и  собором
Парижской Богоматери. Здесь Париж с®ежился, деформировался, как  отражение
в кривом зеркале. "Облака" не воспроизвели  ни  Лувра,  ни  башни  Эйфеля.
Уцелели набережные и часть улиц, расходящихся от Триумфальной арки. Но  за
ней, как я уже говорил, подымался лесистый склон, застроенный самодельными
деревянными хатами - не то поселок лесорубов из Орегона, не  то  индейская
резервация где-нибудь на границе с Канадой. "Облака" склеили и слепили все
им  запомнившееся,  иногда  целые  улицы  и  улочки  со  всеми  домами   и
магазинами, иногда обрубали их где  придется,  соединяя  с  другими  и  не
заботясь  при  этом  ни  о  красоте,  ни  о  целесообразности.  Бессвязное
косноязычие архитектурных стилей и форм выпирало на каждом шагу, но никого
из горожан не коробило. Даже Сена не была только Сеной, а  комбинацией  из
нескольких подсмотренных на Земле рек. А кое-какие мосты напоминали скорее
пражские, чем парижские,  но  по  ним  ездили  и  ходили,  не  заботясь  о
дисгармонии окружающего пейзажа. Я все время думал: чем  руководствовались
создатели   этой   экспериментальной   городской   какофонии?    Вероятно,
количеством и многообразием, воспроизводя непонятную им жизнь по образу  и
подобию воспроизводимой природы. Большой разницы  между  лесом  и  городом
они, вероятно, не видели и  расселяли  людей  по  тому  же  принципу,  как
расселяли  в  лесу  скопления  его  обитателей.  В  результате  Город  был
приготовлен, как салат из крабов: всего понемногу - и горошка, и картофеля
с закраской из крабовых долек.  Так  небоскребы  закрашивали  американский
сектор, а Большие бульвары - французский. А  ведь  жил  этот  монстр,  как
любой земной город, - ел, работал, спал, изобретал и строил, грязнил  реку
промышленными отходами, истреблял и оттеснял лес: что-то рождалось в нем и
умирало с естественной для человеческого  скопления  закономерностью.  Что
видели в этом "облака", какие делали выводы, не  знаю.  Но  они  почему-то
позвали нас.
   Я не встречался с рабочими крупных компаний вроде  "Сириуса",  их  знал
Мартин, уверявший, что нашел бы таких  и  у  Форда,  и  у  Рокфеллера.  Но
тружеников знал и я. Вместо того чтобы снимать в ателье женихов и  невест,
я выполнял поручения редакции  журнала  "Экспресс",  куда  меня  пристроил
Джемс, и, мотаясь по городу с фотокамерой,  успевал  пообедать  в  русском
арондисмане в ресторанчике некоего Нуара, как-то  признавшегося  мне,  что
настоящая фамилия его не Нуар, а Чернов. С кого его скопировали  "облака",
я не знал, вероятно, с  такого  же  владельца  дешевого  ресторанчика  или
бистро на  парижской  окраине,  давно  порвавшего  с  традициями  русского
белоэмигрантского  болота  и  даже  помогавшего   сопротивленцам   в   дни
гитлеровской оккупации. Но мой Нуар, не  помнивший  жизни  своего  земного
аналога, знал только Начало, свои и чужие горести и еле-еле сводил концы с
концами, потому что и в этой "облачной" обители было совсем не легко жить.
   В его  тесном  трактирчике  в  часы  обеда  собирались  заготовщики  из
ближайшей обувной мастерской и мастера-часовщики, могущие вам рассказать о
часах все, кроме того, где они делали их до Начала. О чем говорили  они  в
эти минуты недолгого отдыха? Да, наверно,  о  том  же,  о  чем  говорят  в
парижском бистро на окраине или в аптеках Бруклина и Бронкса. О  том,  что
труднее стало жить: у Жаннеты  родился  третий;  что  папаша  Луи  наконец
получил работенку - моет стекла где-то в американском секторе; что у  Поля
горе - дочка сбежала с каким-то, говорят, непутевым  парнем,  а  "малышка"
Пьер вот уже третий  месяц  толчется  на  бирже  безработных  у  Восточной
заставы. О полиции говорили неохотно и с неприязнью - тоже не  новость:  и
на Земле едва ли где любят или уважают  полицию.  Но  в  этом  полицейском
Городе-государстве  ей  была  предоставлена  власть  хищника   на   охоте,
тюремщика в камере и палача в застенке. Любой  "бык"  мог  вас  оскорбить,
избить, даже застрелить неподсудно и безнаказанно.  Чересчур  театральной,
несерьезной могла показаться лишь форма галунщиков, придуманная совсем  не
"облаками", а кем-то из первых  начальников  полиции,  возжелавшим,  чтобы
верные псы его "подавляли и ослепляли". Они  и  подавляли  любой  протест,
любое недовольство: даже косой взгляд на улице, брошенный на  проходившего
мимо галунщика, мог закончиться избиением в полицейском участке.
