спорь  не  спорь,  шути  не  шути,  а
ошибиться нельзя: к шабашу  в  "Олимпии"  все  должно  быть  готово".  Под
шабашем он подразумевал полицейское празднество,  о  котором  мне  говорил
Корсон Бойл. До шабаша оставалось всего десять дней.
   - Анохин, - вдруг сказал Томпсон, - я назвал вас так, чтобы вы  поняли,
что мы знаем вас и все о вас,  что  нам  нужно.  Но  время  для  раскрытия
псевдонимов пока не пришло. Так вот, несколько запоздалых мыслей, Ано.
   - Слушаю, - отвечал я.
   - Подпольному комитету лагеря вы передадите не совет, а  приказ.  Любой
ценой выработка, хотя бы в  отдельных  шахтах,  должна  быть  повышена.  И
немедленно. Эта подачка Бойлу развяжет вам руки.
   - Есть, - сказал я.
   - Блок-боссов пока не трогать. Их уничтожат в начале восстания.
   - Есть.
   - Информаторов тоже.
   - Я предполагал передать их списки подпольщикам.
   - Не надо.  Пусть  информация  по-прежнему  поступает  к  вам.  Но  Онэ
уничтожить. С каждым днем он будет опаснее.
   - Есть.
   - Цейхгауз и склад оружия поручить Оливье. На него можно положиться?
   - Как на меня.
   - Тогда пусть подберет два  десятка  полицейских  мундиров  и  передаст
Мартину.
   - Будет сделано.
   Вспышка молнии за окном осветила на мгновение наши лица. Те, что увидел
я, были торжественны, как на празднике. Почти догнавший вспышку удар грома
заглушил все шорохи ночи. Гроза начиналась прямо над Городом.
   - Пепел Клааса, - сказал я.
   - Стучит в мое сердце, - докончил Фляш.
   - Откуда вы знаете об этом романе?
   - Разве это роман? Я думал - революционный лозунг.
   - Я тоже так думал до этой ночи, - послышался позади знакомый голос.
   Мгновенно обернувшись, я тут же узнал говорившего. Он стоял  в  тусклой
полоске света, отбрасываемого с  камина  трехсвечником.  Борис  Аркадьевич
Зернов собственной персоной, как всегда на Земле, в светлом костюме  -  он
не любил темных тонов, - и все-таки не наш. Не наш, с козлиной бородкой  и
рыжей небритостью на щеках, а чисто выбритый,  даже,  если  хотите,  более
молодой, московский Зернов. Все, кроме Томпсона и самого Зернова, не могли
скрыть  изумления  -  так  неожиданно  и  странно   было   увидеть   вдруг
раздвоившегося человека. Отсутствие бородки и небритой щетины на щеках  не
многим отличало вошедшего от сидевшего за столом его отражения.
   - Не удивляйтесь, - сказал Зернов-двойник,  -  ночной  пропуск  у  меня
есть, а дверь у вас не заперта. ("Забыл замкнуть  Мартин,  поднявшийся  из
подвала последним", - вспомнил я.) Ну а  гром,  который  вы  все  слышали,
заглушил шаги. Так что я не мираж и не привидение.
   - Вы понимаете теперь, почему я настаивал на вашей  бородке?  -  шепнул
своему писарю Томпсон.
   - Я давно это знаю.
   - Тем лучше, - вмешался Зернов-двойник, - значит, визитных карточек  не
потребуется.
   - Откуда вы узнали о  нашей  встрече?  -  насторожился  Фляш  и  мигнул
Мартину.
   Тот незаметно отошел к двери.
   - Я и сейчас не знаю о вашей встрече, -  ответил  вошедший,  -  я  знаю
только то, что мой земной аналог находится в отеле "Омон".
   - Когда ты узнал об этом? - спросил наш Зернов: ни удивления, ни испуга
не было в его голосе - только любопытство.
   - Когда застрелился Этьен. Должно быть, его выстрел и разбудил меня или
приказ проснуться. Не спрашивай чей - не знаю.  Только  проснулся  я,  уже
зная все, что он знает. - Он кивнул своему "отражению".
   - И вы не сообщили полиции? - все еще недоверчиво спросил Фляш.
   - Зачем? Ведь он - это я, и наоборот. Вы  не  сердитесь,  товарищи  (он
сказал "товарищи", как будто встреча наша состоялась  в  Москве,  а  не  в
синтезированном иным разумом мире), - я скоро уйду. Можете рассчитывать на
меня во всем... - Он подчеркнул, повторив: -  Во  всем,  как  и  на  моего
земного аналога. А пока, извините, мне хочется сказать ему несколько  слов
на нашем родном языке.
