линии. Мы еще не видели ни  шоколада,  ни  жареных  кур,  ни
серебряной фольги. Все это тоже где-то формуется, охлаждается и плывет  на
склады. Спросишь: где склады?  Вероятно,  там,  где  загружают  машины.  У
выхода в Город.
   Он  встал  со  своего  застывшего  облака   и   заковылял   в   розовое
пространство, неизвестно куда. Страх, что он тут  же  исчезнет,  мгновенно
погнал нас за ним. Я даже шашлык не доел - так и бросил вместе со шпагой.
   В наш розовый вакуум вдруг ворвалось что-то темное и большое, возникнув
горой не горой, а каким-то  непонятным  пригорком  или  камнем,  преградив
путь. Я отшатнулся, почувствовав, как дрогнуло  у  меня  под  рукой  плечо
Мартина. Темная масса не двигалась. "Не узнал?" -  услышал  я  насмешливый
шепот Зернова. Впереди чернел кузов продовольственного фургона.
   Мы подошли ближе. Кабина была  пуста,  и  все  дверцы  плотно  закрыты.
По-видимому, загрузка фургона произошла раньше и где-то в другом  цеху.  Я
встал на подножку и попробовал открыть дверцу - ничего не вышло.
   Я едва успел отскочить, как  черный  автофургон  беззвучно  двинулся  в
сторону.
   Куда? В розовой дымке уже  возникали  очертания  знакомого  фиолетового
пятна. Оно темнело  как  вход  в  тоннель,  открывшийся  в  мутных  клубах
распыленного в воздухе сурика. Откуда-то издалека пахнуло ночной сыростью,
влажной листвой - запахами близкого леса. Какое-то мгновение  черная  тень
фургона была еще видна в лиловом  тоннеле,  и  мне  даже  показалось,  что
где-то  над  ней  в  разрыве  прикрывающей  тоннель  пленки  высоко-высоко
мелькнула еле заметная звездочка. Я вспомнил о  колючих  кустах  по  краям
стекловидного лесного шоссе, росистую траву под ногами, ржание ожидавших в
темноте  лошадей  -  видение  живого  мира  за   голубыми   протуберанцами
континуума обрадовало до предательской слезы на  глазах.  Хорошо,  что  ее
никто не увидел.
   Потрясенный, я даже не расслышал, о чем говорили между собой  Зернов  и
Мартин, - только последние слова:
   - Проморгали машину!
   - Успеем.
   Только теперь я разглядел в центре окружавшего нас пустого пространства
знакомое золотое блюдце,  тускло  поблескивавшее  посреди  смятой  розовой
скатерти. Точно в таком же исчез и возник снова во  время  нашей  недавней
экскурсии Мартин.
   - Телепортация, - вырвалось у меня.
   И, как бы в подтверждение моих слов, посреди золотой  плоскости  возник
новый  черный  фургон.  Он  стоял  на  месте   прежнего,   только   тогда,
взволнованные увиденным, мы не разглядели под ним  золотого  пятна.  Новый
фургон появился сразу, как чертик  из  ящика,  -  просто  возник,  и  все,
привычный, массивный, с длинным широким кузовом  и  просторной  кабиной  с
большим смотровым стеклом.
   Вдруг дверцы кабины открылись, и мы, уже не спрашивая  ни  о  чем  друг
друга, не удивляясь и не пугаясь, полезли внутрь  один  за  другим.  Я  не
помню, открылись ли вместе с кабиной и дверцы кузова, -  думаю,  что  нет:
едва ли здесь перед выходом за пределы континуума фургоны вообще открывали
свои дверцы. Для кого? Все дегустации и проверки были уже  давно  сделаны.
Нет, сезам "облаков" открылся специально для нас, выпуская  на  свободу  в
Город. Миссия  наша,  предпринятая  без  согласования  с  "облаками",  но,
очевидно, ими одобренная, была закончена.
   - А где они загружаются? - вдруг спросил Мартин.
