ого сияли
зловещим огнем справедливца. Все стали вставать, подвигаться, чтобы  ветеран
мог  поскорее сбегать домой за пулеметом, а Коре повезло -- теперь ее правым
соседом стал очень мягкий, сонного вида молодой  человек  в  наушниках  и  с
таким  отсутствующим  выражением  лица,  словно  он  пришел не на стадион, а
засыпает.
     Угрозы лишить  русскую  команду  причитающегося  ей  выигрыша  возымели
наконец действие. Виновные были вычислены, выведены со стадиона, и одного из
помощников  судьи,  которого царапнуло пулей на излете, унесли на носилках и
вместо него  выпустили  запасного,  к  сожалению,  тоже  с  Тринидада.  Матч
продолжался.
     Кришнаит  протянул  Коре еще одну лепешку, завернутую в листок бумаги с
номером телефона и предложением встретиться для обсуждения духовных проблем.
Милодар, заметив, что Кора читает листок, в мгновение  ока  выхватил  его  и
сжевал.   Кришнаит   тихо   плакал.  На  поле  кипели  страсти,  потому  что
Марадона-Джуниор упал в нашей штрафной площадке и делал вид, что ему сломали
ногу. Но кто мог сломать ему ногу, если рядом никого, кроме бело-голубых,  и
не  было!  Если кто и сломал ему ногу, то не иначе как аргентинский защитник
Хуан Обермюллер, наверное, его дедушка был палачом Освенцима.
     Стадион ревел, пытаясь издали доказать этим перекупленным  тринидадцам,
что Марадона-Джуниор сам сломал себе ногу, чтобы заработать пенальти, и даже
сломал ее заранее, вчера или позавчера, под общим наркозом.
     На  беговую  дорожку  выехали  три  пожарные  машины и начали угрожающе
поводить рыльцами шлангов, как бы отыскивая жертвы.
     Судья из Тринидада отправился к белой отметке, чтобы  показать,  откуда
он  назначает  одиннадцатиметровый  штрафной  удар  в  наши многострадальные
ворота. Марадону-Джуниора  унесли,  а  весь  стадион  принялся  выть,  чтобы
запугать  тринидадского  судью.  Но,  видно,  заплатили  ему в галактических
кредитах, так что разжалобить судью никак не удавалось.
     Христофор Кортес, по прозвищу Буэнос-Айрес, вышел к  мячу  и  установил
его,  не обращая внимания на беспорядочные выстрелы с трибун. Отмахиваясь от
пуль железной перчаткой, отошел на  десять  метров.  Наш  вратарь  Харитонов
покачивался,  как  пантера  перед  прыжком,  и вместе с ним покачивался весь
стадион. Даже Кора ощутила ужас перед тем, что сейчас произойдет.
     Нарастая, как далекая лавина, и заполняя собой  воздух,  над  стадионом
возник и расширился глухой, многотысячеглотковый свист.
     Коре  казалось,  что этот свист придавит к траве, расплющит несчастного
нападающего аргентинцев,  вынужденного,  разбегаясь,  тащить  на  себе  этот
непосильный многотонный груз.
     Но  тот,  выдирая  ноги  из  земли,  отчаянно  стремясь  к мячу, все же
добрался до него и ударил, как можно ударить по пудовой гире...
     Мяч лениво покатился по траве, с трудом добрался до ворот, и  там  уже,
как  следует  подпрыгнув, вратарь Харитонов накрыл его телом и замер, словно
совершил немыслимый подвиг, прыгнув за мячом на высоту пятиэтажного дома.
     Но как воспарил стадион! Как все кричали и веселились, пели и  плясали,
пили водку, припрятанную в карманах и за пазухой, распевали народные песни.
     Удрученный  нападающий  побрел  к  центру  поля,  а  наши, словно в них
вселился дух войны и победы, ринулись к воротам противника.
     Удар Желюбко пришелся в штангу, и она зазвенела, как мачта от попавшего
в нее пиратского ядра, Кусюцкий врезал мячом во  вратаря,  и  того  пришлось
унести с поля, поменяв на нового, молодого и, к счастью, необстрелянного.
     Штурм ворот аргентинской команды неизбежно закончился бы голом, если бы
не очередная  случайность.  В  то время как защитники аргентинцев бестолково
отбивали мяч куда угодно, только подальше от своей штрафной  площадки,  один
из  таких  случайных  ударов  послал  мяч  в  ноги Хуана Обермюллера, и этот
аргентинец немецкого происхождения совершенно  случайно  оказался  в  центре
поля в полном одиночестве с мячом в ногах.
