тал детскую книжку с картинками. В
библиотеке  таких  книжек,  к  сожалению,  не  было,  поэтому  мы  с
Дженнифер делали  их сами.  Она вспоминала все известные ей сказки и
истории для  детей, придумывала  свои собственные, а я рисовал к ним
картинки, потом  верстал на  компьютере макеты книжек и распечатывал
их на  цветном принтере.  Паоло этого не знал; он считал, что читает
н а с т о я щ и е  детские книжки.
   Заметив меня, Паоло отвлекся от чтения.
   - Привет, папа, - сказал он. - Ты ищешь маму?
   - Да, - ответил я и вошел в комнату. - Где она?
   - Пошла убирать  на кухне. Она хотела почитать вместе со мной, но
я сказал ей, что хочу читать сам. Она поцеловала меня и ушла.
   - Ты хочешь, чтобы тебе не мешали?
   - Нет, папа,  я не  хочу, чтобы мама опять плакала. Как в прошлом
году. Это плохо, когда плачут в день рождения.
   - А в прошлом году она плакала?
   Паоло кивнул:
   - Тогда она  читала мне  книжку  и  вдруг  заплакала.  Это  из-за
Джулии, правда?
   Я сел рядом с ним и обнял его за плечи.
   - Да, сынок.  Джулия была  лучшей  подругой  мамы,  и  она  очень
грустит по ней.
   Паоло посмотрел  на меня  своими большими  голубыми глазами. Я бы
очень хотел,  чтобы он  был похож  на Джулию,  но природа  рассудила
иначе, и  с каждым годом Паоло становился все более похожим на меня.
У него  были такие же золотистые с рыжинкой волосы, такие же голубые
с бирюзовым  оттенком глаза,  такое же скуластое лицо с правильными,
типично пендрагоновскими  чертами. Он  ничем не напоминал Джулию - и
это немного огорчало меня...
   - Папа, - нерешительно  произнес Паоло. -  А зачем  вы рассказали
мне про Джулию?
   - Как это зачем? - удивился я.
   - Ну, если бы вы не сказали, я бы не знал, что она тоже была моей
мамой. Я  бы думал,  что только Дженни моя мама. Тогда я не любил бы
Джулию, а любил бы только тебя с мамой. И Фи, конечно.
   Я был  так поражен  его рассуждениями,  что не  сразу  нашелся  с
ответом.
   - Знаешь, сынок... Это было бы нечестно. И очень нехорошо. Нельзя
удерживать любовь  ложью. Ложь  может погубить  ее. Ты  знаешь,  что
Джулия тоже  была твоей  мамой, ты  любишь ее, но ты любишь и нас. И
если в  будущем кто-то  скажет тебе,  что Дженни - не твоя настоящая
мама, ты не перестанешь любить ее.
   - Как не настоящая?
   - Ну, есть  некоторые люди... я не говорю, что они плохие, просто
они глупые...  так вот, такие люди считают, что настоящая мама может
быть только одна. Это неправда.
   - Я знаю,  папа. Джулия  была моей настоящей мамой, и Дженни тоже
моя настоящая мама.
   - Вот видишь,  ты уже знаешь это. А если бы не знал, и кто-нибудь
рассказал тебе  о Джулии,  ты бы очень обиделся на нас за то, что мы
обманули тебя. Теперь понимаешь?
   Паоло молча кивнул.
   - Кроме того, -  продолжал я. -  Если бы  мы не  рассказали  тебе
правду, то  оскорбили бы память Джулии. Ведь она очень любила тебя и
хотела, чтобы ты любил и помнил ее.
   - Папа, - вдруг сказал Паоло. - Сейчас ты тоже заплачешь?
   - Нет, что ты.
   - А почему у тебя слезы?
   - Это бывает,  сынок. Мужчины  не плачут,  но слезы  у них иногда
бывают. - Я  поцеловал его  в  лоб  и  поднялся. -  Спокойной  ночи,
Паолино. Не засиживайся допоздна.
