Александр Абрамов, Сергей Абрамов. Рай без памяти

   -----------------------------------------------------------------------
   Трилогия "Всадники ниоткуда", книга вторая.
   "Всадники ниоткуда". М., Центрполиграф, 1997.
   OCъ & spellcheck by HarryFan, 11 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МИР ВХОДЯЩЕМУ


        1. ГОСТИ С¬ЕЗЖАЛИСЬ НА ДАЧУ

   Не помню, кто из нас процитировал Пушкина,  когда  наше  такси  отважно
свернуло с Киевского шоссе  на  путаницу  горбатых  дачных  проселков.  Но
цитата  в  точности   соответствовала   действительности:   гости   именно
с®езжались на дачу. Мои  гости.  Ирина  уехала  с  академиком  в  Ригу  на
симпозиум биофизиков - Осовец не доверился другой стенографистке,  -  а  я
остался единственным и полновластным хозяином садового участка с коттеджем
из фанеры, шестью эмбрионами яблонь и тремя березками у садовой калитки.
   Гостей  было  трое:  Мартин,  приехавший  из  Нью-Йорка   по   маршруту
"Интуриста" и без помощи локатора нащупавший меня в  студийной  монтажной,
Толька Дьячук, оторванный нами от институтской  ЭВМ,  и  Борис  Аркадьевич
Зернов,  извлеченный  с  редакционной  "летучки"  в   журнале   "Земля   и
Вселенная".  Три  мушкетера  и  д'Артаньян,  проникшие  в  тайну   розовых
"облаков" и одно время затмившие блеск всех земных "звезд"  от  Сальвадора
Дали до Жана Маре. Судьба уготовила нам встречу не двадцать лет,  а  всего
три  года  спустя,  но  температура  дружеской  радости  была   не   менее
оптимальной.  Зернов  даже  забыл  плащ  на   редакционной   вешалке,   но
возвращаться мы не стали: машина к этому времени уже пересекла  московскую
кольцевую, а счетчик угрожающе достиг трехзначной цифры.
   Встреча друзей состоялась на  дачной  веранде  за  бутылкой  настоящего
скотча, привезенной Мартином, совсем как на  пикнике  где-нибудь  в  штате
Мичиган, недалеко  от  Великих  озер.  Только  вместо  штата  Мичиган  был
Нарофоминский район Московской области, а вместо Великих озер -  невеликий
Чуркинский пруд с относительно живописной рощицей на берегу, которую можно
было пройти вдоль за пятнадцать минут, а поперек -  за  четыре.  От  нашей
веранды до рощи было примерно сто метров дачной улички, пыльного  проселка
и вытоптанной травы по берегу пруда. Все эти  географические  подробности,
как увидим, пригодятся в дальнейшем.
   Всего три года прошло с нашего от®езда  из  Гренландии,  а  память  уже
успела многое стушевать. Капризная  и  непрочная  штука  эта  человеческая
память, как дешевый старый будильник, иногда звенит, когда это  совсем  не
нужно, и молчит, когда вы так на него надеетесь. Совсем недавно, казалось,
исчезли розовые "облака", изменившие облик нашей планеты, а газеты и радио
уже ищут свежих мелодий для своих ежедневных запевок. Правда, еще пишут  о
новых курортах, вырастающих, как грибы после дождя, на берегах потеплевших
рек и морей, о комфортабельном плавании через Северный полюс и  о  снежных
беретиках, надеющихся дорасти до  былых  снежных  шапок  на  Кавказе  и  в
Гималаях. Но серьезные разговоры  о  феномене  розовых  "облаков"  ведутся
только на страницах научных изданий. Честно говоря, и мы их между собой не
ведем, как постаревшие мушкетеры, давно  забывшие  о  подвесках  королевы.
