ртин и  впихнет  в
дверь, где была типография. За ним войдете и вы.
   Томпсон придумал и рассчитал все это с  быстротой  электронной  машины.
Теперь  я  понял,  что  изменилось  в  нем.  Земной  Томпсон  был  чуточку
медлительнее и не то чтобы туповат, но  тяжелодумен:  сказывался  возраст.
Здешний Томпсон не казался моложе, но возраст его не  обременял  мышления.
Биологически эта была та же человеческая структура, но психологически  уже
иная:  в  другой  среде,  в  других  условиях  психологический  облик  мог
приобрести  с  годами  и  другие  черты.  А  может  быть,   изменилась   и
биологическая структура, может быть,  реконструируя,  "облака"  исправляли
ее, обновляли "уставшие" клеточки мозга, склеротические сосуды,  сердечные
клапаны. Сидевший  передо  мной  Томпсон  был  просто  совершеннее  своего
земного аналога, а в связи с блокадой каких-то ячеек  памяти  деятельность
других приобрела большую активность и направленность.  Должно  быть,  и  в
земном Томпсоне где-то жило тяготение к передовой, прогрессивной  мысли  -
быть  может,  неосознанное,   запрятанное   в   неконтролируемые   глубины
подсознания. "Облака" извлекли и освободили его  -  вот  и  родился  новый
Томпсон с той же внешностью, но с другим сознанием и мышлением.
   - Пошли, - сказал Мартин, выводя меня из задумчивости, должно быть  уже
затянувшейся. - Не боишься? - спросил он уже в коридоре.
   - Кого? - усмехнулся я. - "Омон" не континуум. Чудес не будет.
   - Грязная работа, - вздохнул Мартин. -  А  начинать  и  заканчивать  ее
будем мы.
   Мне стало не по себе. Должно  быть,  Мартин  заметил  это,  потому  что
прибавил уже другим тоном:
   - В Сен-Дизье мы не дрогнули. А ведь Этьен здесь такой же подонок. Даже
хуже.
   Молча мы погасили фонари  в  коридоре,  молча  дошли  до  тупичка,  где
находились комнаты Этьена,  молча  открыли  дверь  ключом,  оказавшимся  у
Мартина, и расстались. Мартин ушел в темноту коридора, а я  -  в  полутьму
передней, куда проникал свет из комнаты: на камине в ней догорал крохотный
огарок свечи. Вероятно, Этьен перед сном  забыл  погасить  его  и  уже  не
просыпался.  А  спал  он  странно  тихо,  почти   беззвучно,   на   спине,
мертвенно-желтый, застывший, словно покойник.
   - Этьен! - позвал я негромко.
   Он открыл глаза и долго всматривался,  видимо  полагая,  что  это  сон.
Наконец он разглядел мои мундир и сел на постели.
   - В чем дело?
   - Потрудитесь одеться и следовать за мной, - произнес я в стиле  ходких
детективных романов. Рука в кармане нащупала пистолет.
   Должно быть, Этьен заметил этот жест.
   - К-куда? - спросил он, заикаясь.
   - В Главное управление.
   - Это ошибка, - сказал он твердо.
   - Выполняйте приказ. - Я добавил металла в голос.
   - Уверяю вас, что это ошибка, - повторил он. -  Разрешите,  я  при  вас
позвоню комиссару.
   - Не торгуйтесь, - оборвал я его. - Экипаж ждет. Мигом.
   - У вас будут неприятности, - предупредил он, уже одеваясь.
   Испуг его прошел, остались лишь злость  и  уверенность  в  том,  что  в
полиции все раз®яснится и мне же влетит. Приказ спуститься по черному ходу
несколько  изумил  его,  но  я  об®яснил,  что  не  стоит  ему  попадаться
кому-нибудь на глаза под эскортом  полицейского.  А  далее  все  произошло
точно так, как наметил Томпсон. У выхода я  столкнул  его  по  лестнице  в
подвал, а Мартин внизу подхватил, зажав  ему  рот  так,  что  он  даже  не
вскрикнул.
   В бывшую нашу редакцию мы вошли вслед  за  влетевшим  Этьеном.  Он  еле
удержался на ногах от пинка Мартина  и  сейчас  оглядывался  растерянно  и
недоуменно, явно ничего не понимая. У стеллажей,  заставленных  ящиками  с
вином и консервами - типографию нашу Этьен превратил в склад для  хранения
непортящихся продуктов, - за  непокрытым  деревянным  столом,  где  лежали
раньше наши первые гранки и  куда  сейчас  сгружались  с  полок  коньяк  и
сардины, сидел малый Совет Сопротивления, заседание  которого,  как  точно
было известно Этьену, должно было состояться на шесть часов позже и совсем
не в подвале его гостиницы.  Удивило  Этьена,  как,  впрочем,  и  меня,  и
присутствие Зернова в четверке Совета - для владельца  "Омона"  и  тайного
полицейского агента Зернов был малоприметным писарем мэрии,  сбежавшим  от
"диких" к  радостям  городской  жизни.  Удивленно  посмотрел  Этьен  и  на
Томпсона: видимо, о том, что он тоже входил в Совет, провокатор не знал.