   Он подвинул стул и сел на него верхом, как на трибуне  в  кают-компании
Мирного.
   - Между прочим, этот стул, - сказал он по-русски, -  исчезнувший  тогда
вместе со мной, и сейчас стоит у меня в лаборатории. Я до сих пор  не  мог
понять своей к нему привязанности, зато теперь знаю.
   - Почему ты стал кибернетиком? - спросил Зернов тоже по-русски.
   - Сейчас легко ответить, а спроси ты меня раньше, когда я в первый день
Начала пришел в Би-центр, как в наш институт,  как  будто  ничего  другого
никогда не знал и не видел, я бы глазами хлопал. Вероятно,  спросил  бы  в
ответ: "Почему стал? Я всегда был". Даже слова "гляциолог" не помнил.
   - Заблокировали и профессиональную память?
   - Почему? Была ведь отдушина. Помнишь  наши  математические  олимпиады?
Как решали дифуры в десятом классе  и  мечтали  сконструировать  кибера  с
электрозарядкой от обыкновенной розетки?
   - Детские забавы.
   - Не знаю. Может быть, мне подключили какие-то знания, каких у тебя  не
было, может, развили заложенные, но за девять с  лишним  годков  работы  в
Би-центре я стал математиком, от которого не отказался бы сам  Колмогоров.
В моей лаборатории - туда никто не войдет, кроме меня, - я уже  подхожу  к
проблеме их силового поля. Математически я его вижу, не  хватает  немного,
чтоб рассчитать. Заходи, покажу тебе такие уравнения -  ахнешь.  Издашь  в
Москве - скажут, советский Бурбаки.
   - Как же зайти, когда, кроме тебя, никому хода нет?
   - Сбрей эту дурацкую бороду - пройдешь. Ни одно зеркало  не  остановит.
Ты ведь на это и рассчитывал?
   - Рассчитывал.
   - Подменить? Смысла не имеет. Вдвоем лучше получится.
   - А почему ты работаешь с этой камарильей? - нахмурился Зернов.
   - Я работаю с вычислительными машинами. Понятия  не  имею  о  том,  что
происходит в Городе.
   - Была у меня такая страстишка, -  задумчиво  произнес  Зернов:  изучая
свое второе "я", он словно оценивал сам себя, свою молодость, свои  ошибки
и промахи, - научное червячество. Я-то освободился от нее,  а  у  тебя  ее
гипертрофировали.
   - Вероятно, надеялись, что преданность науке все определит и направит.
   - Направить направило, - усмехнулся  Зернов.  -  На  запасной  путь.  В
тупичок. Никчемный вышел  из  тебя  социолог.  Кстати  (хотя  то,  что  он
спросил, было совсем некстати), из твоего Би-центра можно закрыть  вход  в
континуум, лишить Город продовольствия?
   - Можно, - согласился Зернов-дубль,  -  есть  такая  Энд-камера.  Между
прочим, даже я туда не  могу  войти.  Этим  правом  обладает  только  один
человек в Городе.
   - Ну что ж, - вздохнул Зернов, - подумаем, поразмыслим.
   О чем он хотел поразмыслить, я так и не понял, но его дубль  догадался.
Он понимающе улыбнулся, встал и, не прощаясь, пошел к выходу.
   - Искать меня не надо. Найдешь, когда вспомнишь.
   - Знаю.
   Мартин угрожающе шагнул навстречу.
   - Пропустить? - спросил он.
   - Конечно, - сказал Зернов, - ведь это - я.
   Долго длилось молчание, в котором только мы с Мартином  участвовали  из
вежливости. Для жителей Города, никогда не видавших своих земных аналогов,
было даже страшновато наблюдать эту встречу. Но она освободила каждого  от
гнездившегося  где-то  в  сознании  чувства  неполноценности.  Сейчас  они
убедились в том, что их земные предшественники и  они  сами,  в  общем-то,
живут и развиваются по-разному, биологически идентичные, но психологически
независимые, каждый со своим миром, своими мыслями и своим путем в  жизни.
Никто не спросил Зернова, о чем они говорили, - все понимали, что разговор
был личный и не враждебный, но несомненно важный, потому что Зернов -  это
было ясно для каждого - что-то подсчитывал или  рассчитывал  в  уме:  даже
губы его шевелились.
   - Что-нибудь важное? - спросил Томпсон.
   - Очень. Он напомнил мне о том, что может способствовать  или  помешать
нашей победе.
   Я-то знал, но другие переглянулись, не понимая.