   - Не буду, - пообещал он. - Спокойной ночи, папа.
   Я спустился  на первый  этаж и  действительно застал  Дженнифер в
кухне. Она  уже закончила  уборку и  теперь программировала кухонный
автомат на завтрашний день.
   - Фи заснула? - спросила она, не оборачиваясь.
   - Да, - ответил я, любуясь ее стройной фигурой.
   Дженнифер никак нельзя было дать тридцать семь лет. Тридцать, ну,
на худой  конец, тридцать  два - не больше. Впрочем, и я не выглядел
на свои  неполные сорок  шесть. Наши  гены, пусть и со спящим Даром,
весьма успешно  противостояли энтропии.  Если  бы  понадобилось,  мы
смогли бы  выдержать еще  и двадцать,  и тридцать,  и даже сорок лет
заключения...
   К счастью, этого не понадобится.
   - Дженни, - сказал я. - Нам нужно поговорить.
   - Сейчас, милый,  минуточку. - Она  нажала еще несколько клавиш и
задвинула консоль в стол. - Все, готово. Выпьешь соку?
   - Выпью, но  не соку, - бодро ответил я и, к удивлению Дженнифер,
достал с верхней полки банку растворимого кофе.
   Ее удивление  переросло в  изумление, когда  я насыпал  в чашку с
кипятком аж  две полные  ложки кофе,  добавил,  не  скупясь,  сахар,
размешал его, а затем вынул из кармана пачку сигарет и закурил.
   Дженнифер так и села.
   - Эрик! Что с тобой?
   - Догадайся, - предложил я.
   Глаза ее мгновенно расширились:
   - Неужели...
   - Да, - кивнул я. - Мой Дар полностью восстановлен.
   - И... когда это случилось?
   - Девять дней назад.
   У Дженнифер  был такой растерянный вид, словно она никак не могла
решиться, что  ей делать -  броситься мне на шею или стукнуть чем-то
тяжелым по голове. Я решил помочь ей советом:
   - Скажи, что я свинья.
   - Ты свинья, Эрик! - с чувством произнесла она.
   - Признаю и каюсь. Обещаю исправиться.
   - Почему ты ничего не сказал?
   - Боялся обнадежить  тебя, а  потом разочаровать. До сегодняшнего
дня я не мог взять под контроль Формирующие. Как оказалось, я просто
должен был  вспомнить и  восстановить все  свои прежние навыки, но я
опасался куда более серьезных проблем.
   - Значит, ты решил пощадить меня?
   - Нет, Дженни. В любом случае, я сказал бы тебе правду, но прежде
я хотел  разобраться, в  чем состоит  эта правда.  Лишь  сегодня  за
праздничным столом я сумел укротить одну Формирующую, и только тогда
мне стало ясно, что мой Дар восстановился без каких-либо из®янов.
   Дженнифер поднялась,  подошла  ко  мне  и  вынула  из  моего  рта
сигарету. Мы обнялись и поцеловались.
   - Вот за  праздничным столом, -  заметила она, -  как раз  и  был
удобный случай сообщить нам эту радостную весть.
   - И дети  не смогли  бы заснуть  от волнения, - возразил я. - Это
первая причина, почему я тогда промолчал.
   - А вторая?
   - Ты,  милая.  Прежде,  чем  вызвать  отца  или  маму,  я  должен
поговорить с тобой.
   - О чем?
   - О нашем  будущем. - Я отстранил от себя Дженнифер, забрал у нее
сигарету и  сделал глубокую  затяжку. - Странно.  Смешно. Уже больше
одиннадцати лет  мы живем вместе, у нас есть ребенок... дети, а я...
я боюсь сказать такие простые слова: "Дженни, стань моей женой".
   Дженнифер  посмотрела   на  меня  долгим  взглядом,  затем  резко
обернулась  и  выбежала  из  кухни.  Я  швырнул  окурок  в  раковину
умывальника и последовал за ней.