   Зернов только плечами пожал: не все ли равно теперь, мы  уже  этого  не
увидим.  Дверцы  кабины  захлопнулись,  тихо  щелкнув,  и  фургон  так  же
беззвучно и плавно, как и предыдущий, двинулся к фиолетовому тоннелю.
   - Финис, - щегольнул любимым словечком Зернов.
   Но мы-то знали, что до конца еще далеко.




        ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ПЕПЕЛ КЛААСА


        33. ГНЕВ КАРДИНАЛА

   Возвращались мы сквозь толщу фиолетового тумана или взвеси, не мешавшей
дышать, но мешавшей  видеть  и  слышать,  как  мне  показалось,  несколько
дольше, чем  когда  в®езжали  в  континуум.  Может  быть,  с  нас  снимали
какие-нибудь энцефалограммы с записью мыслей и  выводов  о  модели  земной
жизни, построенной "облаками" в неизвестно каком уголке нашей или не нашей
галактики.  Не  впечатление  же  наше  о  заводе-континууме   интересовало
"всадников  ниоткуда"  -  тут  для  них  все  было  привычно  и  слаженно.
Неслаженной была жизнь, к которой мы возвращались.
   Незаметно  туман  почернел,  сгустился  до  ночной  темноты,   блеснули
незнакомые звезды на небе, к которым я так и не мог привыкнуть,  вблизи  и
вдали легли зубчатые тени леса. Мы выехали к повороту на шоссе,  и  машина
остановилась.  Тихонько  щелкнув,  открылись  двери  кабины;   из   лесной
благостной тихости вдали донеслось конское ржание и - совсем близко чьи-то
слова и смех: машину, как обычно, поджидали спешившиеся патрульные.  Зная,
с какой стороны они подойдут к открытой кабине, мы выскочили  с  другой  в
темноту. "Никого", - сказал, как мне показалось, разочарованно и  тревожно
голос подошедшего Оливье, а незнакомый голос очередного  патрульного  -  я
мало кого знал на заставе - спросил: "Вы о чем,  лейтенант?  Ведь  это  же
от®езжающая, а  не  прибывающая  машина".  Оливье  вздохнул;  я  отчетливо
услышал, как он щелкнул сейчас же пальцами - признак тревоги и нетерпения,
- и, честно говоря, обрадовался: беспокоится парень.  "Так,  -  сказал  он
патрульным, - порядок.  Поезжайте".  И  машина  уже  без  нас  растаяла  в
окружающей темноте.
   Тень Оливье молча двинулась к лесу, где ждали стреноженные  лошади.  Он
прибыл один вместо конюхов и не затем, чтобы  только  отвести  лошадей  на
заставу, а потому, что втайне надеялся на мое возвращение.
   - Оливье! - позвал я.
   Тень впереди остановилась.
   - Ано?
   Удивление,  оборвавшаяся  тревога,  вмиг  снятое  напряжение  и  просто
радость слились в этом негромком вскрике.
   - Как видишь или, вернее, слышишь, - засмеялся я.
   - Неужели оттуда?
   - Оттуда.
   Зернов и Мартин подошли ближе.  Незачем  было  прятаться  и  оттягивать
встречу.
   - Эти с тобой? - спросил Оливье.
   - Со мной. Это Борис. - Я дотронулся в темноте до Зернова. - А это Дон.
Не зажигай фонаря - это не обязательно. Верные друзья и добрые парни.
   - Плохих не выберешь, - отозвался Оливье.
   - Их нужно поскорее отправить в Город. Мундиры, сам понимаешь, липовые.
Включи по одному в патруль и отправь с какой-нибудь подходящей машиной.
   - Куда?
   - На улицу Дормуа.
   Я имел в виду "Фото Фляш" - ателье, которое после гибели Маго  и  ухода
Фляша в  глубокое  подполье  удалось  арендовать  Зернову  не  без  помощи
Томпсона. Там он с Мартином мог переодеться и переждать до  утра  -  не  в
полицейских же мундирах являться в "Омон".
