искоса следил за  каждым  моим  движением,  прислушивался  к  каждой  моей
интонации. Так  присматривается  к  партнеру  боксер  на  ринге,  опасаясь
нокаутирующего удара. Но чего опасался Шнелль? Последнего ночного рейса, в
котором я заменил Оливье Губачом. Нашего плана он  разгадать  не  мог,  он
даже подумать не посмел бы,  что  кто-то  замышляет  проникнуть  за  строй
голубых  протуберанцев.  А  вдруг  это  не  подозрение,   не   страх,   не
предчувствие опасности, а просто злобная радость, предвкушение возможности
от меня избавиться? Может быть, опасность в той же мере  угрожает  и  мне:
вдвоем с Губачом они ликвидируют меня еще раньше, чем подоспеют  Зернов  и
Мартин. В общем, кто кого. "Будем посмотреть", - как говорит Толька.
   Он  очень  огорчился,  что  ему  не  нашлось  роли  в  задуманном  нами
спектакле. Ничто его не убеждало. "Патруль на машине - это  тройка,  а  не
четверка", - говорил я. "А кто будет проверять? Машины не возвращаются". -
"Пойми, мы не имеем права даже на одну сотую риска". - "Вы что  затеваете?
Авантюру. А где ты видел авантюру без  риска?"  Наконец  вмешался  Зернов:
"Сопротивление дало прямое указание беречь вас, Дьячук. Вы понадобитесь. И
учтите, вам придется сыграть очень трудную и опасную  роль.  Сопротивление
готовится к большим делам, вы  знаете".  -  "Ничего  я  не  знаю".  Толька
плюхнулся на диван и отвернулся: он был очень  обижен.  Ну  а  мы?  Мартин
поехал доставать полицейские мундиры для себя и Зернова, а я отправился на
заставу.
   Мы  не  предполагали,  конечно,  что  в  нашу   задачу   войдет   новый
коэффициент, коэффициент Шнелля, -  непредвиденной  опасности.  И  сейчас,
кроме меня, об этом никто не знал. Значит, решать должен был я,  и  решать
быстро. А думать мешала игра, сдача за сдачей и мое совершенно  непонятное
везение. Я не очень люблю  карты,  тем  более  покер  -  игру  азартную  и
сложную, где выигрывает не только комбинация карт, но и чистый блеф,  игра
"втемную", с рискованным и нахальным обманом. Я не умел блефовать и всегда
проигрывал. Но сейчас меня выручала карта: она шла  ко  мне,  как  крупная
рыба на снасти бывалого рыбака.
   - Везучий ты парень, - вздыхал Оливье, бросая карты.
   А Шнелль злился.
   - Ему уже давно везет, - и, скривившись, прибавил: -  День  везет,  два
везет, на третий сорвется.
   Оливье подвинул ко мне кучу  денежных  купюр  -  весь  мой  выигрыш.  Я
отодвинул ее обратно:
   - Организуй банкет в честь нашего благополучного возвращения. Только не
в "Олимпии". Где-нибудь потише и поскромнее.
   - Патрульному Оливье уготована роль интенданта, - с®язвил Шнелль.
   А я поправил:
   -  Патрульному  Оливье  уготована  другая  роль.   Он   остается   моим
заместителем до конца рейса.
   - Почему Оливье? - Шнелль уже перестал сдерживаться.
   - Потому. Приказы начальника не обсуждают. Кстати, Оливье,  -  прибавил
я, - если я не вернусь из рейса, вернувшиеся без меня  будут  расстреляны.
Это  приказ  комиссара   Бойла.   Перед   исполнением   можете   запросить
подтверждение. Если я вернусь в одиночестве, отправьте меня под конвоем  в
четырнадцатый блок. А сейчас проверьте рапортички вернувшихся.
   Я искоса взглянул на Шнелля. Лицо его снова окаменело. Губач скривился,
словно в приступе зубной боли. Но оба молчали. Только когда Оливье  вышел,
Шнелль спросил:
   - На пушку берешь?