   Она сидела  в холле  на диване, уставившись задумчивым взглядом в
противоположную стену. Я сел рядом с ней и обнял ее за талию.
   - Дженни, родная.  Извини, если  я сказал что-то не так. Я имел в
виду, что боюсь не твоего согласия, а...
   Дженнифер прижала палец к моим губам.
   - Я тебя  правильно поняла,  Эрик. Я  знаю, что ты хотел сказать.
Просто я...  Понимаешь, я  много раз  представляла  наш  разговор  о
будущем, когда  мы, наконец, вырвемся из этого плена. Я представляла
его по-разному, и... ты сказал именно то, что я мечтала услышать.
   - Значит, ты согласна?
   Она посмотрела на меня сияющими глазами:
   - Да, я согласна... Если ты действительно этого хочешь.
   - Я хочу этого, Дженни, больше всего на свете хочу. Я люблю тебя.
   - А как же Софи? Ты уже забыл ее?
   Я вздохнул  и потупился.  Эта тема была для нас своего рода табу.
Вот уже  семь лет,  если не  больше,  мы  с  Дженнифер  ни  разу  не
упоминали имя Софи в наших разговорах. Да и я сам с каждым годом все
реже и реже вспоминал ее. Однако...
   - Нет, дорогая, -  честно ответил я. - Было бы ложью сказать, что
я забыл  и разлюбил  Софи. И  я покривил  бы  душой,  если  бы  стал
утверждать, что  моя любовь  к ней  была лишь  юношеским увлечением.
Двенадцать лет  я провел  в ожидании  встречи с  ней. Мысль  о  Софи
помогала мне  бороться с  безумием.  Она  стала  для  меня  символом
свободы, живым  воплощением той  цели, ради которой я смог вытерпеть
пытку одиночеством  и снести  все издевательства  Александра. Софи и
свобода слились  для меня  воедино; я  люблю Софи,  потому что люблю
свободу. Она  всегда будет  близким и  родным мне  человеком. Но ты,
Дженни... Ты -  самое лучшее,  что произошло  в моей  жизни.  Ты  не
просто скрасила мое одиночество, ты превратила мой ад в рай, а серые
и унылые  будни - в бесконечный праздник. Из товарищей по несчастью,
из вынужденных  любовников мы  стали дружной семьей, мы стали единым
целым, и  теперь я  не представляю  своей жизни  без тебя. Да, я по-
прежнему люблю  Софи, но  я уже не могу представить себя с ней, я не
могу представить себя с любой другой женщиной, кроме тебя.
   Дженнифер крепче прижалась ко мне.
   - Со мной  то же  самое, Эрик. Я продолжаю любить Кевина, я очень
сильно люблю его, но люблю как старшего брата, как друга. А ты - мой
единственный мужчина,  ты один  нужен  мне,  и  только  ты... -  Она
вздохнула. - Неужели это всего лишь привычка?
   - Это больше,  чем привычка,  Дженни. Не  всякая любовь, я уже не
говорю о  привычке, смогла  бы выдержать  такое  испытание,  которое
выпало на  нашу долю. Долгие годы, проведенные наедине, не стали для
нас мучительной  пыткой, мы  счастливы вместе,  меня не тяготит твое
общество, а  тебя - мое.  Многие другие  мужчины и  женщины на нашем
месте сейчас  бы только и мечтали о том, чтобы побыстрее разбежаться
в разные  стороны, их бы тошнило друг от друга. А у нас с тобой даже
мысли такой  не  возникает.  Когда  я  думаю  о  своем  будущем,  то
непременно вижу тебя рядом со мной.
   - Я тоже,  милый, - сказала  Дженнифер. - Я  хочу всегда  быть  с
тобой. И если это не любовь - то что же тогда любовь?