   - Дайте ему стул, - сказал Фляш.
   Мартин, стоявший рядом со мной  у  двери,  подвинул  стул.  Этьен  сел,
внимательно разглядывая сидевших против него. Два  трехсвечника  создавали
довольно сносное освещение.
   - Может быть, мне об®яснят, что  означает  этот  спектакль,  в  котором
участвуют псевдошоферы и лжеполицейские? - спросил он высокомерно.
   Если бы он знал, что одним только этим вопросом, разоблачающим мою роль
в полиции, он сам выносит свой смертный приговор!
   -  Оставьте  этот  тон,  Этьен,  -  сурово  сказал  Фляш.  -  Не  время
дурачиться!
   - Я хочу знать, что здесь происходит.
   - Суд.
   - Кого же судят?
   - Вас.
   Мертвенно-желтое лицо Этьена не выразило ни удивления, ни гнева.
   - Могу я ознакомиться с обвинительным заключением?
   - По известным вам обстоятельствам, мы избегаем документации. Все,  что
вас интересует, будет изложено устно. Вас обвиняют в прямом  предательстве
акций Сопротивления.
   - Каких именно?
   Я даже залюбовался тем хладнокровием, с каким  вел  страшную  для  него
беседу Этьен. Неужели он так верил в свою безнаказанность?
   - Рукопись статьи Стила, известная только вам  и  оказавшаяся  в  руках
полиции. Стил, как вам известно, вынужден был бежать из Города.
   - Не помню. Это было так давно. Память...
   - Есть события более поздние. Разгром газеты.
   - Она выходит.
   - Вопреки вам.
   - Я сам оборудовал ее типографию.
   - И дали адрес полиции.
   - Почему я? Где доказательства?
   - Нас давно предупреждали о вас как о  потенциальном  предателе.  После
ареста Джемса за вами было установлено наблюдение. О завтрашнем  заседании
Совета все известно полиции. Дом уже с вечера оцеплен.
   - Все это еще не доказательства.
   - О завтрашнем заседании Совета, кроме вас, знали только мы - четверо.
   - Так поищите виновного среди четверых. Может быть, вы? - Смешок в лицо
Фляшу. - Или он? - Кивок в сторону Томпсона.
   Члены Совета переглянулись. Неужели  они  отступят  перед  спокойствием
Этьена? Ведь спокойствие - это его оружие. Но я ошибся.
   - К чему эта канитель, - сказал Стил, - оставьте нас вдвоем.  Я  задушу
его вот так, - он поднял скрюченные  пальцы,  -  и  рука  не  дрогнет.  За
мальчика.
   - Вы будете обыкновенным убийцей, Стил, Едва  ли  вас  это  украсит,  -
пожал плечами Этьен.
   Члены Совета молчали, что-то обдумывая. Что?
   - Если они его пощадят, - шепнул я Мартину, - я убью его здесь  же  при
всех.
   -  Я  сделаю  то  же,  только  бесшумно,  -  шепнул  в  ответ   Мартин,
выразительно хлопнув себя по карману.
   Вероятно, о том же подумал и Стил: с такой лютой ненавистью впивались в
Этьена его глаза.
   - Мне очень интересно, у кого это возникла мысль о  моем  потенциальном
предательстве, - невозмутимо заметил Этьен.
   - У меня, - сказал Зернов.
   - И у меня, - прибавил я.
   - Почему?
   - Потому что мы знаем вас до Начала: вы утратили память, а мы - нет. Вы
всегда были предателем - должно быть, это у вас в крови. - Я говорил,  уже
не различая Этьена-здешнего от Этьена-земного. - Вы предали  гестапо  даже
любимую женщину, а когда не удавалось предательство и вас били  по  щекам,
как мальчишку, вы только холуйски кланялись: хорошо, мсье, будет  сделано,
мсье...
   Этьена не заинтересовало слово "гестапо", наверняка ему незнакомое,  он
пропустил мимо ушей и "любимую женщину". Он только спросил:
   - Когда это было?
   - Больше четверти века назад.
   - Где?
   - В Сен-Дизье.