   - О Вычислительном центре, - сказал Зернов.



        37. СУДЬБА ОНЭ

   Я вернулся в городок за колючей проволокой, не повидавшись  с  Корсоном
Бойлом, но выполнив его первый приказ. Одиннадцать  водителей  и  тридцать
четыре возчика, педантично подобранные Фляшем - целый отряд разведчиков, -
уже просачивались на территорию лагеря. Непрерывная связь  с  руководством
Сопротивления уже была обеспечена.
   Оливье в своей обычной доверительной и скромной манере изложил новости.
Они были не из приятных, но, как заметил заглянувший в  кабинет  во  время
нашего разговора Онэ, вполне  типичных  для  рудничного  лагеря.  В  шахте
"Эльза"  вагонеткой  с  углем  раздавило  рабочего.  Шахтеры   потребовали
немедленного исправления уклона пути; вмешались стражники. В  столкновении
были убиты и тяжело ранены несколько человек. Четверо уже умерли в местной
больнице. На лесоповале и в открытых карьерах медного  рудника  понизилась
выработка.  В  каменоломнях  нашли   заваленный   камнями   труп   убитого
провокатора или информатора, как их здесь называли: он уже три  дня  назад
исчез из барака. Блок-боссы вместо плеток вооружились стальными  прутьями.
Формально их нельзя было упрекнуть:  я  запретил  плетки,  а  не  телесные
наказания,   и   они   тут    же    меня    перехитрили.    Трудно    быть
комендантом-гуманистом, да еще в лагере с территорией, почти  в  два  раза
превышающей освенцимовскую.
   Онэ с каменным выражением чиновничьей послушливости положил передо мной
списки информаторов - несколько страниц, мелко исписанных ровным писарским
почерком,  -  перечень  кличек   и   лагерных   номеров.   "Кто   работает
непосредственно на Бойла?" - поинтересовался я. Онэ с деланным недоумением
пожал плечами: не знает. Я сунул списки в стол, что позволило Онэ,  уходя,
елейно заметить: списки, мол, должны храниться в сейфе и никто  в  лагере,
кроме меня и его, не должен знать об их существовании.  Через  секунду  он
вернулся и доложил, что в приемной ожидает вызванный мною Джемс.
   Он и сейчас глядел на  меня  волк  волком,  даже  отросшие  его  волосы
по-волчьи топорщились. Письмо отца он прочел  внимательно,  вглядываясь  в
каждую букву, даже на свет посмотрел.
   - Где написано? - спросил он.
   - У меня в номере. Думаешь, подделка?
   - Нет, просто я знаю цвет чернил в "Омоне".
   - Все еще не веришь?
   - Чему? То, что ты связан с Сопротивлением, я знал еще в Городе.  Но  в
степень твоей искренности - прости...
   Я оставил яд реплики без внимания.
   - Содержание письма мне известно. Ты должен связать меня с руководством
подпольщиков.
   - Ничего я не должен. Совет отца - это еще не приказ комитета.
   Тогда я сказал, подчеркивая каждое слово:
   - В ясный день друзья улыбаются, юноша.
   Джемс качнулся на стуле, заметно побледнел и вскочил.
   - Как ты...
   - Отзыв! - гаркнул я.
   Он сник и тихо, еле слышно ответил:
   - Улыбка друга радует и в ненастье.
   Улыбки я не увидел, но на этом пароль и отзыв уже не настаивали.
   - Когда и где? - спросил я.
   - В заброшенной каменоломне у Голубой рощи. Там есть заросшие  бурьяном
карьеры. А вот когда... - Он задумался.
   - Сегодня.
   - Лучше завтра. Трудно собрать всех за один день.
   - Начнешь работать с Онэ. Не спускай с него глаз. Я  подозреваю  его  в
работе на Бойла. Связи с Городом у  него  нет,  но  он  будет  ее  искать.
Единственный телефон у меня в кабинете. Следи в оба, когда меня нет.
   - Хорошо.
   - Узнай по всем секциям, с кем связан Бойл вовремя его  инспекций.  Кто
из администрации навещает его. Мне нужны  клички  и  номера  к  встрече  с
комитетчиками.
   - Хорошо.
   Я вызвал Онэ:
   - Этот юноша - сын моего друга, редактора. Я хочу облегчить его  жизнь.
Введите его в курс дела, Онэ, и не ссорьтесь.
   Онэ переминался с ноги на ногу, с сомнением поглядывая на Джемса.
   - Мне нужно кое-что сказать, комендант.