Д'Артаньян вернулся в приемную короля, а я - в монтажную киностудии. Ирина
делит  обязанности  строгой  жены  с  еще  большей  строгостью   секретаря
академика. Толька по-прежнему вычерчивает карты циклонов и антициклонов, а
Мартин осваивает  амплуа  нью-йоркского  газетчика.  Лишь  Зернов,  где-то
обобщающий  материалы  парижского  конгресса,  до  сих  пор  верен  памяти
пережитого, и лишь в его присутствии наши встречи нет-нет  да  вернутся  к
мечтательному "а помнишь?". "А помнишь собрание в столовке  Мирного?",  "А
где сейчас Мак-Эду?", "А дуэль свою помнишь?", "А фиолетовое пятно?".
   И  сейчас  это  "помнишь"  сопровождало  чуть  ли  не   каждый   глоток
крепчайшего скотча.
   - А помнишь пресс-конференцию в отеле "Омон"?
   - Мартин не был, - поправляет Зернов.
   - Я другое помню. Коньяк в Сен-Дизье - мечта!
   - Борис, а как мы с тобой на лестнице сидели! В "Омоне", помнишь?
   Разговор идет по-английски, и Мартин тотчас же вмешивается:
   - Я другую лестницу помню.
   - Это какую?
   - В казино. Как я по ней из автомата полоснул.
   - И кончился Ланге. Кстати, ты, говорят, потом его живого встретил?
   - Было дело. Без автомата.
   - Жалеешь?
   - Зачем? Прямой справа - и он уже слюнки пустил.
   - А Этьен?
   Мартин морщится.
   - Он уже мертвый был, когда я ему о девушке из казино  напомнил.  "Иес,
сэр", "Ноу, сэр". А глаза стеклянные.
   Минутное молчание, и я спешу переменить тему:
   - Женился?
   - Нет. Девчонки нет подходящей.
   - А Мария?
   - Вернулся из Гренландии, а она уже замужем. Не  верила,  говорит,  что
вернусь. Кстати, знаешь за кем? За тем полицейским-оборотнем,  которому  я
башку продырявил, а он даже  не  пошатнулся.  В  жизни  он  штучка,  между
прочим. Геракл с медными пуговицами. Три фута в поперечнике.
   Мартин вздохнул, и я снова переменил тему:
   - Старика видишь?
   - Томпсона? Нет. Он сейчас в Пасадене грейпфруты выращивает. Вот такие.
- Мартин показывает что-то вроде арбуза.
   - Занятный старик, - говорит Зернов.
   Но я отрубаю:
   - Вредный.
   - Нет, - задумчиво поправляет Мартин. - Честный. Только...
   - ...без чувства юмора, - смеется Зернов.
   Мартин весело подхватывает:
   - Потому он меня и уволил в Гренландии.
   - Когда?
   - Вас еще не было. Мы только-только фиолетовое "пятно"  обнаружили.  Он
все: вакуум да вакуум. И пристал: "Вы, говорит, о вакууме Дирака слышали?"
Ну а я честно: "Нет, сэр". - "А кто такой Дирак, знаете?" Я  опять:  "Нет,
сэр". - "А Эйнштейн?" - "Ну, об этом  я  слышал  еще  в  колледже.  Служил
парень в бюро патентов, а потом теорию  относительности  придумал".  -  "А
что, говорит, стимулировало открытие этой теории?" - "Заработать хотелось,
сэр". Ну, он меня и уволил. Тут же. Приказал выдать наградные и  отправить
в Уманак. В Уманак я вылетел за вами, а наградные все-таки  выплатили.  Не
мелочился старик.
   Почему-то стало темнее, хотя до вечера было еще далеко.
   - Гроза, что ли, собирается? - спросил я, выглядывая с веранды.
   - Гроза прогнозом не предусмотрена. Без осадков, - важно сказал Толька.
   Все засмеялись, даже Мартин, которому я перевел реплику Тольки.
   - Все прогнозы врут, наши тоже, - сказал он. - А ведь и  в  самом  деле
темнеет.