   Мой случай мог окончиться хуже. Как-то я забежал в  погребок  Нуара  не
днем, а вечером. Следом за мной вошел полицейский, выпил кружку пива прямо
у стойки и выплеснул остатки в лицо сидевшему поблизости старику. Никто не
двинулся с места, никто не сказал ни слова. И я не выдержал, сорвался: моя
кружка с размаху ударила полицейского прямо в  зубы.  Мы  даже  не  успели
разглядеть друг друга - так быстро все это произошло. Он только  вскрикнул
от боли, как погас свет и чьи-то  незнакомые  руки  мягко,  но  решительно
повели меня к выходу. "Шагай, не медли", - шепнул кто-то мне на ухо,  и  я
зашагал.
   О продолжении этой истории я  узнал  совсем  неожиданно  на  другой  же
вечер. Маго ушла, а я проявлял в лаборатории сделанные за день  снимки.  В
этот момент кто-то открыл входную дверь  своим  ключом  и  почти  бесшумно
вошел в приемную. "Кто?" - вскрикнул я, бросаясь навстречу неизвестному  в
темных очках и надвинутой на лоб кепке. "Тихо!  -  сказал  он  и  прибавил
по-русски: - Я вспомнил еще кое-что, сынок, что было уже после  войны".  И
тут  я  узнал  его.  Ночной  друг   Джемса   в   полицейском   мундире   и
законспирированный владелец нашего ателье стоял передо мной, пристально  и
строго меня оглядывая.
   - Между прочим, труп полицейского с выбитыми зубами выловили сегодня из
воды у Центрального моста, - сказал он уже по-французски. -  За  Нуара  не
беспокойся. Это на другой стороне Города.
   - Вы русский или француз? - спросил я.
   - Я знаю о них уже давно, когда начала возвращаться память. Но кем  был
до  Начала,  не  помню.  Может  быть,  русским  солдатом,   сбежавшим   из
нацистского лагеря и присоединившимся к какой-нибудь группе Сопротивления.
Впрочем, - усмехнулся он, - это я сочиняю себе биографию.  Честно  говоря,
ничего не помню...
   Теперь уже улыбались мы оба.
   - А ведь вы обещали при встрече меня не узнать, - вспомнил я.
   - Времена изменились, сынок.
   - Чем?
   - Ты теперь не просто друг Джемса, а боевая единица Сопротивления. Тебя
уже знают и на тебя рассчитывают.
   - Потому я и снимаю здесь разбитных девиц и старых подагриков.
   - Недоволен?
   - Я думаю!
   Он вздохнул:
   - Хочется отнять  у  галунщика  пистолет  и  подстрелить  Томпсона  или
Фронталя?
   Я вспомнил о Маго: говорить или не говорить? Нет, сказать честнее.
   - Это было бы непростительной глупостью и ошибкой, но кое-кто у вас  об
этом подумывает.
   - Маго - девочка, - сказал он. - Нельзя же ее принимать всерьез.
   Как мы потом жестоко ошиблись!
   - Мне сказали, что ты иногда называешь себя пятиборцем. Что это значит?
   - Спортивный комплекс,  -  пояснил  я.  -  Уметь  фехтовать,  стрелять,
бегать, плавать и ездить верхом.
   - Хорошие качества. Каждое пригодится.
   - Почему-то их не используют.
   Он не обратил внимания на мою реплику. Помолчал, прошелся по комнате  и
начертил пальцем скачущего на лошади человечка по запотевшему стеклу.
   - Ездить верхом... - задумчиво повторил он. - У тебя, кажется, завелись
знакомства на скачках?
   - Только в конюшне. Снимал жокеев-призовиков для "Экспресса".
   Он опять прошелся по комнате, опять подумал и сказал:
   - Есть предложение. По воскресеньям на скачках  любительский  гандикап.
Вместо жокеев-профессионалов скачут  спортсмены-любители.  Преимущественно
"быки" и те, кто рассчитывают поступить на службу в полицию.
   - Какая же связь между скачками и полицией? - перебил я.
   - Полицейский комплекс, как и твое пятиборье, требует умения  стрелять,
плавать и ездить верхом. Хорошо ездить. А Корсон Бойл - скаковой  меценат,
умеющий отличать победителей.