     Несколько  секунд  Хуан  стоял на месте и раздумывал: послать ли мяч на
трибуну или вернуть своему вратарю. Тренер аргентинцев махал ему  от  кромки
поля,  внушая дьявольские планы, и внушение достигло цели -- словно нехотя и
даже не спеша Хуан побежал к нашим  воротам,  а  наши  нападающие,  напрасно
прождав  от  него паса или аута, погнались следом. Но опоздали. Так что Хуан
встретился с неосмотрительно выбежавшим из ворот Харитоновым, обогнал его  и
побежал  дальше  к  воротам. Харитонов бежал за Хуаном Обермюллером, требуя,
чтобы тот остановился и перестал хулиганить,  наши  нападающие  и  защитники
бежали за Харитоновым и клеймили его последними словами, судья тоже бежал за
всеми...
     Некоторые  из  болельщиков,  что сидели в первых рядах, поняли, чем это
безобразие может кончиться, и стали выбираться на беговую дорожку,  но  тоже
не  успевали.  Снайперы,  которые  могли  бы подстрелить Хуана, к сожалению,
истратили боеприпасы раньше, лишь один фоторепортер успел выскочить на  поле
и  упал  на пути аргентинца. Но аргентинец, к сожалению, не обратил внимания
на этот подвиг и, вкатив мяч в ворота, сам упал туда следом.
     -- Ну  где  же  ветераны?!  --  кричал  Милодар.  --  Где  ветераны   с
пулеметами?
     Ветеранов  не  было. Продажный судья засчитал гол, а герой-фоторепортер
поднялся, вытащил мячик из сетки и убежал с  ним,  давая  этим  понять,  что
никакого гола и не было, потому что и мячика не было.
     Кришнаит  протянул  Коре  кунжутную лепешку, и Кора заподозрила, что он
втайне болеет за аргентинцев. Сосед с другой стороны,  в  наушниках,  сидел,
закрыв глаза, и блаженно улыбался. Это был странный человек.
     Когда  после  пятиминутной  задержки, в ходе которой солдаты отбивали у
болельщиков то, что когда-то было нападающим Хуаном Обермюллером, и  уносили
в  госпиталь,  игра  возобновилась.  На  табло  горели  цифры "2:0" в пользу
Аргентины.
     До конца первого тайма оставалось несколько  минут,  и  стадион  угрюмо
шумел,  не  в  силах  придумать,  чем  бы  взять  этих  аргентинцев. И вдруг
откуда-то издалека донесся крик: -- Плюш-кин... Плюш-кин...  Плюш-кин...  --
Плюш-кин! ПЛЮШ-КИН!
     Стадион скандировал это слово, как будто кричал: "Ура!"
     -- Что это? -- спросила Кора у толстого соседа. Тот не услышал.
     -- Кто  это?  --  спросила  Кора у Милодара. -- Ах, отстань, -- ответил
комиссар. -- Ничего не выйдет!
     Тут прозвучал свисток  судьи,  и  команды,  провожаемые  воем  и  ревом
публики, спрятались в подземных туннелях зализывать раны и планировать новые
атаки.  --  Пойдем  в  буфет, -- предложил Коре комиссар. Она сначала хотела
отказаться -- такое состояние ста  тысяч  человек  ее  удручало  и  вызывало
дурноту,  но Милодару почему-то нужно было, чтобы Кора испытала полный набор
мужских удовольствий. Так что Кора, чтобы не спорить с начальством, пошла  с
ним  под трибуны, где было шумно, накурено, воняло перегаром, валялись банки
из-под  пива  и  бутылки  из-под  "Смирновской"  водки,  где  мрачно  шумели
рассерженные болельщики, словно пчелиный рой, готовый кинуться на прохожего,
который случайно задавил его матку.
     Коре показались невкусными и пресными бутерброды, которые добыл для нее
Милодар, и пиво, принесенное кришнаитом, который на правах старого знакомого
.увязался за ними.
     -- Кто  такой  Плюшкин?  --  спросила  Кора,  чтобы поддержать светскую
беседу.
     -- Ничего не выйдет, -- сказал кришнаит и сунул Коре в карман листок со
своим телефоном.
     Но комиссара такие дешевые трюки  не  смущали,  он  вытащил  листок  из
кармана и проглотил его, не разжевывая.
     -- Плюшкин,  --  сказал он, -- выведен из состава команды еще до начала
первенства мира. И за дело. -- За какое? -- осторожно спросила Кора. --  Это
был  неплохой  нападающий... -- Отличный нападающий, -- добавил кришнаит. --
Но он нарушил режим, -- сказал Милодар. -- Вообще-то все нарушают режим.  --
Кришнаит  вытащил из кармана блокнот и написал на листке свой телефон. -- Но
тут дело было в принципе.