   Он употребил свою идиому - я лишь передаю  ее  смысл  по-русски.  Слова
"пушка" в словаре его не было. В ответ я улыбнулся и предложил:
   - Не веришь? Позвони в Продбюро и спроси начальника.
   - Мало ли что в пути может случиться?
   - Вот именно. Приказ Бойла устраняет  случайности.  Будем  беречь  друг
друга, как самого себя.
   - И все-таки я не верю. Твои штучки. Не мог Бойл издать такого приказа.
   - Поверишь, если вернешься без меня. А сейчас и в  пути  приказываю  я.
Встать и все подготовить.
   Время выезда приближалось. Когда  налитый  злобой  Шнелль  и  загадочно
причмокивающий Губач вышли, столкнувшийся с ними в дверях  Оливье  спросил
меня:
   - Ты правду сказал о приказе Бойла?
   - Не совсем. Мне хотелось припугнуть их.
   - Опасаешься?
   - Есть основания.
   - Вижу, что есть. Оставь Шнелля вместо меня.
   - Нет. Я хочу наконец раскрыть этого парня с двойным дном. Мне  надоели
его козни исподтишка.
   - Их двое, Ано.
   - Как-нибудь  справлюсь.  Постараюсь  не  создавать  выгодной  для  них
ситуации. А там посмотрим.
   С этими словами я вышел в ночь  к  лошадям,  уже  сопевшим  у  крыльца.
Поехал сзади, хотя и знал, что сейчас, до появления машины, они не рискнут
напасть: слишком близко от заставы, да и об®яснить мою гибель трудно.  Кто
напал, кто защищался, почему стрельба? Нет, нападут они, конечно, в  лесу,
и если я не приму мер, то по дороге в Город.
   Машина вышла в точности минута в минуту, когда мы под®ехали к пункту. В
темноте ее не было видно - только что-то более  черное,  чем  ночь,  вдруг
выросло перед нами. Свет ручных фонарей вырвал из мрака  дверцу  кабины  и
заиграл в ее черном полированном зеркале.
   - Погоди, - остановил я Шнелля, уже поставившего ногу  на  подножку.  -
Отставить.
   Он обернулся, видимо не поняв.
   - В кузов, - сказал я. - Двое в кузов. Если по дороге  вдруг  откроются
двери, на шоссе не выходить. Забаррикадируйтесь и ведите  огонь  по  любой
движущейся тени. Ничего не увидите - стреляйте в темноту без прицела.
   - А ты?
   - Я в кабине у прицельной щели. Инструкции те же.
   - Чьи? - дерзко спросил Шнелль.
   Ни он, ни Губач не двигались.
   Или я был плохим начальником, или мои лейтенантские нашивки не убеждали
их в необходимости подчиняться. Любой ценой я должен  был  утвердить  свой
авторитет.
   - По возвращении пойдете на гауптвахту, - сказал  я.  -  За  неуместные
вопросы. А сейчас выполняйте приказ.  Не  заставляйте  меня  заменить  вас
немедленно.
   Оба смутились. Мне подсказало это их  молчание.  Я  угадал  их  план  и
сорвал его.
   - Один вопрос, лейтенант, - наконец прошамкал Губач: зубов  у  него  не
было.
   - Говори.
   - Обратно поедем тоже в кузове?
   - Зачем? - спросил я как можно естественнее: не показывать же им, что я
чего-то боюсь. - Обратно охранять нечего.
   Мне показалось в темноте, что Шнелль легонько толкнул Губача.  "Ничего,
на обратном пути отыграемся", - только и мог  означать  этот  толчок.  Но,
может быть, все это мне только показалось: у страха глаза велики.
   Уже не возражая, Шнелль  и  его  подручный  полезли  в  открытые  двери
фургона. Я сел в кабину.
   Так начался рейс.



