные  -- им тоже  хотелось поскорее  пуститься  в пляс. Если  бы его
величество сейчас уехал почивать, они бы еще успели вернуться, пока праздник
не кончился...
     -- Смотри, старик, все гуляют, веселятся, только  твой дружок-император
надутый  сидит.  Ехал бы  лучше  домой,  остолоп  черномазый, не  портил  бы
настроения.
     -- Не могу понять, отчего Сет не танцует. Чем-то он, видно, расстроен.

     ' Персонажи шуточных английских песенок.

     Но император уезжать не собирался. Сегодня был его день. День победы. В
этом зале собрались  сливки  столичного  общества. Вон,  словно взрослый  на
детском  празднике,  заливается  счастливым  смехом  английский  посол.  Вон
министр  внутренних  дел  --   ведет  себя  совершенно  недопустимо.  А  вон
главнокомандующий азанийскими  вооруженными силами  разговаривает  с Бэзилом
Силом. Сет узнал Сила, как только вошел в зал ресторана и первый раз суровым
взглядом окинул собравшихся.  Увидев  его,  Сет,  могущественный  император,
празднующий победу своего  оружия в своей  столице, почему-то  вдруг испытал
робость. Последний раз  они  встречались  без малого  три года назад...  Шел
мелкий дождик, слуга пересек двор  колледжа с грязными тарелками на подносе,
в воротах,  облокотившись на  велосипеды, стояли несколько старшекурсников в
твидовых костюмах. В своем колледже Сет держался в тени, его ставили на одну
доску с  выпускниками государственных школ или какими-нибудь бенгальцами или
сиамцами -- как и они, он был представителем  далекой страны; как и  их, его
привела в Оксфорд похвальная тяга к знаниям. Бэзил же пользовался репутацией
одного  из  самых   блестящих  оксфордцев.  В  тех  редких   случаях,  когда
сердобольные сокурсники  приглашали Сета на чай или кофе, разговор неизменно
заходил  о  Силе,  имя  которого  упоминалось  с благоговейным  ужасом.  Сил
проигрывал баснословные суммы в покер; его завтраки кончались  за полночь, а
обеды длились до рассвета и заканчивались скандалом; из Лондона на роскошных
автомобилях к  нему  приезжали юные  красавицы;  на  выходные он уезжал  без
спроса  и  возвращался  в колледж глубокой  ночью, перелезая  через каменную
стену;  он  об®ездил всю Европу, свободно говорил  на шести  языках, называл
оксфордских  профессоров  по  именам и запросто  обсуждал  с ними их научные
труды.
     Сет познакомился с Силом на завтраке  у главы колледжа. Бэзил заговорил
с ним о  топографии Азании, о несторианской  церкви, о диалектах сакуйю,  об
отличительных  свойствах находящихся в Дебра-Дове дипломатов,  а  спустя два
дня  пригласил  его  на  ленч, где были  два  пэра,  президент  Оксфордского
дискуссионного общества, издатель только что созданной студенческой газеты и
молодой профессор. За ленчем  Сет сидел молча и, как завороженный, слушал, а
затем, спустя еще несколько дней, после долгих переговоров со своим  слугой,
пригласил Сила к себе. Бэзил принял приглашение, однако  в последний  момент
под каким-то предлогом отказался. На этом их отношения  и кончились. За  эти
три года Сет стал императором, но  Бэзил остался для него олицетворением той
блестящей  европейской  культуры,  к  которой он так стремился. И вот теперь
этот  человек каким-то непостижимым образом  очутился в  Азании и  сидит  за
одним столиком с четой Коннолли. Интересно, о чем он думает?  Если бы только
министр внутренних дел был потрезвее...