   - Кто это - Корсон Бойл?
   - Начальник продполиции.
   - Правая рука Фронталя?
   - Кто знает, кто у кого чья рука, - загадочно сказал Фляш, - но  Корсон
Бойл - это личность, от которой зависит многое.
   - А при чем здесь я?
   - Примешь участие в гандикапе.
   - Я?
   - Ты.
   - Ничего не понимаю. Зачем?
   - Это приказ.
   Я задумался. Фляш тоже молчал, ожидая ответа. Наконец я сказал:
   - Приказы, конечно, не обсуждают, но разумные люди не  отдают  приказов
разумным людям, не об®яснив их цели.
   - Хорошо. Проверим, насколько ты  разумен.  Сначала  приказ.  Завтра  с
утра, как только начнется движение по  Городу,  ты  поедешь  на  ипподром.
Спросишь жокея Бирнса. Хони Бирнс. Запомни.
   - Я его знаю.
   - Тем лучше. Скажешь: Фляш просил подобрать экстра-класс. Понял?
   - Я не идиот. Дальше.
   - Он даст тебе лошадь, проверит тебя на  дорожке  и  решит,  будешь  ты
участвовать в гандикапе или нет.
   - Допустим, что буду.
   - Тогда все зависит от того, каким по счету ты придешь к финишу.
   - А если первым?
   - Тебя проведут в ложу  и  представят  самому  Корсону  Бойлу.  Держись
скромно, но с достоинством. Молчи. Дождись вопроса.
   - О чем?
   - Он обязательно спросит тебя, что бы тебе хотелось. Боги любят  иногда
снизойти к смертным.
   - А что именно мне бы хотелось? - спросил я в упор.
   Фляш улыбнулся, как фокусник перед тем, как поразить зрителей.
   - Поступить в полицию.
   И продолжал улыбаться, явно наслаждаясь моей немотой.
   - Но зачем, зачем? - вырвалось у меня.
   - Нам нужен свой человек в полиции. В продполиции, -  отрубил  Фляш.  -
Опыт с Толли пока ничего не дал.
   - Значит, серый мундир? - спросил я, уже ни на что не надеясь.
   - Серый мундир, - безжалостно повторил Фляш. - Придется надеть.
   - И галун?
   - И галун.
   - Только этого мне еще не хватало. Лучше сдохнуть, - зло проговорил я.



        15. ЧЕТЫРЕ ТУЗА И ДЖОКЕР

   Очередная встреча  мушкетерской  четверки  состоялась,  как  обычно,  в
казарме  -  нашем  отельном  обиталище  на  втором  этаже  с  водой.  Пили
бургундское и бренди с земными этикетками из Дижона и Пасадены.  Сообщение
д'Артаньяна о предложении поступить в  гвардию  Ришелье  встретили  бурно.
Портос  громыхнул:  "Вот  это  да!"  Лучше  других  знакомый   с   нравами
кардинальских гвардейцев, Арамис  брезгливо  поморщился:  "Хуже  для  тебя
ничего не могли  придумать?"  Только  Атос,  поразмыслив,  высказал  нечто
совсем неожиданное: "Вот как раз то, что нам нужно".
   Наступило настороженное и  длительное  молчание.  Мне  было  совсем  не
весело.
   - Кажется, уже пришло  обещанное  мной  время  кое-каких  об®яснений  и
выводов, - сказал Зернов. - Я долго кормил  вас  завтраками.  Зато  сейчас
угощу обедом.
   - Все уже ясно? - ехидно спросил я.
   - Без ехидства, Юра. Я не зря молчал.  Многое  было  туманно  и  только
потом прояснилось. Начну с вопроса: как вы  думаете,  для  чего  нас  сюда
пригласили - я имею в виду акцию наших космических друзей. Для  участия  в
Сопротивлении? Что же, они, по-вашему, без нас не справятся?  С  нами  или
без нас, а диктатуре галунщиков придет конец. Мы только  поможем  ускорить
его, не больше. Но это уже наше частное дело и совсем не то, чего ждут  от
нас "облака". Эксперимент их не удался, и, должно быть, они это поняли. Но
в чем ошибка? Почему синтезированная ими цивилизация идет к упадку? В  чем
причины ее технического  регресса?  И  почему  ее  эволюция  не  повторяет
земную? "Облака" не поняли многого в нашей жизни,  не  поняли  законов  ее
развития - и в экономике, и в социологии, а может быть, даже и в  технике.