        23. ФИОЛЕТОВОЕ ПЯТНО

   Он мало чем  отличался  от  моего  первого  рейса,  когда  меня  одного
пересадили в пустую кабину и я в полудреме проехал по Городу  до  каменных
складов Си-центра. Только сейчас я не дремал,  пристально  всматриваясь  в
поблескивающую даже в ночи стекловидную пленку шоссе: не промелькнет ли  с
краю какая-нибудь скользящая тень или перегородит путь поваленное  дерево?
Я знал, что машина "увидит" это  раньше  меня,  и  все-таки  всматривался:
ничто не должно было помешать сегодня  так  тщательно  выработанному  нами
плану.
   Но путь был свободен, ни одно дерево не упало на шоссе, машина бесшумно
уходила в темноту, не встречая препятствий.  Так  мы  доехали  до  Города,
мелькнули стены в®ездной полицейской заставы,  освещенные  двумя  тусклыми
"газовками"  на  столбах;  потянулась  цепочка  таких  редких  и   тусклых
городских фонарей; как река ночью, плыли  навстречу  темные  и  безлюдные,
будто вымершие,  улицы,  слепые  дома  и  витрины  за  железными  шторами.
"Сен-Дизье, - еще раз подумал я, - Сен-Дизье. В такой  же  безлюдной  ночи
сидели мы с Мартином подле офицерского казино,  пока  женщина  в  шуршащем
шелковом платье не вышла на улицу - принести нам свет, свободу  и  жизнь".
За одну эту вымершую пустыню таких, как Бойл и Шнелль,  следовало  вешать,
вешать и вешать, как вешали палачей из зондеркоманд - всю эту гестаповскую
скверну. Но пока еще неприступной крепостью тянулись по улице глухие стены
Си-центра, горел  фонарь  над  пропускной  будкой  и  послушные  галунщики
открывали ворота нашей машине.
   А далее - все как обычно. Шнелль и  Губач  помогали  сгружать  на  весы
ящики и контейнеры, а  я  заполнял  рапортичку,  обмениваясь  репликами  с
дежурными по складу:
   - На этот раз благополучно?
   - Вполне.
   - Опять урезали мясо и птицу.
   - Разве? Я не в курсе.
   - Весы показывают. А шампанское и коньяк уже  не  в  одном,  а  в  двух
контейнерах, и деликатесов более восьми тонн. Поди посмотри.
   Но смотреть мне  не  хотелось,  кроме  того,  я  ему  верил  и,  сыграв
наивность, спросил:
   - А почему?
   - Мы кто? - засмеялся дежурный. - Мы запасник. А для кого запасать? Для
себя.
   Я заметил, что Шнелль поодаль  прислушивается  к  нашему  разговору,  и
скомандовал:
   - По местам!
   Шнелль уже пропустил Губача в кабину и ждал меня.
   - Возвращаемся рядышком, Ано. Выполняю приказ, - сказал он с наигранной
почтительностью. - Так что проходи и садись посередке как старший.
   Я все еще медлил.
   - Или боишься?
   Не мог же я показать этой твари, что и в самом  деле  боюсь.  Но  сесть
между ними - это конец. Я подумал и ответил:
   - Ладно. Проходи ты. Я сяду с краю.
   Он пожал плечами с подчеркнутым равнодушием:
   - Твое дело.
   Мы выехали на стрежень проспекта и вновь поплыли по нему - по  все  той
же тихой и темной реке: крутые  высокие  берега,  безлюдье,  тишь.  Машина
вернется в последние предрассветные минуты, значит,  Шнелль  с  напарником
постараются напасть ночью. Бессмысленно гадать, на каком километре, в лесу
или в городе. Фактически никто не помешает им застрелить меня на  этой  же
улице и, раздев, выбросить голого на мостовую. Мало ли как можно об®яснить
происшедшее: Шнелль придумает.
   Я вынул приготовленный пистолет из кармана и несильно ткнул ему в бок:
   - Спокойно, Шнелль. Пошевелишься - стреляю.
   - С ума сошел!
   - Молчи. Я уже давно обо всем  догадался.  Предупреди  напарника,  чтоб
тоже сидел смирно. Тебе спокойнее.
