рикрытом  ковром. Вокруг, со сложенными  на груди  руками,
расположился  монастырский  синклит. Настоятель  вскрывает  рекомендательное
письмо, сплевывает и  читает его вслух под одобрительное мычание окружающих.
В письме ни слова о деле -- сплошные приветствия и титулы. Посещение часовни
у  Бесплодной  смоковницы; граф трижды целует косяк ведущей в часовню двери,
касается лбом алтарных  ступеней и  жертвует на  часовню мешочек с серебром.
Обед  в покоях настоятеля: овощное рагу в деревянных мисках, в одной -- рагу
из жареных бананов, в другой -- из бобов; кислое пиво в глиняных  кувшинах и
коричневых  чашках  --  и это  все:  несториане постятся  часто.  Витиеватые
пожелания доброй  ночи. Графу  тем  временем разбили в  монастырской  ограде
палатку, вокруг нее на корточках расселась охрана, солдаты разожгли  костер,
к ним  присоединились два-три  монаха,  и вскоре  все вместе,  и солдаты,  и
монахи, запели  --  и не религиозную, а мирскую заунывную  песню.  В палатке
полумрак  --  горит  только одна маленькая  лампа с плавающим  фитилем, Граф
сидит на  ковре на  корточках  и  ждет,  когда  придет  настоятель  -- а  он
обязательно  должен  ночью  прийти, граф в  этом  не сомневается.  Вскоре  в
прорези палатки  действительно появляется  большой  белый  тюрбан и косматая
борода прелата. Великие люди садятся на корточки друг против друга, по обеим
сторонам от лампы. Неподалеку, у костра слышится пение охраны, за частоколом
воют гиены, со стороны скал доносится и множество других  звуков -- на охоту
вышли звери. Обмен любезностями:
     "Мы  в нашем небольшом  монастыре  наслышаны о громкой  славе  великого
графа... о его удали в бою и в  постели... о  тысяче врагов,  павших от  его
руки... о львах, пронзенных его копьем... о его бесчисленном потомстве..."
     "Вся  жизнь до  встречи с настоятелем была прожита зря... его  знания и
святость...  его  несгибаемая  преданность  вере...  его  целомудрие...  его
аскетизм..."
     Незаметно,  используя  самые тонкие ухищрения,  собеседники  постепенно
переходят  к делу. Преследовал  ли граф  своим визитом какую-то практическую
цель, помимо желания доставить всем огромную радость я cвоим присутствием?
     Что может быть более важной целью, чем  давнее стремление нанести визит
настоятелю и побывать в славной часовне Бесплодной смоковницы? Впрочем, одно
дело у него действительно есть. Совершенно незначительное дельце, о котором,
раз  уж  он  здесь,  может,  и  стоило бы  упомянуть  --  если,  разумеется,
настоятель не против.
     Каждое слово графа подобно драгоценному камню, цена которого исчислению
не поддается. Какое же у графа дело?
     --   Это  старая  история...   еще  во  времена  недоброй  памяти   его
преосвященства  Горгия...  в  монастырь  был  заточен   юноша...  сейчас  он
старик... об этом знают только самые высокопоставленные... если, конечно, он
еще жив...
     --  О  граф, вы заговорили о  том, чего уши мои  не слышат, а глаза  не
видят. Есть вещи, говорить о которых не пристало.
     --  Настоятель, нет ничего тайного, что не  стало  бы  явным.  Час этой
тайны настал.
     --  Что может знать простой монах о делах государственной важности? Да,
теперь  я вспоминаю,  до  меня и  впрямь доходили  слухи, будто  во  времена
недоброй памяти  его  преосвященства  Горгия в  монастырь заточили какого-то
юношу.
     -- И он еще жив?
     --  Монахи  монастыря  святого  Марка  Евангелиста  умеют хранить  свои
сокровища.
     После  этого  столь  важного сообщения хозяин и  гость  некоторое время
сидели  молча, затем  настоятель  встал и  в самых  высокопарных  выражениях
пожелал графу  спокойной  ночи. Оба  чувствовали, что сказано и  так слишком
много. Ведь следовало соблюдать приличия.
     Переговоры возобновились на следующее утро после  службы и продолжались
большую  часть дня.  Перед  тем  как разойтись на  ночь, графу и  настоятелю
удалось достичь  договоренности  об  устранении разногласий на  материальной
основе.  На следующее утро  вопрос  о  цене был решен, и Ахон, сын  Амурата,
законный монарх Азании, верховный  вождь племени сакуйю,  повелитель племени
ванда и гроза морей, был выпущен на свободу.