   Нашу дуэль слушали в абсолютном молчании, только у Зернова блуждала  на
губах знакомая ироническая улыбка: казалось, что  мой  экспромт  доставлял
ему удовольствие.
   - Сен-Дизье... Сен-Дизье... - повторил Этьен, мучительно наморщив  лоб,
и вдруг воскликнул громко и радостно: - Вспомнил!
   И даже с  каким-то  облегчением,  словно  прошла  терзавшая  его  боль,
уверенно повторил:
   - Теперь вспомнил. Хорошо. Все. Спасибо.
   Никто не ответил. Я стоял пораженный, не зная, что сказать и  нужно  ли
говорить: может быть, самое важное уже сказано?
   - По-моему, здесь же, в "Омоне"... совсем недавно я опять встретил  ее.
Я не мог жить больше...
   Боюсь, что Стил и Фляш ничего не поняли: я  поймал  удивленный  взгляд,
которым они обменялись. Томпсон молчал непроницаемо, словно все  сказанное
Этьеном его ничуть не поразило.
   - Вы хотите, чтобы я сам все кончил? - спросил Этьен, обращаясь  только
ко мне.
   И я ответил:
   - Вы угадали.
   Я   вынул   пистолет,   высыпал   на   руку   все   патроны,    оставив
один-единственный, спустил предохранитель и сказал присутствовавшим:
   - Выходите.
   Все поняли и молча вышли один за другим. Только Мартин  шепнул  мне  на
ухо:
   - Я останусь у двери, ладно?
   Этьен сидел, положив голову на руки, - о чем думал он в эту  минуту?  О
прошлом своего земного аналога или о смерти, которая избавит  его  от  мук
возвращенной памяти? Я тихо положил на стол пистолет и сказал:
   - Здесь только один патрон. Не трусьте. Иначе  все  будет  противней  и
дольше.
   И ушел. Мартин остался стоять у двери.
   Потом раздался выстрел.
   Мартин  нашел  нас  в  комнатах  наверху:  выстрел  мы  слышали  и   не
сомневались. Но он все-таки сказал:
   - Не промахнулся. Жаль только, что не оставил записки.



        36. СОВЕТ БЕЗОПАСНОСТИ

   - Ассоциативная память, - повторил  Зернов,  но  то,  что  он  произнес
дальше,  буквально  заставило  меня  вздрогнуть.  -  Этьен  возник   здесь
биологически тот же, со всем об®емом своей земной памяти.  Лишь  отдельные
участки ее были заблокированы. Я думаю, блокада не была постоянной, что-то
ослабляло ее - время или воздействие внешней среды. "Память возвращается",
- любит говорить Фляш, только механизм этого возвращения  нам  неизвестен.
Неразгаданная тайна мозга. Таких тайн много: как  возникает  воспоминание,
что его вызывает, почему в одном случае возникают у человека  слуховые,  в
другом - зрительные образы? Я не специалист,  но  специалисты  высказывают
предположение, что  на  височных  долях  больших  полушарий  нашего  мозга
находятся участки, связанные каким-то образом с  механизмом  воспоминания.
Под действием очень слабых электрических импульсов на эти участки  человек
вспоминал давно забытое, причем всегда одно  и  то  же,  если  воздействию
подвергались одни и те же  участки.  Может  быть,  в  данном  случае  роль
электрического импульса сыграла цепочка ассоциации? Одно  слово  -  и  эта
цепочка  освободила  заблокированные  участки.  Помните   радость,   какой
осветилось его лицо, когда Анохин назвал Сен-Дизье?  "Вспомнил,  -  сказал
Этьен, - я все вспомнил".
   - А что такое Сен-Дизье? - спросил Фляш.
   - Городок во Франции,  где  Этьен,  или,  вернее,  его  земной  аналог,
работал портье во время войны. Там он стал предателем, не по доброй  воле,
конечно: душевная слабинка, трусость,  унижение  -  мало  ли  что  толкает
человека на подлость? А конфликт с совестью, если есть эта совесть,  редко
проходит бесследно. Воспоминание всегда мучительно.
   - Так чему же он обрадовался?
   - Тому, что освободилась память. Вы радовались,  когда  воспоминание  о
Второй мировой войне подсказало вам многое из  забытого.  А  у  вас  убили
сына. И все же блокада памяти тяжелее воспоминаний.
   - Но это не его память.
   - Он не мог отделить себя от земного Этьена. Механизм идентичной памяти
толкал обоих к самоубийству. Кроме того, у здешнего  не  было  выхода.  Он
знал, что его ожидает.