   - Посмотри маршруты рейсов и подбери парочку с остановками  поблизости,
- прибавил я.
   - Зачем?  Я  их  наизусть  помню.  Одиннадцатый  и  двенадцатый  рейсы.
Остановки у булочной Фрезера и у кафе Марди. Там близко.
   Меня больше тревожило, как Зернов доберется до заставы:  ездить  верхом
он так и не научился. Но Мартин  меня  успокоил:  "Доберемся.  Езды  всего
четверть часа. Темно, и смеяться некому". Так и добрались. Оставив  друзей
дожидаться у дороги - незачем было им привлекать  внимание  в  полицейской
казарме, - мы с Оливье прошли в дежурку.
   - Включаюсь, - изрек торжественно Оливье.
   Я сделал вид, что не понял.
   - Во что?
   - Во все, что бы ты ни предпринял. На меня тоже можно положиться.
   - Верю. Но пока тебе  лучше  оставаться  в  стороне.  Дело  опасное,  и
рисковать не стоит.
   Оливье обиделся:
   - Я, кажется, никогда не был трусом.
   - Знаю. Но ты не знаешь, на что мы идем.
   - На грязное дело ты сам не пойдешь.
   - Не пойду. Но сейчас,  подчеркиваю,  сейчас  лезть  в  огонь  незачем.
Договоримся  позже.  Обязательно  договоримся  -  обещаю.  Пока  же  тебе,
полицейскому, лучше не знать всего, что мы знаем.
   - Ты тоже полицейский.
   "Сказать или  не  сказать?  Все  равно  сказать  придется,  если  ищешь
союзника. Для врага же Оливье и так знает больше,  чем  нужно.  Достаточно
для того, чтобы всех нас поставить к стенке. Рискну".
   - Я разведчик во вражеском лагере, - не сказал - выдохнул я.
   Но эффекта не получилось. Слова "разведчик" в  нашем  его  понимании  в
словаре Оливье не было. Пришлось пояснить.
   - Я из Сопротивления, понял?
   - Я давно это понял, - сказал Оливье. - Добрые люди не идут в полицию.
   - А ты?
   Я знал, что Оливье - сын полицейского,  и  Оливье  знал,  что  мне  это
известно. Но мне хотелось услышать его ответ.
   - Я в мать, а не в отца, - признался он. - Галун  меня  не  тешит.  Тем
более дела. - Он вздохнул и  прибавил:  -  Я  с  тобой,  Ано,  что  бы  ни
случилось дальше. И так уж случилось многое.
   Он многозначительно замолчал, ожидая обещанного рассказа. И я рассказал
обо всем, что мы видели  за  голубыми  протуберанцами.  О  тайном  тайных,
неведомом даже самому Корсону Бойлу. То, что Оливье  не  понял,  я  обещал
об®яснить впоследствии: о "всадниках ниоткуда" походя не расскажешь. Но  о
заводе-континууме, созданном до Начала, пришлось выложить.
   - Почему вы называете это континуумом? - спросил Оливье.
   Об®яснить было трудно: Оливье латыни не знал.
   - Ты слушал когда-нибудь мессу?
   - Конечно.
   - На каком языке говорит кюре?
   - На церковном.
   - Это латынь, - сказал я. - А "континуум" по-латыни - нечто постоянное,
вечное. Этот завод никогда не остановится и никогда не иссякнет.
   - А если увеличится население?
   - Увеличится и об®ем продукции. Сколько затребуем, столько и получим.
   - Значит, не нужно уменьшать прирост населения?
   - Конечно.
   Оливье  задумался:  он  получал  и   переваривал   свой   первый   урок
политграмоты.
   - И можно снизить цены?
   -  На  продукты?  Бесспорно.  Хоть  вдвое.  Можно  даже  раздавать   их
бесплатно, но тогда придется коренным образом изменить  экономику  Города.
Сразу это трудно.