   - Говорите. Джемс теперь наш работник. И запомните: Джемс, а не  триста
двадцать семь дробь шестнадцать.
   - Вы заменили всех  шоферов  и  возчиков.  Мне  бы  хотелось  сохранить
одного.
   "Ищет связи с Городом", - подумал я.  В  глазах  Джемса  прочел  ту  же
мысль.
   - Командует патрулем связи Дональд Мартин. Сообщите ему.
   - Он говорит, что все уже укомплектовано.
   - Подумаем. Как зовут вашего протеже?
   - Тик.
   "Еще один провокатор. Не выйдет", - злорадно подумал я и сказал вслух:
   - Отпуска пока отменяем.
   - Мне потребуется только один день, комендант.
   - Когда?
   - Я сообщу.
   - Подумаем, - повторил я, а подумал о том, что никакого отпуска Онэ  ни
в коем случае не получит. Тогда у него останется только телефон, и ловушка
захлопнется.
   Впрочем, у меня был еще один тест, как любил говорить Мартин, однако  я
не сообщил о нем даже Джемсу. Тест был рискованный, и в случае неудачи все
могло окончиться с трагическим для нас результатом.
   На другой день Джемс сдержал слово.  К  вечеру  -  я  здесь  так  и  не
научился точно рассчитывать время: отмечал его по-земному и потому  всегда
ошибался, - когда уже смеркалось и на горячую, иссушенную  землю  ложились
тени таких же горячих сумерек, мы с Джемсом,  будто  бы  на  инспекционной
прогулке, пошли по "тропе стражников", завивающейся  вокруг  лесной  горы,
напоминавшей наши приморские сопки.  Жидкий  лес,  каменные  осыпи,  рыжий
серпантин тропы. Идти было нелегко, да был путь и короче  и  ближе,  но  я
намеренно  выбрал  эту  тропу,  приводившую  к  каменной  лестнице,  круто
спускавшейся  в  заросли   сизого   кустарника   в   заброшенном   карьере
каменоломни.  Выбрал  именно  потому,  что  с  этой   лестницы   отчетливо
просматривалась та, другая тропа, приводившая в горы, в тот же  карьер.  В
сумерках хорошо была видна светлая ленточка, по которой двигалось какое-то
пятнышко - не то зверь, не то путник. Для зверя движущееся  пятно  слишком
вытягивалось вверх, подымаясь над окаймлявшими дорогу кустами,  -  значит,
это был человек. "Он?" - шепотом спросил  Джемс.  Я  кивнул  и  улыбнулся,
зная, что знакомый нам человек до конца не дойдет. Еще  утром  я  приказал
взорвать этот конец пути, так что Онэ, если это был  он,  смог  бы  только
едва-едва разглядеть людей, пробиравшихся сквозь бузинник внизу, и не смог
бы услышать ни одного слова. Это и был мой тест, правильность которого мне
еще предстояло проверить.
   Как и рассчитал мой спутник,  мы  все  встретились  внизу,  различив  и
уточнив площадку в кустарнике. Мне пожали руки пять или шесть человек, - я
уже запутался в окружавшей темноте: фонарей мы, понятно, не зажигали. Один
только представился кличкой или уменьшительным именем  -  Бент,  другие  -
номерами. Но я и  не  стремился  к  близкому  знакомству:  мое  дело  было
подготовить взрыв, а имена и лица заговорщиков мне были совсем ни к чему.
   Вспоминая потом эту встречу, я долго думал о тех, чья мысль создала эту
тюрьму за колючей проволокой. "Облака", вероятно, даже не понимали, почему
надо  трудиться  под  угрозой  плетки  или  пули  и  почему  при   наличии
продовольственного континуума рабочие должны  были  питаться  баландой  из
гнилой муки. Я не знаю условий труда и быта  в  американских  лагерях  для
военнопленных, но едва ли они послужили образцом для  создания  Майн-Сити:
ничего специфически американского, кроме терминологии, я здесь не нашел. С
Майданеком  и  Треблинкой  его  роднили  только  беззаботность   к   сроку
человеческой  жизни  и  садистская  жестокость  карателей.  Но  кое-что  и
отличало. То  был  лагерь  потогонного,  принудительного  труда,  рабство,
созданное местными королями меди  и  угля,  хозяевами  лесных  и  каменных
разработок,    ближайшими    родственниками    эксплуататоров,    когда-то
выпестованных на Земле промышленной революцией.  Если  бы  "облака"  знали
Маркса, они не удивились бы появлению такого лагеря. Но урок политэкономии
должны были преподать им мы, а материалы для такого урока собирал и  я  на
посту коменданта Майн-Сити.