     Метрдотель опять подошел к князю Федору:
     -- Ваше высочество,  в  ресторан рвется какой-то человек. По-моему, его
пускать нельзя.
     -- Хорошо, я сейчас посмотрю.
     Князь Федор двинулся было к выходу,  но  запоздавший гость уже  стоял в
дверях.
     Это был громадный негр в полном праздничном облачении: на голове у него
красовалась  косматая  шапка  из  львиной  гривы,  на  плечи  была наброшена
бесформенная меховая  накидка. Красная  атласная  юбка, медные  браслеты  на
запястьях,  ожерелье  из львиных  клыков.  На  боку  висела длинная сабля  с
инкрустированным эфесом, а могучая грудь  была опоясана двумя патронташами с
медными  патронами. Глазки у него  были маленькие,  налитые кровью, а щеки и
подбородок  заросли густой черной щетиной. За его спиной  сгрудились, слегка
пошатываясь, шестеро рабов, вооруженных допотопными ружьями.
     Перед  князем Федором стоял могущественный феодал, граф Нгумо, владелец
раскинувшихся на пятьсот квадратных миль и заросших  непроходимыми джунглями
горных  земель.  На  протяжении всей  гражданской войны  он  упорно  пытался
созвать  под  свои   знамена  соплеменников,  однако  сражение   при   Укаке
завершилось  раньше, чем набор  в его армию, что и позволило  ему  сохранить
нейтралитет. Когда война кончилась, он, оставив армию в горах и взяв с собой
лишь  несколько сот воинов личной охраны,  спустился  в долину, дабы воздать
должное  победителю. Победу Сета Нгумо праздновал уже не первый день, что не
могло не сказаться даже на его богатырском здоровье.
     Князь Федор преградил ему путь:
     -- Все столики  заняты. Я очень сожалею,  но свободных мест в ресторане
нет.
     -- Дашь мне стол, джина и женщин, -- тупо прищурившись, сказал граф. --
А моим людям, которые на улице, -- сырой верблюжатины.
     -- Но все столы заняты.
     -- Не беспокойся, мои рабы место найдут, это им пара пустяков.
     Оркестр смолк,  и в переполненном ресторане наступила  мертвая  тишина.
Из-под масок и бумажных колпаков выглядывали перепуганные лица.
     -- Живо  под стол, Черномазая, -- сказал Коннолли. --  Сейчас  начнется
заварушка.
     Упитанная спина господина Юкумяна исчезла за ведущей на кухню дверью.
     --  Что  тут  происходит?  --  раздался  голос  английского  посла.  --
По-моему, кто-то чем-то недоволен.
     Но тут бычий взгляд графа,  скользнув  по перепуганным  лицам,  упал на
сидевшего  среди  пальм  и флагов императора.  Его  рука легла на выложенный
драгоценными камнями эфес сабли, и в тот же  миг десятки рук в разных концах
зала  потянулись к пистолетам  и  бутылкам. Сверкнул дамасский клинок  -- и,
издав громоподобный рев, граф рухнул перед императором на колени.
     Сет встал и, как того требовал местный обычай, сложил на груди руки:
     -- Мир дому твоему, граф.
     Вассал  поднялся   с  блестящего  паркета,  после   чего,  к  огромному
облегчению князя Федора, император со свитой удалились.
     -- Я сяду за тот стол, -- сказал Нгумо, показывая пальцем на опустевшую
ложу.
     И  через несколько минут могущественный феодал  как ни в чем не  бывало
уже сидел в императорской ложе, пил прямо из бутылки джин господина Юкумяна,
попыхивал  огромной  манильской  сигарой  и миролюбиво  подмигивал танцующим
дамам.
     Поджидая императора, шофер  заснул  и проснулся  далеко  не сразу. Небо
было усыпано звездами, холодный, пропитанный пылью воздух благоухал травами.
За эвкалиптами, вокруг костра расположились  воины Нгумо, от горящего помета
тянуло  вонючим дымком, из  темноты раздавался  глухой  барабанный  бой. Сет
опустился  на сиденье, и  автомобиль  двинулся  к черневшим  впереди зданиям
дворца.
     "Неисправимые  варвары,  -- думал Сет. --  Уверен, английские лорды  не
ведут себя так в присутствии своего короля. Даже самые преданные мне офицеры
-- негодяи  и  шуты.  Мне  нужен  человек,  которому  я  мог бы  доверять...
прогрессивный, культурный человек..."

     Прошло полтора  месяца.  Победоносная армия  постепенно  разоружалась и
уходила  в  горы, разбившись  на  сотни беспорядочных отрядов; впереди брели
женщины и скот,  а сзади,  груженные  будильниками  и  прочим  украденным на
базаре разнообразным товаром, шли воины: борцы за дело Прогресса и Новой Эры
возвращались домой по своим деревням.
     Матоди опустел, и городские улицы вновь погрузились в привычную тишину.
Кокосовые орехи, гвоздичное масло, плоды манго и кхат;
     "Аллах  велик", "Славься,  пресвятая  Матерь  Божья";  старухи погоняют
упрямых  ослов;  пирожные на  подносах  черны от  мух; ученики миссионерской
школы хором читают катехизис; на закате дня по набережной, как встарь, ходят
взад-вперед прокаженные,  разносчики и знатные  арабы под старыми зонтами. В
разбитом грузовике, лежащем на боку неподалеку от станции, вновь поселилась,
отгородившись, как и  раньше,  грязью,  хворостом,  лохмотьями и сплющенными
канистрами, безропотная семья местных жителей.
     В маленькой гавани у причала  стоят два почтовых парохода  из Марселя и
еще три, что зашли в Матоди на положенные  шесть часов по пути с Мадагаскара
и из Индокитая. Из Матоди  в  Дебра-Дову  уже четыре  раза, пыхтя,  проходил
поезд; за окном вагона пальмовые рощи сменяются покрытыми лавой полями, поля
-- бушем,  буш --  предгорьем;  на скудных пастбищах  пасутся тощие  коровы;
мелкие  борозды  в сухой  земле; азанийцы в белых  рубахах  пашут деревянным
плугом  неподатливую  землю;  из-за  пальм  и кактусов торчат конусообразные
соломенные крыши; в чистом небе, словно нарисованный, вьется дым от костров.
     Из  миссий  из-под  железных  крыш  слышны  туземные  гимны;  в мрачных
несторианских храмах звучит древняя литургия;  тонзура  и тюрбан; барабанный
бой и перезвон бесчисленных колоколов из потемневшего серебра. А  за горами,
на низком  берегу,  там, где живут туземцы  ванда,  где джунгли  тянутся  до
самого  моря и  куда  никогда  не  пристают  корабли,  царят другие  обычаи,
совершаются иные, более древние и таинственные обряды. По лесам  разбегаются
погруженные во мрак заросшие дорожки, запретные  тропы, где часовых заменяет
неприметная на вид,  сплетенная из травы гирлянда, которую  как бы невзначай
повесили  между стволами  соседних деревьев.  Там, в глухой  чаще,  стучат в
барабаны, творят заклинания и танцуют одетые в маски туземцы -- там прячутся
тайна и смерть.
     Фанфары  и  трубы, барабанная  дробь.  Через  весь бульвар Амурата,  от
левантийского кафе до индийской аптеки,  протянулось трехцветное  полотнище;
под ним в  своем  "ситроене" на закладку  Императорского  института  гигиены
проехал  Сет;  по  главной  улице  прошел,  подымая  пыль,  духовой  оркестр
императорской гвардии.