   - Это любовь, -  твердо произнес  я. -  Настоящая  любовь,  какая
бывает лишь  один раз  в жизни,  и то  далеко не у всех. Нам с тобой
повезло, Дженни. Крупно повезло.




        Глава 21. СОФИ
 ВОЗВРАЩЕНИЕ ПРИНЦА

Прекрасный Принц вернулся. И я страдаю...
   Нет, конечно,  я рада  за  него.  Рада,  что  он  жив,  здоров  и
счастлив... Зато  я  несчастна!
   Эрик вернулся  не сам. К превеликой радости всей родни, он привел
с собой  Дженнифер. И,  к вящему  умилению все  той же родни, с ними
было двое детей - сын и дочка, Паоло и Фиона.
   Дом Света  праздновал возвращение  наследного  принца.  По  этому
случаю Брендон  устроил пышное  торжество, на  которое  явились  все
близкие и  дальние родственники,  а  также  члены  правящих  фамилий
дружественных Домов.
   Я чувствовала  себя чужой на этом празднике жизни и при первом же
удобном случае  поспешила незаметно  скрыться. Я вернулась в Сумерки
Дианы, закрылась в спальне и дала волю своим слезам.
   Мне было  горько и  тоскливо. Мне было почти так же больно, как и
год назад,  в тот  день, когда мне сообщили, что Эрик погиб. Я снова
потеряла Эрика -  теперь уже навсегда. Он разбил мое сердце и ушел к
другой...
   Сначала у  меня была надежда. Тот факт, что целых одиннадцать лет
Эрик и  Дженнифер жили,  как муж  и жена,  сам по себе еще ничего не
значил. Это было естественно и вполне об®яснимо. Даже будь Эрик моим
законным мужем,  у меня  язык не  повернулся бы  осуждать его. Но...
но...
   Вскоре я поняла, что они не были просто вынужденными любовниками,
нашедшими в  об®ятиях друг  друга отраду  своему одиночеству. За эти
годы они  стали настоящей  семьей, и  не только дети связывали их. Я
убедилась, что  Эрик действительно любит Дженнифер, она любит его, и
они счастливы  друг с другом и со своими детьми. А мне не было места
в их семейной идиллии...
   И главное, это я во всем виновата!
   Именно я  устроила их  счастье, а  свое разрушила, когда свела их
вместе. Я,  и никто другой, была причиной той "случайности", которая
направила корабль  Дженнифер к  планете, где  находился Эрик. Почему
мое идиотское  подсознание сыграло  со мной  такую  жестокую  шутку?
Почему я просто не вернула Дженнифер в наш родной мир? Или, в худшем
случае, не  вернула ее туда, откуда она бежала. Тогда бы мы нашли ее
гораздо раньше. И эта бедная женщина, Джулия, осталась бы в живых...
   А Эрик, вернувшись домой, стал бы моим.
   Неужели в глубине души я не хотела этого? Как иначе об®яснить все
происшедшее...
   Мои горестные размышления прервал осторожный и даже робкий стук в
дверь. Нельзя сказать, что я совсем не почувствовала, как пару минут
назад из  Тоннеля на лужайку перед домом вышел Бриан. Подсознательно
я приняла  этот сигнал  к сведению и проигнорировала его. Так обычно
случалось со  мной во сне: на первых порах я всякий раз просыпалась,
но потом  привыкла и  научилась не  реагировать на  появление людей,
которых хорошо  знала и  не ожидала от них неприятных сюрпризов. Так
было не  только во  сне, но  порой и  наяву - когда  я бывала  очень
занята или чем-то увлечена.
   А сейчас я была очень занята - я упивалась жалостью к себе.
   Лишь после  того, как Бриан постучал в третий раз, я нашла в себе
силы ответить:
   - Входи. Открыто.
   Я не  стала подниматься  с постели,  разве что  перевернулась  на
спину и  поправила юбку.  Слезы я  не вытерла -  попросту забыла.  А
вообще, мне  было безразлично,  что подумает Бриан. Вернее, я знала,
что ничего  плохого он  обо мне не подумает и поймет меня правильно.