Простой пример: люди создали искусственный рой или муравейник и наблюдают,
не вмешиваясь в его эволюцию. Опрокинем пример; суперцивилизация пчел  или
муравьев создает искусственный  город.  Но  город  развивается  по  другим
законам, не так, как муравейник, и  если  не  знать  этих  законов,  то  и
получится, что жизнь искажается, как в кривом  зеркале.  Анохин  и  Мартин
удивляются  архитектурному  косноязычию  Города.  Но  повинны  в  этом  не
"облака", а его  население.  "Облака"  довольно  умело  склеили  несколько
нью-йоркских и парижских  кварталов,  а  Город  расползается,  как  жидкое
тесто. Из благоустроенных небоскребов, с верхних городских  этажей  жители
бегут на окраины, вырубают лес, строят  хибары  или  просто  поселяются  в
брошенных трамвайных вагонах. Мы-то с  вами  знаем  почему,  но  знают  ли
"облака"? Десятый год они наблюдают, как созданные ими по земным  образцам
существа ломают  и  переделывают  все  или  почти  все,  воспроизведенное,
казалось, с техническим совершенством.  Идеально  скопированные  двигатели
внутреннего сгорания превращаются в неуклюжие газогенераторы  или  паровые
топки. В автобусы запрягаются лошади, а электрическое освещение заменяется
свечами и  газом.  Вы  думаете,  что  этот  процесс  не  тревожит  авторов
эксперимента? Наше появление здесь -  свидетельство  этой  тревоги.  И  не
только тревоги, но и уважения к человеческому разуму. Да,  да,  сверхразум
капитулирует. Он спрашивает нас и в нашем лице человечество, где и  в  чем
он  ошибся.  И  во  имя  человечества  -  не  бойтесь  пафоса,  -  во  имя
человечества, повторяю, мы должны, мы обязаны им ответить.
   - А ты знаешь ответ? - прервал я его. - Ты видишь эти ошибки?
   - Вижу. Многое давно видел, а в бессонные ночи с Томпсоном докопался до
главного.
   - Несовершенство моделированных структур?
   -  Они  абсолютно  совершенны.  И  живые  и  неживые.  Но  человеческий
коллектив - это не сумма отдельных личностей, город - не сумма  зданий,  а
технический уровень жизни современного человека  -  не  сумма  вещей,  его
окружающих. Трудно понять, как мог ошибиться здесь этот сверхразум, но  он
ошибся.
   Я открыл было рот, но Зернов поднял руку:
   - Не перебивай. Я  не  хочу  отклоняться.  Я  все  суммировал  и  боюсь
упустить что-либо. Начнем  с  мелочей.  Для  "облаков",  по-видимому,  нет
проблемы надежности. Воспроизвели автомобиль с его запасом горючего, но не
подумали о том, что у нас запас этот не вечен. Воспроизвели  водопровод  -
все подземное и наземное  его  оборудование,  -  но  не  учли  необходимых
мощностей: парижские насосы, скажем, не годны для небоскребов Нью-Йорка. Я
беру только одну деталь, а их сотни. Воспроизвели электрохозяйство города,
даже гидроэлектростанцию возвели на реке, а в простейшем расчете ошиблись:
рост промышленности  сузил  энергетическую  базу.  Наличие  энергетических
мощностей оказалось недостаточным для индустриальных и муниципальных нужд.
А в результате - в квартирах погасли лампочки, а на улицах фонари.
   Когда мы с Томпсоном подсчитали промышленные ресурсы  Города  в  первые
дни Начала, -  продолжал  Зернов,  -  мы  ужаснулись.  Большой  химический
комбинат,  правда  мощный  и  модернизованный,  производивший  многое   из
потребного человеку, от пластмасс до каучука, пять-шесть крупных заводов и
с десяток мелких сами по  себе  могли  создать  индустриальное  обрамление
любого крупного европейского города и все же не обеспечить  привычный  для
Земли технический уровень жизни. Такой уровень создает  производство  всей
страны да  еще  ввоз  из-за  границы.  А  Город  начал  жить  буквально  в
промышленном вакууме. Не было  ни  трубопрокатных,  ни  подшипниковых,  ни
ферросплавных заводов, ни огнеупорного кирпича, ни коксующихся  углей,  ни
цемента, ни гвоздей. Я перечисляю на выбор, наудачу  -  не  было  многого,
необходимого человеку. Но профессиональная его память, усиленная  за  счет
блокированной памяти прошлого, творила чудеса. Стил уже рассказывал нам об
этом, я только добавлю, что за девять с лишним, почти за десять лет  Город
сам создал свою металлургию и машиностроение, научился  делать  бумагу  из
дерева, строить дома, ковать подковы  и  гвозди,  шить  платья  и  мостить
мостовую брусчаткой. Могу, между прочим, порадовать  Мартина:  к  Томпсону
уже поступил проект производства  бензина  из  горючих  сланцев.  Остается
только заинтересовать промышленников.