   Я повернул выключатель на стенке, но лампочка не зажглась.
   - Выключили на линии. Говорю - гроза.
   Но Толька все еще сопротивлялся:  признать  нашу  правоту  не  позволял
престиж.
   - Ни одной же тучки нет. Откуда гроза? Да и темнеет не дальше рощи.  За
ней светло.
   Но что-то на  небе  все  же  привлекло  его  внимание.  Он  нахмурился.
Какой-то сумеречный заслон закрывал от нас дальнее, не затемненное  тучами
небо, и в  этой  непонятной  сумеречности  то  и  дело  мелькали  какие-то
тоненькие, но яркие белые вспышки, точно искры электросварки.
   - Непонятно, - проговорил он, как мне  показалось,  с  какой-то  ноткой
тревоги.
   - А косяки у двери совсем посинели, - заметил Зернов.
   Действительно, белые косяки открытой  в  комнату  двери  стали  неровно
синими, причем синева расползалась и темнела.
   - А туча не черная, а лиловая, - сказал Мартин.
   Посыпались эпитеты:
   - По-моему, багровая.
   - Дальтоник. Нормальная крышка рояля. Даже блестит.
   Мартин почему-то поднес к уху часы.
   - Стоят.
   - И у меня, - сказал Зернов. - Без четверти шесть.
   Я не успел ответить - что-то  ударило  меня  по  глазам.  Тьма.  Черный
бездонный провал, в котором исчезло все - и дом, и веранда, и мы  сами.  А
может быть, это погасло солнце? Ведь такой тьмы не бывает даже во  сне.  И
первое свидетельство обострившихся ощущений: стало  странно  жарко  и  еще
более странно тихо. Даже сравнить нельзя это с тишиной одинокой  бессонной
ночи. Где-то тикают часы, скрипит  пол,  капает  вода  в  кране.  А  здесь
какая-то первобытная мезозойская тишина. И неподвижность. Сижу, а тела нет
- не космическая невесомость, а просто высвободившийся из тела  дух,  если
называть  духом  неугаснувшее  сознание.  Я  сказал:  сижу,  но  это  лишь
привычный образ - просто ничего не чувствую и  пальцем  двинуть  не  могу.
Паралитик. А сознание  не  только  не  погасло  -  наоборот:  обострилось.
Спрашивай, гадай, прикидывай, что случилось. А спросить - голоса нет да  и
не у кого: жаркая тьма кругом и беззвучная немота, даже листья в  саду  не
шуршат.
   Может быть, это смерть? Может быть, так умирают? Может  быть,  это  уже
загробная жизнь?



        2. ГДЕ МЫ?

   Загробную тьму вдруг прорезали белые молнии. Она раздвинулась, как  еще
темные створки экрана только что включенного телевизора. И,  как  правило,
сначала включился звук: я услышал испуганный голос Тольки:
   - Кто-нибудь жив?
   И тотчас же откликнувшегося Мартина:
   - По-английски, Толя. Я рядом.
   Я вдруг обрел свободу движения: плюхнулся на пол, как будто из-под меня
выбили стул. И странное дело: пол оказался сырым и мягким. Я провел  рукой
- трава. А затем с такой же телевизионной цельностью -  не  постепенно,  а
сразу и полностью - стало видно все окружающее. Зернов и Мартин сидели  на
поваленном молнией, обуглившемся стволе, должно быть, столетнего дерева, а
мы с Толькой ворочались перед ними в росистой высокой траве.  Нас  окружал
лес, но не редкий и  живописный,  как  подмосковные  рощицы,  а  густой  и
непроходимый, сказочно-дремучий - точь-в-точь тайга где-нибудь подальше от
города или поселка. Но, пожалуй, все-таки это была не тайга: ни  елей,  ни
лиственниц, ни привычного таежного подлеска, ни  мошкары,  вьющейся  перед
глазами. Какие-то не таежные деревья вздымались над нами, закрывая небо. И
даже не подмосковные, скажем, ольха или береза, побуревший снизу тополь  и
даже не липа, которых и под Москвой-то становится все меньше и  меньше.  Я
разглядел  знакомый  мне  по  крымским  нагорьям  бук,  широколистый  вяз,
западноевропейский каштан  и  клен,  такой  могучий  и  древний,  каких  в
подмосковных лесах вы наверняка не найдете. Деревья  росли  тесно,  кучно,
перемешиваясь  с  закрывавшим  все  проходы   подлеском   -   по-видимому,
шиповником, но  не  по-нашему  густым  и  высоким.  Он,  как  искусственно
выращенная ограда, окружал нас со всех сторон,  не  оставляя  ни  малейшей
надежды для грибников или любителей лесных прогулок.  Для  таких  прогулок
тут требовался топор.