   Предупреждение было излишне. Губач все слышал  и  молчал.  Он  даже  не
пошевелился, разумно решив, что выгоднее.
   - Я подам рапорт, - сказал Шнелль.
   Не отвечая, я только чуть сильнее вдавил ему в бок  стальное  дуло.  Он
тотчас же замолчал. Так мы пересекли Город, проехали мимо в®ездной заставы
и свернули на лесное шоссе. Когда мы проезжали постовых, я думал,  крикнет
ли Шнелль, попытавшись  поднять  тревогу.  Что  будет?  Ничего  не  будет.
Машина, не снижая скорости, уйдет вперед,  постовой  не  рискнет  покинуть
поста, в крайнем случае выстрелит в воздух. Пока выяснят причины  тревоги,
пока с заставы позвонят Оливье, машина уйдет еще  дальше,  и  догонять  ее
никто не станет, да и верховые все равно не догонят. Вероятно,  о  том  же
подумал и Шнелль, но промолчал, понимая бессмысленность любого  сигнала  о
помощи. Да и любая помощь только сорвала бы его план, а со  мной  одним  у
него еще был шанс справиться.
   - Не глупи, - начал он.  -  Оставь  пистолет.  Еще  час  ехать  -  рука
устанет.
   - Не твоя забота.
   Я знал, что ехать осталось не час, а минуты. Где-то  впереди  нас  ждал
завал, а у завала - Зернов  с  Мартином.  Машина  немедленно  остановится,
автоматически  распахнутся  дверцы  кабины.  Губач  спрыгнет  в   темноту,
напорется на свет фонаря и  автоматную  очередь  Мартина.  Одновременно  я
нажимаю курок пистолета - так было бы скорее и безопаснее. Но я уже  знал,
что не выстрелю первым.  Еще  при  обсуждении  нашего  плана  я  куксился,
уверяя, что едва ли сумею застрелить несопротивляющегося  человека.  "Даже
заведомого мерзавца?" - спросили меня. Я промолчал. "Тогда  выскакивай  из
кабины и ложись под колеса - я срежу обоих". Я вспомнил Сен-Дизье,  и  мне
стало стыдно. Чем Шнелль лучше Ланге?
   Но сейчас, когда он покорно, не шевелясь, сидел  рядом,  я  понял,  что
первым все же не выстрелю. Не смогу. От волнения у меня даже дрогнула рука
с пистолетом, и Шнелль испуганно повторил:
   - Не сходи с ума, не сходи с ума.
   Быть может, он уже предчувствовал свой конец,  даже  считал  минуты.  Я
тоже считал минуты, вглядываясь в синюю чащу  леса  и  мысленно  спрашивая
себя: "Когда же, когда?"
   Черная тень  поваленного  поперек  дороги  дерева  двинулась  навстречу
сквозь сумрак. Стекловидная пленка шоссе, скупо отражавшая  звезды,  сразу
укоротилась.
   - Что это? - спросил Шнелль, не двигаясь.
   Ответом  были  внезапная  остановка   машины   и   тихое   пощелкивание
открывающихся дверей.  Губач,  как  я  и  предполагал,  сразу  выскочил  в
темноту. Сверкнул фонарь, грохнул автомат, и  молчаливый  напарник  Шнелля
беззвучно плюхнулся наземь. Продолжалось это секунду, не больше, но  я  не
выстрелил. Я тоже выпрыгнул и прижался к огромным колесам  машины.  Шнелль
тут же из кабины  открыл  огонь,  но  никто  не  ответил.  Он  подождал  и
осторожно  выбрался  из  машины.  Снова  сверкнул  фонарь  -   самодельный
электрический фонарь Мартина. Но очередь не поспела: Шнелль  выстрелил  и,
перемахнув кусты, скрылся в чаще. Я выстрелил  вслед  ему  в  темноту.  Он
ответил - я даже услышал, как пули  скрежетнули  по  двери  кабины.  Снова
вспыхнул фонарь Мартина, прощупывая ближайшую полоску кустов. Но Шнелля он
не нащупал. Не раздалось и ответной очереди: Шнелль не  стрелял,  полагая,
что уйдет в темноте. Вероятно, об этом подумал и Мартин,  потому  что  его
автоматные очереди уже вслепую крошили кусты, за которыми скрылся  Шнелль.