        5

     К югу от дворца, между  кухнями и забором, находился  большой  пустырь,
где  обычно забивали  быков для званых обедов.  Теперь  там стояла небольшая
виселица, которой пользовались лишь в тех случаях,  когда следовало наказать
кого-то  из  нерадивых придворных.  Этим  ясным солнечным утром  на  пустыре
никого не  было,  если  не  считать  небольшой группы чернокожих,  которые с
озабоченным видом собирались возле Управления однолетнего плана, да одинокой
дворняги,  которая грызла свой собственный хвост, лежа в тени, отбрасываемой
двумя повешенными,  что  лицом  к лицу, на высоте десяти футов вращались под
перекладиной--один вполоборота на восток, другой -- на запад.
     Министерство модернизации  разместилось  в часовне покойной императрицы
--  круглом  здании  с  крышей из  рифленого  железа  и  бетонными  стенами,
увешанными  красочными  плакатами,  где  европейские  и  американские  фирмы
рекламировали  станки, модные  туалеты,  туризм. Возле этих  плакатов  вечно
толпился народ, а  сегодня  к зевакам,  которые, как  обычно,  стояли,  тупо
уставившись на рекламу, присоединились еще пять-шесть солидного вида людей в
синих хлопчатобумажных плащах,  надевавшихся в Дебра-Дове  по случаю траура.
Родственники   двух    преступников,    казненных   за    казнокрадство    и
клятвопреступление, они  пришли  к виселице,  чтобы,  по  обычаю,  подергать
повешенных  за   пятки,  и,   потрясенные,   остановились  возле   плакатов,
знаменующих собой начало Прогресса и Новой Эры.
     На двери висела табличка на арабском, сакуйю и французском языках:

     МИНИСТЕРСТВО МОДЕРНИЗАЦИИ
     Верховный комиссар и генеральный инспектор
     БЭЗИЛ СИЛ
     Финансовый директор
     КРИКОР ЮКУМЯН

     Внутри  еще стоял едва  различимый запах ладана  и оплывающих свечей; в
остальном  же  бывшая  часовня  стала совершенно  неузнаваемой.  Перегородка
разделяла ее на  две неравные части; в большей находился кабинет Бэзила, где
не  было ничего, кроме нескольких стульев и заваленного  бумагами  и картами
письменного  стола с  телефоном.  На  меньшей же  половине,  которую занимал
господин   Юкумян,  было   несравненно   колоритнее:   вся  его   финансовая
деятельность  ограничивалась  двумя-тремя  тонкими  тетрадками,  исписанными
цифрами и какими-то каракулями, зато личность финансового директора в полной
мере проявлялась  во всей обстановке  -- и в старом красном плюшевом диване,
который он облюбовал себе в одном из дворцовых  покоев; и в  разбросанных по
углам предметах туалета; и в висящих на стене парижских фотографиях, а также
в об®едках на эмалированной тарелке, в дезодоранте, окурках, плевательнице и
маленькой спиртовке, на которой  в медной кастрюльке постоянно варился кофе.
Господин Юкумян имел обыкновение, приходя в кабинет, снимать обувь;  поэтому
если  у окна стояли  высокие кожаные ботинки  с  эластичными задниками,  это
означало, что финансовый директор находится на своем рабочем месте.
     В вестибюле, в ожидании вызова, собирались туземцы-рассыльные, без чьих
услуг Министерство модернизации пока что обойтись не могло.
     Ровно  в  девять  утра  Бэзил  и господин  Юкумян уже сидели за  своими
письменными столами.  Учрежденное  всего  месяц  назад  по  указу императора
Министерство модернизации уже развило бурную деятельность. Правда, насколь