     Событие  это  произошло  без всяких церемоний. После  сытного завтрака,
состоявшего из вареного козьего  мяса, сыра, маслин, копченой баранины, гуся
и меда (в тот день как раз был мясоед, ведь несториане постятся редко), граф
и настоятель, в сопровождении  всего нескольких рабов, вышли из монастыря и,
поднявшись на небольшой холм, остановились у входа в маленькую пещеру.
     -- Мы подождем здесь. Там нехороший запах.
     В пещеру  вошел слуга  с  фонарем  и молотком, из  глубины  послышалось
несколько  приглушенных слов, а  затем  скала вздрогнула от  тяжелых ударов.
Через пять  минут  слуга вернулся, ведя  Ахона за  надетую ему на ногу цепь.
Наследник престола был совершенно наг, на  его худые, сутулые  плечи спадали
сальные  белые  волосы, а маленькое, сморщенное  личико с запавшим, беззубым
ртом заросло длинной седой  бородой. Он был  слеп  и передвигался  с большим
трудом.
     Граф открыл было рот,  чтобы засвидетельствовать принцу свое почтение и
поздравить  его с освобождением, но передумал  и, повернувшись к настоятелю,
сказал:
     -- Он не сможет ехать верхом.
     -- Да вряд ли.
     Пришлось задержаться еще на день, пока сколачивали носилки, и, наконец,
на пятое  утро  караван двинулся  в обратный путь. Ахона, закутанного --  от
любопытных глаз  --  с головой, несли на носилках четыре раба. Часть времени
он спал, а  проснувшись, что-то еле слышно мурлыкал  себе под нос; когда  же
носилки дергались или накренялись, он начинал тихо постанывать от страха. На
восьмой день,  когда караван под покровом  темноты, выбирая боковые улочки и
уединенные  аллеи, вошел в столицу, граф сдал драгоценный  груз патриарху  и
поспешил  во  французское  посольство   доложить  мсье  Байону  об  успешном
выполнении своей миссии.

     Тем временем  леди Милдред начинала  терять терпение. Никто не  желал с
ней  считаться,  пойти  ей  навстречу.  Начать  с  того,  что  этот  юнец из
посольства  повел  себя  самым  бессовестным   образом.   В  посольство  она
безрезультатно звонила дважды в день, утром и после обеда; но однажды, когда
она уже совершенно отчаялась, госпожа  Юкумян об®явила ей,  что дозвонилась.
Впрочем,  разговор  абсолютно  ничего  не дал.  Сначала  к  телефону подошел
дворецкий, какой-то  бестолковый туземец  ("пьет, не иначе",  -- решила леди
Милдред), а затем в трубке послышался приятный, ленивый мужской голос.
     -- Это говорит леди Милдред Порч. Попросите, пожалуйста, посла.
     --Боюсь, что это невозможно. Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?
     -- А кто вы такой?
     -- Уильям.
     -- А, так это  вы. Вы-то мне и нужны. Я  хотел спросить у вас про багаж
Сары Тин.
     -- Каких сардин?
     --  Мисс Сара Тин. Ответственный  секретарь международного  отдела Лиги
защиты четвероногих друзей. Она потеряла свой багаж.
     -- Да?
     Последовала  длинная пауза.  Леди Милдред слышала,  как на другом конце
провода играл патефон.
     -- Алло! Алло!.. Вы меня слышите?
     --  Здешние телефоны  вечно  раз®единяются,--раздался в  трубке мягкий,
ленивый голос Уильяма, после  чего послышался щелчок,  и танцевальная музыка
смолкла.
     -- Алло!.. Алло! -- Леди Милдред встряхнула трубку, но Уильям пропал.--
Я  убеждена, что он сам положил трубку,--сказала леди Милдред Саре.--Но ведь
этого не докажешь.
     С  деньгами  тоже  не  повезло. Азанийские банкноты,  на которые она по
приезде  обменяла  двадцать  фунтов, оказались  совершенно никудышными. Даже
господин  Юкумян, который, собственно, и обменял ей эти деньги, ничем помочь
не мог, заметив как-то, что это "вопрос  политический";  сам  же он принимал
только английские фунты, которыми англичанки расплачивались с ним за отель и
на которые мисс  Тин почти ежедневно покупала  у него  в магазине  различные
предметы туалета.
     Беспокоило  леди  Милдред и то, что император по-прежнему совершенно не
интересовался  защитой  животных.  Банкет не  только  не  стал  прелюдией  к
практическим совместным действиям, но, очевидно, задумывался как прощальный.