Если бы  он любил  меня только  по-братски, я  бы  обрадовалась  его
приходу и с удовольствием поплакалась бы ему в жилетку.
   Бриан вошел, закрыл за собой дверь и посмотрел на меня.
   - Тебе плохо, Софи? - спросил он.
   - Да, - честно ответила я.
   - Я так и понял, когда ты ушла.
   - Это было заметно?
   - Нет, ты держалась молодцом. Но мы с Дэйрой догадались.
   - Она тоже придет?
   - Не знаю. Может быть, позже... Ты хочешь ее видеть?
   Было ясно, что сам Бриан этого не хотел.
   - Мне все равно, - сказала я. - Если придет, не прогоню. Но звать
ее не буду.
   Бриан подошел  к кровати  и сел на ее край. Я смотрела на него, а
он смотрел  на меня. Потом достал из кармана чистый носовой платок и
молча вытер слезы с моего лица. Он проделал это так нежно и бережно,
а глядел  на меня с таким искренним, непритворным сочувствием, что я
чуть снова не разрыдалась.
   С трудом проглотив застрявший в горле комок, я сказала:
   - Спасибо, Бриан.
   Конечно же,  я догадывалась,  почему он пришел ко мне. И зачем...
Вернее, за  ч е м .
   Прежде всего,  Бриан пришел  ко мне,  как друг. Он видел, что мне
плохо, и  хотел чем-то помочь. Поддержать, утешить, приласкать... Он
заботился о  моем  благе  и  с  бескорыстием  друга,  и  с  эгоизмом
влюбленного.
   Я не  осуждала его  за намерение  воспользоваться моим теперешним
состоянием. Бриан  был славным  парнем,  но  он  не  был  достаточно
сильным,  чтобы  устоять  перед  соблазном  и  не  сыграть  на  моей
слабости. Не  был  он  и  слишком  слабым,  чтобы  испугаться  самой
возможности отказа  и упустить  такой великолепный  шанс.  Юношеская
любовь жестока -  и к  самому влюбленному,  и к об®екту его любви. Я
говорю  так  не  потому,  что  считаю  себя  взрослой  и  умудренной
жизненным опытом;  лишь глупец  в свои  неполные двадцать лет станет
утверждать, что  он уже  взрослый. Однако  я успела повидать жизнь и
заметила, что  люди старше  тридцати любят  хоть и  не так пылко, но
более самоотверженно,  и прежде  думают о  любимом человеке, а потом
уже - о себе.
   Нет, я  не могла  упрекать Бриана  в жестокой  расчетливости.  Не
имела на  это морального  права. В  конце концов,  и я не без греха.
Разве не  жестоко было  с моей  стороны рассказывать  ему про Эрика,
делая вид, что я не догадываюсь о его чувствах ко мне и о том, какую
боль причиняют ему мои слова?..
   Бриан все  смотрел на  меня, сжимая  в руке  влажный от моих слез
носовой платок.  Само по  себе его  молчание  не  тяготило  меня.  В
обществе Бриана  (как и в обществе Дэйры или Мориса) я не испытывала
неловкости, когда  мы надолго умолкали. При этом мы могли заниматься
каждый своим  делом  и  ни  в  малейшей  мере  не  чувствовали  себя
скованно. Обычно  присутствие других  людей  давит  на  человека.  В
большей  или  меньшей  степени -  зависит  от  самого  человека,  от
присутствующих людей и от их количества. (Впрочем, поспешу уточнить:
речь идет  не о  людях из  толпы на  улице или  на каком-то массовом
мероприятии, а о небольших - или сравнительно небольших - компаниях,
где каждый  человек на  виду). Поэтому,  для создания непринужденной
обстановки люди, собираясь в компании, вынуждены все время говорить.