     -- Вот именно что в принципе, -- согласился Милодар и отнял  блокнот  у
кришнаита. -- Плюшкин набрал лишний вес. -- Ну и что? -- не поняла Кора.
     -- Ему было сказано -- не набирай лишний вес. А он набрал.
     -- И  что  же  в том криминального? -- Даже президент издал указ, чтобы
Плюшкин сбросил лишний вес.
     -- А он не сбросил, -- сказал кришнаит. Писать ему было  больше  не  на
чем,  и  он  показывал номер на пальцах. -- Он добавлял еще и еще. -- И стал
плохо играть в футбол? -- Никто не знает, -- ответил Милодар. --  Он  же  не
был допущен. -- Но почему?
     -- Потому  что  это  было  сделано  по  аморальной  причине,  -- сказал
кришнаит. -- Он плотски влюбился в одну  женщину.  А  та  сказала  ему,  что
хочет,  чтобы  он  стал  толстым  и красивым. Несмотря на то что руководство
команды и государства требовало от Плюшкина спортивной  формы  и  подтянутой
фигуры,  он начал бессовестно жрать, нарушать режим... -- А она? -- спросила
Кора. -- Кто она? -- не поняли мужчины. -- Женщина. Она полюбила его? --  Об
этом  ничего  не  известно,  --  сухо ответил Милодар, словно Кора допустила
бестактность.
     -- Нет, -- печально сказал кришнаит. -- Она заявила, что толщина портит
мужчину. Она не может любить человека,  который  ради  развращающей  женской
любви  мог пойти на нарушение спортивного режима, на предательство интересов
команды и спорта в целом. Она  ушла  от  него  к  председателю  акционерного
общества  "Большой  честный  спорт".  --  А  он?  --  спросила Кора, пожалев
футболиста. -- А  он,  говорят,  играет  в  дворовой  команде.  --  За  этим
скрывались  большие  интересы  монополий,  --  заметил  Милодар, -- молодому
человеку они непонятны.
     -- И не хочу  понимать,  --  ответил  с  достоинством  кришнаит.  --  Я
сторонник  духовной любви, чистой от плотских утех. Вы меня понимаете? -- Он
обратил страстный и двусмысленный взор на Кору, будто предлагал ей не верить
его словам.
     Тут по переходам и подземным помещениям разнеслись звонки и свистки,  и
зрители, доедая бутерброды и допивая пиво, поспешили обратно на трибуны.
     Второй  тайм  начался бурными атаками российской команды. Казалось, гол
назревал, он, как говорят комментаторы, витал в воздухе.  Но  никак  не  мог
довитать  до ворот противника. Аргентинцы (их число поубавилось, так как уже
трех или четырех игроков вывели из строя  наши  защитники,  а  резерв  замен
аргентинцы  уже  исчерпали)  продолжали нагло обороняться, а их вратарь брал
мячи, что неслись в дальние от него углы.  По  трибунам,  как  электрический
разряд,  пронесся  слух  о том, что президент обещал автору каждого русского
гола по "мерседесу-лада", но это лишь прибавило суматохи на поле и  шума  на
трибунах.
     А когда вовсе не удавшийся ростом и неприятный на вид, почти чернокожий
Каравелло,  таща  на  плечах  и  спине  четырех  наших  славных  защитников,
умудрился забить нам третий мяч, а подлые тринидадцы его посмели  засчитать,
тяжелая  тишина  овладела стадионом. Медленно поднялся и направился к выходу
президент России, потянулись к другим выходам наиболее неуверенные в себе  и
слабонервные зрители.
     Но  основная масса болельщиков будто проснулась, будто очнулась от шока
и начала скандировать все громче и увереннее:
     -- Плюш-кин! Плюш-кин! Плюш-кин! По стадиону, перекрывая  гул  голосов,
разнесся механический голос из мощных динамиков:
     -- Уважаемые  гости  стадиона  "Уэмбли"!  Сообщаем  вам, что нападающий
Плюшкин    дисквалифицирован    Федерацией    за    нарушение    режима    и
антипатриотическое поведение. -- Плюш-кин! Плюш-кин!
     Игра остановилась. Все наши футболисты, не глядя на мяч, присоединились
к реву толпы: -- Плюш-кин! Плюш-кин!
     Аргентинцы,  как  настоящие  спортсмены,  к  тому  же уверенные в своей
победе, также остановились и стали кричать: -- Плющ-кин! Плюшь-кин!