Все   ее  попытки  добиться  аудиенции  при  дворе  заканчивались  неудачей.
Временами ее охватывало полное отчаяние:  по всей стране безжалостно ловят и
зверски  убивают ее  четвероногих  друзей, а  она  не  в  состоянии ничем им
помочь. Ночами  леди  Милдред  лежала  без сна,  ее  преследовали умоляющие,
смотрящие  с  укоризной,  влажные, как  у щенков,  глаза  умирающих  львов и
протяжный  жалобный  стон  попавших в силки  бабуинов.  Она  утратила  столь
свойственную ей  уверенность в себе,  ее мучила  совесть: какое  имеет право
она, предавшая мандрилов и гиен, кабанов и дикобразов, жаловаться на то, что
господин Юкумян взял  с нее  лишние деньги за комнату или куда-то задевал ее
выстиранное белье.
     -- Милдред, мне очень не нравится ваш вид. По-моему, эта  страна не для
вас.
     --  Да, Сара, вы правы.  Мне тоже кажется,  что эта страна не для меня.
Пожалуйста, давайте поскорей отсюда уедем. Мне не нравится здешний народ, их
лица, да вообще все. И потом, мы с вами оказались совершенно не у дел.

     -- Бэзил, мама хочет отправить меня домой, в Англию.
     -- Плохо.
     -- Ты правда так думаешь, милый?  Знаешь,  Бэзил, мне  тоже  совсем  не
хочется ехать.
     --  Боюсь,  как бы  нам  всем  не  пришлось  в ближайшее  время  отсюда
сматываться. Скоро тут будет небезопасно... Только вот в Англию возвращаться
не хочется... Может, поедем куда-нибудь еще?
     --  Любимый,  не  будем  загадывать...  Но  что  бы  ни  было, мы  ведь
обязательно увидимся, обещаешь?
     -- Ты фантастическая девушка, Пруденс. Так бы и с®ел тебя.
     -- Вот и с®ешь... делай со мной что хочешь.

     Сквозь ставни пробивается  полоска солнечного  света; внизу  под окнами
мальчишка-туземец колотит молотком по мотору разбитого автомобиля.

     -- Мадам  Байон и  всех  остальных женщин  я  отправляю  на  побережье.
Впрочем, не думаю, чтобы начались серьезные беспорядки. Все произойдет тихо,
без единого выстрела. Но мне будет спокойнее, если дамы уедут. С ними поедет
мсье Флоро. Ему предстоит  также  выполнить  очень ответственное  задание --
взорвать мост  через Лумо. Это совершенно необходимо,  так как Сет  держит в
Матоди три полка, которые  могут не перейти на нашу  сторону.  Поезд отходит
накануне  праздника.  Полагаю, что  за  несколько  часов  до  отхода  поезда
следовало  бы  известить  о  государственном  перевороте  мистера  и  миссис
Шонбаум. Нам международный конфликт ни к чему. А англичане пусть заботятся о
себе сами.
     -- В армии брожение, генерал?
     -- Сегодня на заседании штаба я  сообщил о прибытии в Дебра-Дову принца
Ахона.  Армия выполнит свой долг. Вчера  солдатам заплатили жалованье новыми
купюрами.
     -- Как принц, ваше преосвященство?
     -- Не хуже.
     -- Он доволен?
     -- Кто  знает? Большую часть дня  принц  спит. Он не разговаривает. Все
время словно бы что-то  ищет. На полу, под ногами. Наверно -- цель. Он к ней
привык. А вот аппетит у него хороший.
     -- Мистер Сил, послезавтра я поеду в Матоди. Надо там кое-что устроить.
А вы не поедете?
     -- На этой неделе -- нет, Юкумян. Хочу дождаться праздника. Посмотреть,
что будет с беднягой Сетом.
     -- Мистер  Сил, послушайтесь моего  совета, поезжайте в Матоди. Я такое
слышал, такое слышал... Не хотите же вы попасть в заварушку, правда?
     --  До  меня  тоже  доходят  разные слухи.  Нет,  я, пожалуй,  все-таки
останусь и посмотрю, чем это кончится.
     -- Ужасно неразумно с вашей стороны.

     Советник  по  восточным  делам не часто беспокоил Неполномочного своими
визитами, однако на этот раз он пришел к нему сразу  после обеда. В гостиной
играли в лото "Зоопарк".
     -- Заходите, Уолш. Рад вас видеть. Разрешите наш спор: Пруденс уверяет,
что жираф ржет, как лошадь. Это верно?