   - А деньги? - вдруг спросил Мартин. - Откуда  они  берут  деньги?  Кому
продают?  Где  покупают?  На  днях  проезжал  мимо  биржи  -   вавилонское
столпотворение даже у входа. Откуда?
   - От верблюда, - откликнулся  по-русски  Зернов.  -  Извините,  Дон,  в
переводе это будет примерно так:  подумай,  прежде  чем  спрашивать.  Ведь
"облака"  смоделировали  в  миниатюре  капиталистическую  систему   с   ее
экономикой,  финансами,  денежным  обращением  и  товарооборотом.  Помните
рассказ Стила о том, как он проснулся, забыв все, что было до этого? Но  о
том, что ему надо идти на работу, не забыл. А ведь одновременно со  Стилом
проснулись и хозяева "Сириуса", и акционеры банков, и  телетайпы  биржевых
маклеров  заработали,  и  в  директорские  кресла  уселись  директора.   С
рождением  Города  не   началась   концентрация   капитала,   она   просто
продолжалась, как бы уже когда-то начавшаяся. Не  остановило  ее  и  бурно
растущее мелкое производство. Томпсон подсчитал, что только за первый  год
открылось более тысячи различных мастерских и кустарных фабричек.  А  ведь
еще Ленин сказал, что мелкое производство рождает капитализм  и  буржуазию
постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно  и  в  массовом  масштабе.  Между
прочим, эти же слова процитировал мне Томпсон.  Он  только  не  помнил  их
автора,  но  профессиональная  память  социолога  -  ведь  он  не   просто
администратор - сохранила когда-то поразившую его истину.
   "Где  же  ошибка?"  -   подумал   я.   Подвернулся   "облакам"   клочок
капиталистической системы - они его и смоделировали. Кое-что недоделали  -
люди дополнили. Кое-что недодумали - люди поправили. Бизнес как  бизнес  -
Сити для маленьких. Для чего мы понадобились, когда все и так ясно? И  тут
же  сообразил,  что  не  все  еще  ясно.  А  чем  обеспечивается  денежное
обращение, смоделированы ли банковские золотые запасы?
   - Нет, - пояснил Зернов, -  золота  в  Городе  нет:  только  украшения,
смоделированные вместе с личным имуществом жителей.  Видимо,  "облака"  не
заинтересовались складами непрочного желтого металла, не показавшегося  им
особенно нужным.  Бумажные  деньги  они  смоделировали,  как  человеческую
прихоть, как игральные карты,  не  разгадав  их  истинного  значения.  Юра
правильно поставил вопрос. Синтезированному Городу угрожала бы  неминуемая
инфляция, если бы не было найдено  нечто  более  совершенное,  чем  желтый
металл.
   На  наш  единодушный  вскрик  "Что?!"  Зернов  улыбнулся,  помолчал  и,
наслаждаясь эффектом, как фокусник, сказал:
   - Пища. Некий всеобщий эквивалент, в котором, как в золоте, может  быть
выражена стоимость всякого другого товара.
   Каюсь, мы сначала не поняли.  Сказалась  разная  подготовка  к  вопросу
спора. Мы делали свое дело, не особенно раздумывая над тем, что  встречали
и слышали. Зернов же, создавая с Томпсоном социологическую историю Города,
мучительно обдумывал все предложенное ему  для  размышления  и  обработки.
"Время выводов пришло",  -  сказал  он  в  начале  нашего  разговора.  Оно
действительно пришло.
   - Сейчас мы подходим к той акции "облаков", что внесла  нечто  новое  в
смоделированную ими земную цивилизацию, - продолжал он. - Что ищет  пчела,
летая от цветка к цветку? Пищу. Что ищет человек, начиная день? Пищу.  Без
пищи не может существовать ничто живое в любом уголке  Вселенной.  С  этой
аксиомы они и начали. Моделируя заинтересовавшее их общество,  они  решили
облегчить  его  дальнейшую  эволюцию  -  создали  завод  для  изготовления
потребной Городу пищи. Я прибегаю к земной терминологии  -  другой  у  нас
нет, - но завод,  вероятно,  вечный,  автоматический  и  саморегулируемый.
Отсюда и разнообразие продуктов, и неистощимое соответствие любому спросу,
и  даже   знакомые   нам   этикетки.   Если   бы   "облака"   моделиро