     Даже  проклятые  тринидадские  судьи,  поддавшись   народному   мнению,
кричали: -- Плю-ши-ки! Плю-ши-ки!
     -- Нет,  --  произнес  тогда  сосед  Коры  справа,  стягивая  с  головы
наушники. -- Когда меня гнали из команды, так никто и слова в мою защиту  не
сказал.
     Он снял темные очки и положил их в верхний карман пиджака.
     -- А теперь им, видите ли, понадобились мои ноги? Разве я не прав?
     -- Вы   совершенно   правы,  Плюшкин,  --  ответила  Кора  симпатичному
толстяку. -- И мне очень грустно, что ваша преданность, верность и честность
не нашли должной  оценки.  Но  если  вы  свободны  завтра  вечером,  я  могу
пригласить вас поужинать со мной.
     Милодар  так  громко  заскрипел зубами, что многие подумали, что падает
осветительная вышка. Кришнаит тоже услышал и зарыдал.
     -- Спасибо, дорогая девушка, -- сказал футболист, -- но, к сожалению, я
до сих пор верен этой паршивой суке, то есть Тамарке.  Но  как  вы  думаете,
стоит ли мне идти на поле?
     Тут  вновь  включились  динамики.  На  этот  раз  в  них звучал женский
грубоватый голос:
     -- Слушай, Слава Плюшкин, говорит Тамара. Я тебе все простила. Если  ты
выйдешь  на поле, то я вернусь к тебе. -- Ууууууу! -- зарычал стадион. Рычал
он со сложными, смешанными чувствами. С одной стороны, он презирал  Тамарку,
которая  предала  такого  героя,  с  другой  --  надеялся  на то, что призыв
возымеет свое действие.
     -- Обманет, -- сказал Милодар. -- Я слышу рядом с ней мужское дыхание.
     -- Знаю, -- печально ответил Плюшкин. -- Но не могу сопротивляться.
     Он поднялся, и в первое мгновение никто на стадионе не узнал его.
     Прежде чем пойти вниз, Плюшкин прошептал Коре: -- Я уже  сбросил  шесть
килограмм.  Он  пожал  ей  руку своей сильной, мягкой рукой и пошел не спеша
вниз, на футбольное поле.
     А навстречу ему уже бежали костюмеры и ассистенты с российской формой.
     Стадион узнал своего бывшего кумира. Болельщики выли, как волки в лесу.
Аргентинцы растерялись и уже пожалели о своих рыцарских словах и жестах. Они
побежали к тринидадскому судье, показывая на часы и  торопя  его  продолжить
встречу.  А  тем  временем  руководство  аргентинцев  уже  толпилось  у ложи
комиссара, доказывая, что Плюшкин на игру не заявлен. Неизвестно, как дальше
проходили переговоры, но через минуту Плюшкин, переваливаясь,  выкатился  на
поле.
     И  стадион,  который  был  готов почти к любому исходу, замер от ужаса.
Ведь у многих дома висели фотографии Плюшкина, но никто не  подозревал,  что
человек может так растолстеть. Казалось, Славе не пробежать и трех шагов.
     Болельщики начали свистеть, обреченно и даже не очень громко.
     Судья  как  бы в ответ прикоснулся к своему свистку. Если верить часам,
то до конца матча оставалось меньше получаса.
     Делать  нечего  --  свисти  не  свисти,  все  замены  сделаны.  И  игра
продолжалась при вспышках хохота с трибун, когда круглый и неуклюжий Плюшкин
никак  не  мог  подпрыгнуть  или  дотянуться  до  мяча. И чем больше хохотал
стадион, тем злее становился бывший нападающий. Кора это  чувствовала  лучше
всех  на стадионе, потому что ей очень понравился этот человек, способный на
такие жертвы ради любви.
     И она смогла уловить полусекундную паузу в стадионном шуме  и  крикнула
ему  громко,  но  на такой ноте, которая достигла ушей форварда: -- Слава, я
тебя понимаю!
     Слава замер и посмотрел вверх. Его заплывшие глазки отыскали на трибуне
Кору. Он поднял толстую руку, улыбнулся -- может, именно  такой,  дружеской,
искренней поддержки ему и не хватало.
     Как  раз  в  этот  момент  к  нему  приближался стройный, как тополь, и
нахальный, как русский банкир, Хуан Обермюллер, который  явно  решил  забить
четвертый мяч в русские ворота и доказать всему миру, что настоящего футбола
в этой стране не знают.
     Толстяк  Плюшкин  не  казался  ему  достойным соперником, тем более что
Хуан, как и любой  другой  футболист,  знал  о  трагической  истории  своего
русского  коллеги  и,  скорее,  сочувствовал  ему.  Но  сочувствие  в спорте
остается за оградой стадиона. Спорт не знает снисхождения.