     Когда игра  закончилась  и сэр Самсон с советником остались одни,  Уолш
сказал:
     -- Вот что, сэр. Не знаю, насколько внимательно вы следите за событиями
в стране, но я счел своим долгом довести до вашего сведения, что во вторник,
в  день  Праздника  противозачаточных  средств,  в  городе  могут  вспыхнуть
беспорядки.
     -- Беспорядки? Естественно. Вообще вся эта  затея  не вызывает  у  меня
ничего, кроме отвращения. Мы на этот праздник не идем.
     --  Откровенно говоря, я и сам толком  не знаю, какого  рода беспорядки
могут иметь место. Мне  известно одно:  в  городе  что-то происходит. Только
сегодня  вечером  до  меня  дошли  сведения,  что  французы  и  американцы в
понедельник отбывают  на побережье. Я подумал,  что  необходимо дать вам  об
этом знать.
     -- Подумаешь,  очередная  туземная  драчка,  только и всего!  Последняя
гражданская война была точно  такой же. Байон все время боялся,  что на него
нападут.  Нет, по мне, пусть уж лучше меня бомбят здесь,  чем кусают москиты
на побережье. Как бы то ни было, голубчик, спасибо за информацию.
     -- А вы  не  будете  возражать,  сэр,  если  мы с  женой тоже поедем на
побережье?
     --  Сделайте  одолжение.  Только рад  буду.  Заодно  и  почту отвезете.
Счастливого пути. Хотя, если говорить честно, я вам не завидую.

     Утром накануне праздника  Бэзил, как всегда, отправился в министерство.
Войдя  в  кабинет,  он  увидел, что  господин Юкумян запихивает  в  холщовый
саквояж некоторые не слишком гяжелые и наиболее ценные музейные экспонаты.
     --  У меня они, если что случится,  будут  в  безопасности, --  пояснил
финансовый  директор. -- В  одиннадцать у меня поезд. Еле билет  достал.  На
побережье  едут  многие  умные люди. Вы  бы тоже поехали, мистер Сил.  Я все
устрою в лучшем виде.
     --  Ты  говоришь  "если  что  случится".  А  что,  собственно,   должно
случиться?
     -- Ничего не знаю, мистер Сил. Я ведь вопросов не задаю. Я про себя так
решил: если начнется заварушка, лучше быть  на берегу. В воскресенье во всех
городских церквах читали проповеди против контроля над  рождаемостью. Мне об
этом  госпожа Юкумян рассказала  -- она женщина  набожная, в церковь  каждый
день  ходит. Но, думаю, дело не только в противозачаточных средствах. Думаю,
генерал Коннолли что-то знает. Поедемте со мной на побережье, а, мистер Сил?
Нет?
     'Работы в это утро почему-то не оказалось: не было ни писем, на которые
Бэзил  обязан  был  отвечать, ни  записок из  дворца  --  складывалось  лось
впечатление, что в Министерстве модернизации внезапно пропала необходимость.
Бэзил  вышел  из своего  кабинета,  запер  дверь, ключ положил  в  карман  и
отправился  во  дворец. При  виде  Бэзила  стоявшие у  ворот  офицеры охраны
перешли на шепот.
     Сет стоял у письменного стола в элегантном  сером костюме и в штиблетах
мышиного цвета и изучал план реконструкции столицы.
     -- На  бульваре Сета  прекращена  работа.  Джеггер  распустил  рабочих.
Почему?
     -- Потому  что  ему уже три  недели не платят.  Новые  банкноты ему  не
нравятся.
     -- Предатель. Я его расстреляю. Уже час назад я послал за Коннолли. Где
он?
     --  Многие европейцы уехали  сегодняшним поездом на побережье. Впрочем,
думаю, Коннолли среди них не было.
     -- Европейцы  уезжают? Что ж, их  дело. Город полон моими людьми. Я сам
видел  их с башни в полевой бинокль. Весь день  они прибывают  в  столицу по
четырем  дорогам...  Но  работа  должна  продолжаться.  Англиканский  собор,
например, уже давно надо было снести.  И его не будет -- даже если для этого
мне самому  придется разбирать его по кирпичику голыми руками! Вы же видите,
на  его  месте будет  проходить Северная  магистраль. Вот  она на  плане  --
прямая, как штык...
     -- Сет, по городу ходят слухи. Говорят, завтра могут быть волнения.
     --  У меня волнения каждый  день. И  завтрашний ничем не отличается  от
любого другого.