   - А  когда  я  узнал,  что  все  то  новое  или,  вернее,  старое,  что
подсказывает мне память, - это не моя  память,  что  мое,  пусть  забытое,
прошлое - не мое прошлое, стало невыносимо горько, - вздохнул Фляш.  -  Не
улыбайтесь: вам просто этого не понять. Родиться взрослым с чужой памятью,
чужим опытом, информацией,  как  вы  говорите,  не  тобой  накопленной,  а
списанной с чужих шпаргалок! И опять чушь. Не было у нас шпаргалок - сразу
родились обученными.  Как  у  вас,  такие  называются?  Андроиды,  киберы,
роботы?
   Я слушал этот разговор с подавленным чувством удивления и жалости.  Кто
мог рассказать этим моделям об их повторном существовании? Неужели  Борис?
Зачем?
   Мое недоумение разрешил Томпсон.
   - Я читаю удивление в глазах нашего лжеполицейского, - засмеялся он.  -
Должно быть, он все еще полагает, что мы поверили сочиненной вами легенде.
Мы не столь наивны, мой друг. Вашу газету  мы  зачитали  до  дыр,  но  чем
больше читали, тем труднее верилось в то, что наш мир оторвался от вашего.
Космическая катастрофа?  Возможно.  Но  почему  на  шестнадцати  страницах
газеты мы не нашли даже упоминания о такой катастрофе? А ведь вместе с ней
исчез огромный город и более миллиона жителей. Какие предположения вызвало
это исчезновение, как оно отразилось на жизни оставшихся? Ни одного слова,
ни одного намека. И где находился у вас этот исчезнувший  город,  в  какой
стране, на каком континенте? Во Франции? Но в нем говорят на двух  языках.
В Канаде? Я задал несколько  наводящих  вопросов  Борису  и  выяснил,  что
никакого Парижа в Канаде нет. А в вашей парижской газете я нашел  названия
наших улиц и наших отелей. И даже снимок  Триумфальной  арки  и  гранитных
парапетов наших набережных. И нашел еще  кое-что,  окончательно  разбившее
вашу легенду, - заметку о звездах какого-то любителя  астрономии  и  карту
звездного неба  обоих  полушарий  с  пунктирным  маршрутом  искусственного
спутника. Последнее я не понял, но в небе  и  звездах  разобрался.  Другое
небо, другие звезды.
   - И начали ловить меня, - улыбнулся Зернов.
   - И поймал.
   - С Советом Безопасности.
   - И с Генеральной Ассамблеей. Борис  в  это  время  расшифровывал  наши
записи по истории Города и отвечал машинально, не задумываясь над тем, что
даже многие слова в его об®яснениях мне незнакомы и непонятны. Я  спросил,
чем занимается Совет Безопасности. Вопросами войны и мира. Когда возникают
локальные войны. Совет вмешивается,  применяя  санкции.  Если  санкции  не
достигают цели, созывается Генеральная  Ассамблея.  Я  подумал  и  спросил
сначала, что такое локальные войны, подбирая вопросы, как ключи  к  замку.
Борис, не отрываясь, ответил, что те  же  войны,  только  в  миниатюре:  с
артиллерией, танками, реактивными самолетами, напалмом и  ракетами.  Я  не
спросил его ни о сущности санкции, ни о том, что такое танки,  артиллерия,
напалм и ракеты.  Наш  единственный  оружейный  завод  изготовляет  только
автоматы и пистолеты с автоматической подачей  патронов.  Борис,  конечно,
знал об этом, он  просто  забыл,  с  кем  разговаривает  и  как  надо  мне
отвечать.  Поэтому  я  и  выбрал  ключевой  вопрос,  а  задал  его   почти
равнодушным, незаинтересованным тоном: а сколько, мол, стран  представлено
в Генеральной Ассамблее? Борис, даже не думая, буркнул: что-то около  ста,
точно, мол, не помнит. Ответил и сообразил,  что  влип.  Ну  я  и  сказал:
"Выкладывайте правду, Борис. Ваша легенда - чепуха, а мы  не  дети,  чтобы
верить сказкам". Тогда он сказал, что нам  придется  поверить  сказке  еще
более чудесной, и дал мне черновик  своего  предисловия  к  нашей  истории
Города.
   - И вы прочли и упали духом? - спросил я.
   - Нет. Конечно, требовалось мужество, чтобы осознать  и  примириться  с
тем, что ты родился уже взрослым, с готовым жизненным опытом и накопленной
информацией. Но чувства неполноценности не было. Какое мне дело  до  того,
что где-то в неведомом уголке Вселенной живет мой двойник с  моим  умом  и
характером. Ведь его мир - это не мой  мир,  и  его  деятельность  не  моя
деятельность. А мое здесь принадлежит мне и  диктуется  моим  сознанием  и
мышлением. Пусть его прошлое  скрыто  от  меня,  но  то,  что  я  помню  и
вспоминаю, становится моим неот®емлемым и присущим только мне в этом мире.