   - Я не очень хорошо тебя понимаю, - растерянно признался Оливье. -  Но,
по-моему, Бойл ничего не захочет менять.
   - Почему?
   - Потому что это... ну, в общем... невыгодно.  -  Оливье  нашел  нужное
слово.
   - Кому невыгодно? Городу?
   - Ему самому невыгодно.
   - Соображаешь, - усмехнулся я ободряюще.  -  Пошевелим  мозгами  и  все
поймем. Конечно, Бойл ничего не захочет менять.
   - А если ему рассказать?
   - Зачем?
   - Убедить. В их же интересах понизить цены.
   Еще бы! Если бы Корсон  Бойл  действительно  убедился  в  неистощимости
дарованного ему богатства, он бы кое в чем реформировал экономику  Города.
Может быть, даже и политику. Это бы только повысило и его личный  престиж,
и престиж его хунты. Из замаскированного диктатора он вырос бы  до  живого
Бога. Но какой правитель поверит  голословному  утверждению  трех,  с  его
точки зрения, авантюристов? Кто подтвердит наш рассказ? Кто проверит  его,
если сквозь фиолетовый коридор можем пройти только мы? Уже за одно это нас
расстреляют или повесят на  первом  лесном  суку.  Опасных  свидетелей  не
оставляют в живых.
   Я сказал все это Оливье, в заключение добавив:
   - Что в наиболее выгодном для Города случае сделает Корсон Бойл? Сменит
ценник в продовольственных магазинах. Не лучше ли уж сменить его самого?
   Моя реплика не испугала и не удивила меланхоличного Оливье.  Он  просто
обдумал ее и спросил:
   - А на кого? Одного убили, придет другой. Какая разница?
   "Соображает, - подумал я. - Трезвый ум. Такого не соблазнишь романтикой
покушения".
   - Сменить всю клику, - сказал я вслух.
   - С чем? С луками против автоматов?
   - Найдутся и автоматы.
   Оливье снова замолчал, размышляя.
   - Трудно, очень трудно, - вздохнул он.
   - Такие победы легко не даются, - сказал я и покраснел: ну и штамп!
   Хорошо, что хоть Оливье  не  смотрел  на  меня,  а  быть  может,  и  не
вслушивался. Он просто молчал. Я почти догадывался, что с ним  происходит:
он выбирал "с кем?". С нами или остаться нейтральным? И я почти предугадал
вопрос, который наконец последовал:
   - Что же мне делать?
   - Пока жив - молчи. И помни: пока молчишь - жив.
   - Угрожаешь?
   - Не я. Твое же начальство тебя не помилует. За одни раздумья.
   - А где Шнелль? - вдруг спросил он.
   - Лежит в лесу под придорожным кустом, если лисы не с®ели.
   - И Губач?
   - Я уже говорил тебе. Забыл или жалеешь?
   - С ума сошел! Как справился?
   - Пощелкали. Я разгадал их тактику сразу после Си-центра.
   - А если начнется следствие?
   - Скажу правду. А ты подтвердишь, что слышал,  как  они  договаривались
меня прикончить.
   Вовремя вспомнил Оливье о Шнелле, вовремя я подсказал ему легенду.
   Дверь с грохотом распахнулась от удара ногой, и в дежурке появился  сам
Корсон Бойл. Он был в парадном мундире, но  в  грязных  сапогах  -  должно
быть, ехал верхом. Судя по красноватым белкам и  воспаленным  припухлостям
под нижними веками,  он  производил  впечатление  кутилы  или  картежника,
смахнувшего со счетов еще одну бессонную ночь. Но он не  был  ни  тем,  ни
другим - значит, что-то случилось все-таки, если  даже  розовые  щеки  его
подтянулись и посерели.
   - Оставь нас, - бросил он Оливье.
   Тот вышел. Корсон Бойл прошел мимо, искоса и, как показалось  мне,  без
прежнего дружелюбия взглянул на меня. Он сел в мое кресло и кивком  указал
на противоположный стул:
   - Садись.