     В тот вечер леди Милдред и мисс Тин увидели очень странное зрелище. Они
пили чай у епископа  и в отель возвращались пешком, длинной  дорогой,  чтобы
подышать воздухом -- вечер выдался великолепный.  Проходя мимо англиканского
собора, они обратили внимание на молодого человека в сером костюме, который,
в  полном  одиночестве,  отбивал  гранитную кладку  на  арке западного нефа.
Трудился он, в отличие от азанийских рабочих, не покладая рук.
     -- Как он похож на императора!
     -- Не смешите меня, Сара.
     Предоставив молодому человеку в серой паре столь же энергично трудиться
и  дальше,  дамы  вернулись  в  отель,  где  с от®ездом  Юкумянов  хозяйство
совершенно разладилось.
     --  Только  мы  с  таким  трудом  приучили  их  к  своим  вкусам...  --
пожаловалась леди Милдред.

     Наутро  дамы  проснулись  очень  рано.  Их  разбудил  шум  под  окнами:
переругивались  и  шаркали  ногами  люди,  стучали  копытами  мулы  и  пони,
сигналили  машины.  Леди Милдред  открыла  ставни  и выглянула на оживленную
улицу. Подошла к окну и мисс Тин,
     --  Я звоню уже двадцать минут. Похоже, в  отеле  нет ни  души.  Она не
ошиблась -- прислуга ушла накануне  вечером, после обеда, и не вернулась. По
счастью, у леди  Милдред  нашлись печенье, бульонные кубики и спиртовка, без
которой она  за границу ездить не отваживалась. Пока дамы завтракали наверху
печеньем с  горячим бульоном, а солнце, такое же жгучее и ослепительное, как
и в  любой другой,  менее  памятный день,  медленно вставало над городом, --
толпа  на улице  все  прибывала, с  каждой минутой  становясь все  больше  и
многоцветнее. Пыль подымалась из-под ног и,  переливаясь на солнце, повисала
в воздухе.
     -- Императору  повезло с погодой. Это тебе не английские праздники  под
проливным дождем?  Помните  слет девочек-скаутов: когда  вдруг пошел  жуткий
град? Кажется,  это тоже было в августе, да? Как девчонки ревели, никогда не
забуду!
     Праздничная процессия должна  была пройти мимо отеля  "Император  Сет",
поэтому  витрины   выходивших  на  улицу  магазинов  были  предусмотрительно
заколочены,  а некоторые  жильцы  соорудили  у себя под  окнами нечто  вроде
трибун и балконов, откуда можно было наблюдать за шествием. Несколько недель
назад, когда впервые стало известно о  празднике,  господин  Юкумян всячески
разрекламировал эти трибуны и балконы и даже взялся продавать на них билеты,
однако  планам  этим,  как и многим  другим, ввиду  предстоящих  волнений не
суждено  было сбыться.  Тем  не  менее сегодня,  памятуя о посулах господина
Юкумяна,  в отель  заявились два-три  индийца,  грек  и четверо  азанийцев в
праздничных нарядах.  Войдя, они осмотрели опустевший вестибюль, заглянули в
ресторан, поднялись  по лестнице и в конце  концов добрались  до комнат, где
жили  англичанки.  Закаленные  тяжелой,  полной  невзгод и несправедливостей
жизнью,  индийцы  не  обратили на  протесты  англичанок  никакого  внимания,
пододвинули кровать к окну, уселись поудобнее и стали терпеливо ждать, грызя
орехи  и  выплевывая  на  пол  скорлупу.  Последовав их  примеру,  остальные
непрошеные гости  заняли места у других окон, причем грек любезно  предложил
мисс  Тин сесть рядом с ним, а ее отказ воспринял с  явным недоумением.  Тем
временем  две аза-нийки,  разгуливая  по комнате  и  весело щебеча, с  живым
любопытством рылись в  комоде и с интересом  разглядывали предметы, стоявшие
на умывальнике и на туалетном столике.
     --  Какая наглость!  К  сожалению, сейчас  мы  бессильны  им  помешать.
Остается надеяться, что сэр Самсон заявит официальный протест.
     -- Мы  здесь больше  оставаться не можем. И на улицу выходить не  можем
тоже. Остается одно -- подняться на крышу.
     И отважные  дамы,  запасшись циновками, подушками, зонтиками от солнца,
двумя  романами  легкого  содержания,  фотоаппаратами и  остатками  печенья,
поспешно вскарабкались  по приставной лестнице  на чердак,  открыли  люк  и,
жмурясь  от  солнца,  выбр