   Конечно, я не делился  этими  мыслями  на  встрече  с  подпольщиками  в
бузинных зарослях заброшенного карьера. После обмена паролями мы с  Бентом
- а он, видимо, и был наделен полномочиями - сразу перешли к делу.  Зернов
приучил меня к шахматным аналогиям, и мне очень хотелось бы  сравнить  наш
разговор с испанской партией, выдвигающей уже в  дебюте  слонов  и  коней,
причем роль слонов играли бараки в рудничных поселках  железа  и  меди,  а
более маневренных коней - разбросанные  участки:  лесоповал,  каменоломни,
открытые карьеры угля и марганца и заготовки угля  древесного.  В  царстве
каменноугольных шахт сжимался самый мощный кулак, а забытые тут же  подали
голос:
   - Больница и лазареты тоже могут выделить добровольцев.
   - И могильщики.
   Никто не засмеялся:  могильщики  в  Майн-Сити  составляли  массивный  и
подвижной отряд.
   - Могильщиков мы используем, - сказал  Бент,  -  не  по  специальности,
конечно, - впервые допустил он вызвавшую усмешки шутку,  -  а  больницу  и
лазареты в поселках надо укреплять, а не разбазаривать.  Драться  придется
везде: будут убитые и раненые. Всех  бывших  санитаров  и  фельдшеров,  не
говоря уже о врачах, которых в целях  наказания  используют  кое-где  и  в
каменоломнях и в шахтах, - обратился он ко мне, - необходимо  перевести  в
больницу и в лазареты. Поручите Джемсу  -  он  сделает  это  постепенно  и
осторожно.
   О директивах не спорили: ни о сроке восстания, ни  о  его  характере  -
массовом,    внезапном    и    одновременном.     Первоначальная     атака
сосредоточивалась на складах, причем винный решили взорвать, а  вещевой  и
оружейный разгружать постепенно уже в ближайшие дни. Полицейские  мундиры,
помимо уже выданных Мартину, также отправить в Город, а форму  стражников,
несколько отличную от патрульной, использовать тут же для ударных отрядов.
Их же вооружить полностью  до  начала  восстания.  На  складе  по  спискам
находилось  свыше  трех  тысяч  автоматов,   столько   же   пистолетов   с
многопатронными магазинами и  великое  множество  ножей  и  пик,  которыми
подгоняют рабочих на каменоломнях.
   - Мы можем создать пятитысячную армию для удара по Городу.  Тысячи  две
вооружим для охраны порядка в лагере. Понадобится - дадим больше, - сказал
Бент.
   Я высказал предположение о побочной опасности, какую может создать даже
победоносная операция. Могут начаться погромы и грабежи в административных
поселках, поджоги бараков и складов, а массы  освобожденных  рабочих,  для
которых не найдется оружия,  разбредутся  кто  куда,  бросив  на  произвол
судьбы рудничные богатства. Бент сказал, что  это  предусматривается.  Для
предотвращения возможных эксцессов и создается внутренняя охрана;  рабочим
раз®яснят, что ни Город, ни мы их не прокормим, а лагерь  перестанет  быть
лагерем: колючую проволоку удалят, по всей территории городка  восстановят
полную свободу передвижения, на рудниках  и  в  шахтах  введут  нормальный
рабочий день и сдельную оплату труда, а когда позволят обстоятельства,  то
снесут бараки  и  предоставят  рабочим  земельные  участки  для  постройки
собственных  и  кооперативных  домов.  Не  все  поверят,  конечно,  но   и
неповерившие вынуждены будут вернуться, когда не найдут работы в Городе. А
труд шахтера будет, естественно, выше оплачиваться,  чем  труд  городского
ремесленника.
   Я внутренне усмехнулся, вспомнив зерновские слова о том, что с нами или
без нас обитатели этого мира сами решат все свои проблемы, а нам требуется
только подсказывать,  если  подсказка  требуется.  Ну,  я  и  подсказал  в
соответствии с решениями нашего Совета Безопасности после захвата власти в
лагере повстанческим отрядам овладеть железной дорогой и товарной станцией
с примыкающим к ней Си-центром. Продуктовые запасы Си-центра,  пояснил  я,
настолько велики, что могут  обеспечить  по  меньшей  мере  десяток  таких
городков, как Майн-Сити. Со мною согласились, равно как с предупреждением,
что все действия, в свою очередь, должны  быть  согласованы  с  действиями
повстанческих отрядов в Городе.
   Я передал Бенту список информаторов вместе с пожеланием Томпсона никого
не т