Ничто живое не могло уцелеть за ними, но  мы  не  услышали  ни  стона,  ни
шороха.
   Омерзительный стыд охватил меня: "Интеллигентский хлюпик, трус!"
   - Не стреляй, - сказал я, подымаясь, - он где-то здесь. Я найду его.
   Не раздумывая больше, я  двинулся  напролом  сквозь  кусты  и  чуть  не
ударился лбом о ствол торчавшего в кустарнике  дерева.  Но  что-то  я,  во
всяком случае, задел,  и  это  "что-то"  скользнуло  по  стволу  вверх.  Я
посмотрел туда, уже  привыкший  к  темноте,  и  разглядел  словно  ноги  в
сапогах, прижавшиеся к дереву. Потому  и  промазал  автомат  Мартина,  что
Шнелль успел подняться по стволу  над  кустами.  Сейчас  я  уже  не  терял
времени: пистолет грохнул несколько раз, и грузное тело сорвалось вниз,  с
треском ломая кусты.
   - Готов, кажется. Полголовы снес, - сказал, освещая упавшего, Мартин.
   Я отвернулся к Мартину - глядеть на убитого Шнелля мне не  хотелось,  а
Мартин выглядел почти неотличимо от Шнелля, с таким же галуном на  мундире
и в таких же сапогах. Только их и лампас  на  штанах  вырвала  из  темноты
тоненькая струйка света.
   - Где Борис? - прохрипел я: голос мне едва повиновался.
   - Ждет нас у поваленного дерева. Надо открыть шлагбаум.
   Мы оттащили в  сторону  срубленный  ствол  -  трое  в  серых  мундирах,
ординарный полицейский патруль. Я только подумал: "Что будем делать, когда
машина остановится  у  поворота  к  голубым  протуберанцам?  Нажать  рычаг
ручного стартера и продолжать путь? Но постовые с лошадьми  могут  поднять
тревогу. Правда, обычно в эти часы постовых на конечном пункте уже  нет  и
патрульные последней машины добираются до заставы пешком. Ну  а  если  нас
встретит сам Оливье, у которого есть все основания тревожиться, или пошлет
навстречу нам верховых с запасными лошадьми?"
   Я поделился своим беспокойством с друзьями.
   - Ну и что? - равнодушно заметил Мартин. - Мы пройдем сквозь  пятно,  а
они нет.
   - А если не пройдем?
   - Уйдем в лес или будем отстреливаться.
   - От кого? От Оливье? - спросил я таким  тоном,  что  тут  же  вмешался
Зернов:
   - Он твой друг, Юра?
   - Почти.
   - Порядочный?
   - А с кем я могу дружить, по-твоему?
   - Значит, на него можно рассчитывать?
   - В каком смысле?
   - В прямом. Не подведет?
   - Думаю, нет. Ко мне он относится по-товарищески.
   - Тогда рискнем.
   Так и произошло. На конечной остановке нас ждал с лошадьми Оливье.
   Я вышел один.
   Близился  рассвет,  окружающий  сумрак  синел,  тени  становились   все
различимее. Даже виднелись голубые протуберанцы вдали. Только  сейчас  они
казались низвергающимися с неба темно-синими, почти черными водопадами.
   Оливье издали заглянул в кабину:
   - Ты один?
   - Нет.
   - Почему же они не выходят?
   - Это не они. Тебе можно довериться, Оливье. Больше  друзей  у  меня  в
полиции нет. Шнелль и Губач пытались меня прикончить. Но  вышло  наоборот.
Теперь я в твоих руках, Оливье.
   Он засмеялся:
   - Их никто не пожалеет, Ано. Будь покоен.
   - А теперь оставь меня, Оливье. Ты замещаешь меня на заставе до завтра.
И ничего не спрашивай: все расскажу потом.