А достаточно  им умолкнуть  на пару  минут,  как  тут  же  возникает
напряженность,  и   присутствующие  либо   спешат  разойтись,   либо
торопливо ищут зацепку для возобновления разговора. Лишь в единичных
случаях такой  напряженности не возникает. Бриан, Дэйра и Морис были
для меня теми самыми единичными случаями.
   Однако  сейчас   молчание  Бриана  предвещало  начало  разговора,
которого я всячески избегала вот уже несколько месяцев.
   Но  как  предотвратить  его?  Что  мне  делать?  Может,  закатить
истерику и вынудить Бриана уйти?..
   Нет, только  не это.  Я не  хотела вновь  оставаться  одна.  А  с
Брианом мне  было хорошо. Он такой милый, такой чуткий... И, в конце
концов, чего я боюсь? Услышать, что он любит меня? Я и так это знаю.
А какой  вред от  того, что он будет знать, что я это знаю? Раньше я
боялась  ответить  ему  отказом -  однозначным  и  категоричным.  Но
теперь...
   Я ждала  Эрика. Надеялась,  что он вернется. И он вернулся. Но не
ко мне. Все. Точка. Конец.
   Чего я теперь жду? Появления нового принца?
   Нет уж, спасибо! Одного я уже дождалась...
   Из-за него  я отвергла  мужчину, которого  любила и который любил
меня, а  в результате  моя жертва  оказалась напрасной.  Я  потеряла
Мориса, но  не получила  Эрика, и осталась у разбитого корыта. Что ж
мне, опять  ловить журавля  в небе, пренебрегая синицей в руках? Это
тем более глупо, что на горизонте я не вижу ни единого журавля...
   К тому  же Бриан  совсем неплох.  Не журавль,  конечно, но  и  не
синица,  а   нечто  среднее -  ласточка,  например.  Он  очень  мил,
привлекателен, мне  с ним  хорошо, и  он любит  меня. Я  тоже  люблю
его... как брата. Но разве этого мало? Наше родство не помеха - ведь
он не  мой родной  брат, а  лишь двоюродный брат моего отца. Я люблю
его и  не хочу  разбивать ему  сердце только  потому, что мое сердце
разбито. Раньше  я отталкивала  его от себя, но не потому, что он не
нравился мне;  на это были другие причины. Теперь же их нет. Мне уже
некому хранить верность.
   За последние  два с  половиной года  я лишь один-единственный раз
была с  мужчиной - с  Морисом в день его возвращения. Так что же - и
дальше продолжать в том же духе? Эдак правы окажутся те, кто считает
меня лесбиянкой...
   Я думала  так со злости. И я понимала это. Обида в купе с досадой
все настойчивее толкали меня в об®ятия Бриана.
   Быть может, на это он и надеялся?..
   Нет, Бриан  не настолько  расчетлив. Он  видел, что  мне плохо, и
хотел помочь мне. Возможно, он думал, что его любовь утешит меня...
   Возможно, он был прав.
   - Хочешь что-нибудь выпить? - спросила я, вставая с кровати.
   - Пожалуй, да. Но не крепче апельсинового сока.
   В свои семнадцать лет Бриан не употреблял ни капли спиртного и, в
отличие от  большинства  сверстников,  не  стыдился  этого.  Он  был
достаточно  умен,   чтобы  считать   выпивку  непременным  атрибутом
взросления. Правда, он курил - но умеренно.
   Мы не стали спускаться на первый этаж, а прошли в библиотеку, где
имелся  мини-бар   с  небольшим  выбором  напитков.  Впрочем,  я  не
нуждалась в  чем-то изысканном  и налила  себе полрюмки  коньяка.  А
Бриан удовольствовался диетической кока-колой.
   Некоторое время  мы молча  сидели в  креслах. Бриан все порывался
начать разговор,  но, видимо,  никак не  мог  придумать  правильного
начала и всякий раз, едва лишь раскрыв рот, тотчас закрывал его. Это
было жалкое  и трогательное  зрелище. Я  так