Фляш  психует,  потому  что  исторические  события,  восстановленные   его
памятью, не стали и не станут событиями его жизни.  Но  к  этому  придется
привыкнуть. Все, что мы знаем о Земле и узнаем  в  дальнейшем,  пойдет  на
пользу нашему миру и будущим его поколениям, у  которых  уже  нет  никаких
аналогов в космосе.
   - Сдаюсь, - сказал Фляш.
   -  С  тех  пор  в  терминологию  нашего   Сопротивления   вошел   Совет
Безопасности - наш малый Совет. А большой - нашу Генеральную  Ассамблею  -
мы созовем  уже  после  победы.  Только  не  ООН,  а  ООС  -  Об®единенных
организаций Сопротивления.
   С этими словами Томпсон встал и рванул оконную штору. За окном темнела,
как всегда здесь, безлунная ночь. Даже звезд не было видно -  над  Городом
шли грозовые тучи. Повеяло не прохладой, а  жаром  от  нагретого  за  день
камня.
   - До рассвета еще есть время. Фляш и  Стил  уйдут,  как  обычно,  через
окно. За мной приедет фиакр из мэрии: забыв ночной пропуск, я заночевал  в
номере у моего секретаря. Это, кстати, и подтвердит, если  понадобится,  и
наш лжеполицейский. У Толя железное алиби:  он  ночует  после  концерта  в
"Олимпии". А Этьена начнут искать не раньше  полудня,  когда  обнаружится,
что заседание  в  указанном  им  месте  не  состоялось.  О  том,  что  оно
состоялось здесь,  никому  не  придет  в  голову.  Поэтому  мы  имеем  все
основания его продолжить, заслушав нового коменданта Майн-Сити.
   Предложение Томпсона было принято без  возражений.  Я  вкратце  изложил
свои соображения о подготовке восстания в лагере. Споров не было. Мне  тут
же дали пароли и явки к подпольщикам. Мартину поручили  возглавить  группу
вольнонаемных шоферов и кучеров, которых взялся подобрать Фляш. По первому
впечатлению, начало предстоявшей операции в лагере складывалось удачно. Но
Мартин усомнился:
   - Не рано ли?
   - Там уже многое сделано, - сказал Фляш. - Кроме  того,  сама  ситуация
требует спешки. Бойл может сменить Ано, и все сорвется.
   - Несколько тысяч патрульных - целая армия, - все еще колебался Мартин.
- Не считая внутренней охраны бараков.
   - Охрану мы разоружим или уничтожим на месте, - сказал я.
   - А где возьмешь оружие?
   - На складе. Там, по описи, три тысячи автоматов, не считая мелочи.  Не
забывайте, что небоскреб фуд-полиции в четырнадцатом блоке тоже склад.
   - Небоскреб - это уличные бои.
   - Во-первых, уличных боев не избежать, а во-вторых, вооруженные шахтеры
Майн-Сити - это тоже армия.
   - "Дикие" могут захватить заставу и шоссе из  континуума,  -  предложил
Стил.
   Но Томпсон почему-то не согласился:
   - "Диких" лучше  использовать  на  других  подходах  к  заставам.  Есть
железная дорога в Майн-Сити, есть омнибусная линия.
   - Продтрасса важнее.
   - Именно поэтому я бы направил  сюда  наиболее  стойких.  Континуум  не
только источник жизни, но и ключ к власти.
   Наиболее стойких поручено было подобрать мне и Фляшу: у нас обоих  были
крупные рабочие резервы - у него на заводах, у меня - в лагере. И  все  же
порой мне казалось, что наш разговор, обсуждавший грандиознейшую, по  сути
дела, операцию - захват власти в организованном полицейском государстве, -
не соответствует поставленной цели. Как  будто  шло  совещание  режиссуры,
планирующей постановку очередного спектакля,  или  совета  тренеров  перед
матчем  ответственным,  но  не  роковым.  Дотошно,  деловито   расставляли
игроков, намечали задачи нападения и защиты, инструктировали  вратарей.  А
ведь ставкой в этой игре был не титул чемпиона и даже  не  кубок  "Золотой
богини", а будущее этого мира и Города. Когда  же  я  высказал  это  своим
собеседникам, они засмеялись. "Ни у кого из нас  нет  опыта  в  подготовке
восстаний, - заметил Томпсон, -  но