     Но не тут-то было! Ловким движением корпуса Плюшкин  отрезал  Хуана  от
мяча, и тот не успел сообразить в чем дело, как оказалось, что он продолжает
бежать  к  нашим  воротам  уже  без  мяча,  а мяч, словно приклеенный к ноге
Плюшкина, мчится к другим воротам.
     Аргентинцам пришлось мобилизовать всю  защиту,  чтобы  в  конце  концов
свалить  Плюшкина  с  ног  у  самой  своей штрафной площадки, и, может быть,
ситуация разрядилась  бы  иначе,  если  бы  кто-нибудь  из  русских  игроков
догадался  о  том,  что происходит, и пришел на помощь Плюшкину, хотя бы для
того, чтобы получить от него пас. Но никто не пришел.
     Зато когда надо было бить штрафной, прибежали все и забыли о  Плюшкине,
который,  конечно  же,  хотел  сам  ударить по мячу. Но, незамеченный, он не
спеша потрусил к своим воротам, в которых стоял вратарь,  --  все  остальные
забивали аргентинцам гол.
     Но не забили.
     Стенку  из восьми игроков Железняк пробить не сумел, зато Каравелло тут
же подхватил мяч и помчался к нашим воротам. А там не было никаких  преград.
Только   неповоротливый  Плюшкин,  которого  нетрудно  обыграть  любому.  По
необычной тишине  на  стадионе  Плюшкин  догадался,  что  дело  неладно,  и,
обернувшись, увидел, что мимо него, метрах в десяти, несется Каравелло.
     Какой бес вселился в Плюшкина -- не знал никто, кроме Коры.
     Он  в  три прыжка догнал Каравеллу и в подкате отправил мяч на трибуну.
Стадион  грянул  аплодисментами.  Аплодисменты  не   понравились   товарищам
Плюшкина  по  команде.  Так что, когда Хохрянский кидал с аута, он нацелился
Плюшкину в лицо. Но Плюшкин сделал вид, что так  и  надо,  чуть  отклонился,
принял  мяч  на  голову  и,  подбрасывая его, побежал к воротам аргентинцев,
причем остановить его было невозможно и засудить тоже -- никому не запрещено
пронести мяч к воротам противника на голове.
     Уже в штрафной Слава подбросил мяч себе под левую ногу и заколотил  мяч
под перекладину.
     Конечно  же,  не  только  стадион  бушевал.  Товарищи  по команде стали
обнимать и целовать Плюшкина, исщипали его и исколотили при этом,  но  Слава
не   обидчивый.   Ему   главное   --  сделать  дело.  Президент  вернулся  в
правительственную ложу. "Мерседес-ладу" выкатили на беговую дорожку. А время
шло.
     Товарищи по команде плохо снабжали Плюшкина мячами. Предпочитали забить
сами, хотя это у них не получалось. И вот уже весь стадион кричал: --  Отдай
Плюшкину, мазила!
     Неприятно  быть  мазилой,  но  тут  к  кромке  поля  выбежали  тренер и
председатель Федерации и стали приказывать игрокам играть на Плюшкина, иначе
все  зарубежные  контракты  будут  аннулированы,   а   московские   квартиры
экспроприированы. Тогда футболисты зашевелились. Они стали нехотя и не очень
точно  пасовать  Плюшкину,  но  тот  бегал как заведенный и совершал чудеса.
Стадион сходил с ума от радости и надежды. За шесть  минут  до  конца  матча
Плюшкин забил второй мяч. Счет стал 3:2 в пользу Аргентины.
     Плюшкина старались свалить и покалечить все защитники Аргентины. На как
его свалишь, если он круглый?.. Покатится и опять на ногах...
     Кора обратила внимание, что ее новый друг меняется на глазах.
     Многие  на  трибунах тоже заметили это. Видно, жир был на нем наносный,
нетвердый.
     И когда за две минуты до конца матча Плюшкин забил свой третий гол,  то
футболист был уже втрое тоньше, чем в начале тайма.
     А  на  самых последних секундах, когда тринидадский судья тянул к губам
свисток, но не спешил, потому что ему же не хотелось бегать по стадиону  все
дополнительное  время,  Плюшкина  все  же  завалили в штрафной площадке. И с
облегчением тринидадский судья  назначил  пенальти,  но  реализовал  его  не
Плюшкин,  а  Железняк.  Железняку Плюшкин и подарил один из трех своих новых
"мерседесов", так как у  спонсоров  четвертой  машины