   Я сел.
   - Кто вчера привел последнюю машину? - рявкнул он, как выстрелил.
   Я вскочил:
   - Я.
   - Можешь отвечать сидя. Кто был в патруле?
   - Шнелль и Губач.
   - Кто это - Губач?
   - Патрульный из Майн-Сити.
   - Почему переведен сюда?
   - Заключенные вынесли ему смертный приговор.
   - Где оба?
   - Убиты.
   - Кем?
   Мне показалось, что он все знает, и я пошел напролом:
   - Мной. Я убил обоих, защищаясь на первых километрах лесной дороги.
   Бойл, должно быть, не ожидал такого ответа. Он пожевал губами и спросил
уже мягче:
   - Что значит - защищаясь?
   - Как защищаются, комиссар, когда на тебя нападают?
   - Они стреляли, верно. Мы это проверили.
   Хвала Мартину, предварительно опустошившему магазины их автоматов.
   - Но в кого они стреляли, Ано?
   - Они еще до от®езда сговорились меня прикончить.
   - Откуда знаешь?
   - Меня предупредил Оливье. Он слышал их разговор на крыльце. Дверь была
открыта. Он еще вчера написал рапорт на ваше имя. Я  задержал  его:  хотел
об®яснить лично.
   Бойл долго молчал. В холодных глазах его не промелькнуло ни доверия, ни
теплоты.
   - Все-таки странно, - наконец сказал он. - Их было двое против  одного.
А Шнелль стрелял без промаха.
   - Я все время был начеку с от®езда из Си-центра,  как  только  они  оба
перебрались в кабину. Там они не рискнули меня пристрелить: я не  выпускал
из рук автомата. Но я ожидал какой-нибудь штучки вроде завала. И дождался.
Кто срубил дерево, не знаю - вероятно, у них был сообщник. Но когда машина
остановилась, я не выскочил первым, на что они, вероятно, рассчитывали,  а
предложил им выйти и посмотреть, что случилось. Они не выстрелили сразу  -
в этом была их ошибка, - а позвали меня. Якобы на помощь.  Я  выпрыгнул  и
мгновенно плюхнулся на шоссе под колеса. Грохнули две очереди,  но  поверх
меня. По звуку выстрелов я понял откуда и ответил. Кстати, я тоже  стреляю
без промаха, комиссар.
   Бойл все еще сомневался:
   - Я давно знаю Шнелля. Шнелль и убийство товарища - это несовместимо.
   - Он невзлюбил  меня  после  скачек,  затаил  злобу  после  экзамена  и
возненавидел, когда начальником заставы стал я, а не он.
   - Может быть, и зря, что не он, -  задумчиво  произнес  Бойл.  -  Может
быть, я ошибся. А теперь начальником я назначу Минье из Майн-Сити.
   Я слыхал о Минье, заместителе начальника лагеря,  -  тупом  и  жестоком
солдафоне, яростно ненавидимом заключенными. Почему  его  переводят  сюда?
Из-за меня? Едва ли.
   Внутренне даже довольный, что расстаюсь с опротивевшей мне казармой,  я
поднялся.
   - Разрешите вопрос, комиссар.
   - Мог бы задать его сидя.
   - Я разжалован, комиссар?
   - Пока еще нет. Есть шанс сохранить лейтенантские нашивки.
   - Тогда еще один вопрос, комиссар. Почему Минье, а не Оливье?
   - Оливье поедет вместе с тобой.
   Я знал, что спрашивать больше не полагалось, но у меня вырвалось:
   - Куда?
   - В Майн-Сити.
   Теперь  уж  я  сел  без  всякого  разрешения,  донельзя  растерянный  и
ошеломленный. Вероятно, это отразилось у меня на лице, потому  что  Корсон
Бойл засмеялся. Кстати, впервые после его появления в дежурке.
   Гроза прошла мимо.