   - А сейчас?
   - Еду дальше.
   - Куда?
   - До конца с этой машиной. Туда, откуда они выходят.
   - Не пройдешь. Воздушный заслон. И сила, понимаешь  ли,  Ано,  -  сила,
которая прижимает тебя к земле. Ты еще не знаешь...
   - Знаю.
   Я поднялся в кабину и крикнул все еще недвижимому Оливье:
   - И никому ни слова до завтра.
   - А если Бойл? - услышал я.
   - Скажи: взял отпуск до вечера.
   Ответа  я  не  услышал.  Мартин  уже  нажал  ручной   стартер,   дверца
автоматически захлопнулась, и машина ровно и бесшумно  свернула  к  черным
сияющим водопадам.
   Они двигались нам навстречу, но  ничто  не  останавливало  нас;  только
светлое пятно в темно-синей стене становилось все шире и ярче.
   - Фиолетовое пятно, - прошептал Зернов.
   Слов не было. Мы молчали, когда наша  черная  бесшумная  махина  прошла
сквозь лиловый туман и по глазам ударил выплеснувшийся из ночи день.
   Как старый библейский Бог, кто-то сказал: "Да будет  свет",  -  и  стал
свет.




        ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПЯТЬ ХЛЕБОВ И ДВЕ РЫБЫ


        24. НА БЕРЕГУ "ГЕНИСАРЕТСКОГО ОЗЕРА"

   Но свет был красный, почти розовый, свет утренней зари,  когда  еще  не
взошедшее солнце разливает багрянец  по  небу.  Он  окружал  нас  туманным
куполом, вызывая смутно знакомые воспоминания. Машина остановилась сама, и
дверцы распахнулись, как бы приглашая нас  выйти.  Мы  выскочили  один  за
другим и даже не заметили, как и куда исчез  доставивший  нас  экипаж.  Он
просто растаял или провалился сквозь землю, оставив нас  посреди  розового
купола.
   Я  оглянулся:  фиолетовая  пленка,  тугая  и   непрозрачная,   медленно
затягивала  отверстие  в  куполе,  словно  лепестки   диафрагмы   об®ектив
фотокамеры.  Они  чуть  вздрагивали,  как  от  легкого  ветерка,  а  пятно
становилось все меньше и меньше,  пока  наконец  не  превратилось  в  едва
заметную точку на матовой стенке купола. А потом и она исчезла, растаяв  в
красноватом тумане.
   - Кажется, влипли, - произнес Мартин.
   Никто не ответил. Мы все еще переживали внезапную потерю свободы. Такое
же чувство, наверно, испытывает узник, глядя  на  тяжелую  дверь  тюремной
камеры, отрезавшую его от мира. Что ждет нас? Как долго пробудем мы в этом
пугающе непонятном, но чертовски заманчивом заключении? Что оно сулит нам?
Новые приключения в стране моделированных призраков,  ворвавшихся  однажды
не в здешний, а в парижский отель "Омон"? Похоже на то. По  крайней  мере,
по цвету.
   Глаза уже привыкли к красноватому освещению нашей ни на что не  похожей
темницы. Метров двадцати в длину, она, если приглядеться, могла показаться
выпуклой линзой, разрезанной по диаметру. В нескольких  шагах  перед  нами
алый туман сгущался, образуя ровную,  без  просветов  стену.  Я  говорю  -
стену, только потому, что у  меня  нет  более  подходящего  слова.  Тонкая
пленка на густеющем клее или поверхность изгибающейся желеобразной массы.
   Я шагнул вперед и протянул руку. Пальцы  встретили  что-то  мягкое,  но
упругое, как резина.
   - Фокусы из Сэнд-Сити, - пренебрежительно сказал Мартин,  повторив  мой
жест.
   - Откуда? - не понял Зернов.
   - Из Сэнд-Сити.  Помните,  я  писал  Юри?  Такая  же  упругая  чернота,
заполнявшая моделированные дома. Здесь тот же трюк, только цвет другой.