   - В Майн-Сити готовится бунт, - пояснил Бойл. - Нам  сообщили  об  этом
информаторы - у нас есть свои в каждом бараке. Но когда  именно,  выяснить
пока не удалось: на другой день  трех  информаторов  нашли  задушенными  в
шахте. Одного убили куском угля. А  на  столе  у  себя  Минье  нашел  свой
смертный приговор, изложенный  печатными  буквами.  Он  так  испуган,  что
рассчитывать  на  него  в  лагере  уже  не  приходится.   Конечно,   можно
расстрелять каждого десятого или пятого, но что мы узнаем?  Ничего.  Кроме
того, нам сейчас нужны  рабочие  -  необходимо  форсировать  добычу  угля.
Потому я и посылаю тебя на место Минье. Бриск,  начальник  лагеря,  тяжело
болен, толку от него мало. Значит,  тебе  понадобится  помощник.  А  лучше
Оливье не найдешь.
   Я не выразил ни угодливой радости, ни служебной готовности.
   - Недоволен? - спросил Бойл.
   - Не очень, - честно признался я. - Дела я не знаю, а дело нелегкое.  И
лагерники, по-моему, отлично сорганизованы.
   - Вот ты и докопаешься до организации бунта, сорвешь его  подготовку  и
ликвидируешь зачинщиков. Как? Дело твое. В качестве  начальной  меры  могу
подсказать.  Смени   связь   с   Городом.   Связь   поддерживается   через
вольнонаемных шоферов, подвозящих продукты для кухонь. Смени всех. Связи в
Городе есть? Есть. Значит, и люди найдутся. Вмешиваться не буду.
   Я постарался сдержать улыбку. Люди, конечно, найдутся: Фляш подберет их
сколько  угодно.  Неплохо  одним  из  водителей  послать  Мартина.  Совсем
неплохо. Я наконец разрешил себе улыбнуться: нам потрясающе везло.
   Бойл вскинул брови.
   - Рано.
   Я не понял.
   - Улыбаться рано. Вот взгляни. - Он желчно усмехнулся  и  протянул  мне
сложенный вчетверо газетный лист"
   То был очередной  номер  подпольной  газеты  сопротивленцев  "Либертэ",
вернее, ее английский  дубликат  "Фридом"  -  детище  предусмотрительности
Зернова и активности Мартина. Последнего я узнал по перу в фельетоне "Игра
с джокером", высмеивающем самого  Бойла.  Как  джокер,  подменяющий  любую
карту, всесильный диктатор появлялся то в мундире начальника  фуд-полиции,
то под личиной скакового мецената  и  коннозаводчика,  то  под  еще  более
скромной вывеской владельца ресторана "Олимпия" (последнее  Мартин  узнал,
конечно, от своей барменши). Хроника рабовладельческих нравов в  Майн-Сити
плюс статистика систематического сокращения населения Города  об®ясняли  и
резкость Бойла, и его несдерживаемое раздражение. Но тревожило его другое.
   - Сослали редактора, разгромили  типографию,  даже  бумагу  вывезли,  а
пакость эта выходит, - вдруг сказал он.
   Я понимал недоумение Бойла. Профессиональная память его не знала  опыта
борьбы с революционным подпольем: в Сэнд-Сити  такого  подполья  не  было.
Полисмены Сэнд-Сити чинили расправу  над  коммунистами,  неграми  и,  если
требовалось, над мелкими нарушителями общественного благополучия - крупных
гангстеров они не трогали. Если  бы  "облака"  смоделировали  жандармского
умельца Медникова из московской охранки, тот сразу понял бы, что перед ним
продукт хорошо сорганизованного  подполья.  Бойл  этого  не  знал,  считая
Сопротивление чем-то вроде гангстерской шайки. Но  оно  уже  начинало  его
тревожить.



        34. ПЛЕТКА И ШОКОЛАД

   Мы выехали в Майн-Сити на рассвете по окружной дороге  в  сопровождении
эскорта  патрульных  с  автоматами.  Вдвоем  было  небезопасно:  одинокого
полицейс