   - Ты что-нибудь понимаешь? - спросил я Зернова.
   Вместо ответа он задумчиво огляделся, как бы стараясь что-то понять,  и
вдруг потянулся к часам.
   - Идут, - удивленно заметил он, - и,  пожалуй,  это  самое  непонятное.
Помните, когда они остановились? Без четверти шесть. А  сейчас  без  пяти.
Простите, Мартин, - он перешел на английский, - я говорил о  том,  что  мы
здесь уже десять минут.
   - Где это - здесь? - спросил Мартин.
   Я улыбнулся: вопрос был точен. Самый нужный вопрос.
   - Не знаю, - честно ответил Зернов. -  Но  для  меня,  пожалуй,  важнее
знать, почему мы здесь. Что произошло на даче Анохина? Кто-нибудь  рискнет
об®яснить?
   - Может быть, взрывная волна? - предположил Мартин.
   -  От  чего?  Ядерный  взрыв?  Не  те  симптомы.  Даже  температура  не
поднялась. Потом, насколько мне известно, в этом районе нет ни научных, ни
промышленных об®ектов, работающих с веществами такой взрывной силы.
   - Ну а если порыв урагана? - спросил я.
   Толька фыркнул:
   - Где ты его обнаружил?
   - А помнишь, как вдруг потемнело? Внезапно и необычно.  Мало  ли  какие
бывают стихийные вспышки. Внезапно переместившийся откуда-нибудь смерч...
   - Чушь, старик, дремучая чушь. Смерч - это вихревое  движение  воздуха,
подымающее песок или воду в виде столба. Мы не в Сахаре и не в Атлантике.
   - Не придирайся к словам, - отбивался я. - Дело не в  терминах.  Скажем
грубее для ясности: ну, отнесло нас вихрем куда-нибудь километров за  сто.
За Оку. Леса там дай Бог!
   - "За Оку"! - передразнил Толька. - Оглянись получше. Ведь это  не  наш
лес.
   Я знал, что это не наш лес. Но мне хотелось знать, что думает Толька. А
думал  он  медленно,  тем  более  по-английски.  Иногда  перебивал   себя,
подыскивая или спрашивая перевод.
   - Как по-английски "ураган"? Понятно. Так вот: с ураганом  -  глупости.
Юрка  просто  не  знает,  что  такое  ураган,  как  он  возникает  и   как
передвигается.  Предположить,  что  мы  целехонько   перенесены   ураганом
куда-нибудь за тридевять земель, не могу. Слишком нелепо.
   - Почему за тридевять земель? - спросил Зернов.
   - А где вы видели такой лес? Под  Москвой  -  где?  Я  сын  лесника,  с
детства в лесу. Это не сибирская тайга и не Беловежская Пуща. И не Мещера,
- фыркнул он в мою сторону. - Ничего похожего.
   - Может быть, заповедник?
   - Заповедник тоже лес, только оберегаемый. И где? На Северном  Кавказе?
- Он с сомнением оглядел окружавшую нас зеленую крепость - Не похоже. Я  в
Теберде был и на Военно-Грузинской. Буковые  корабельные  леса  прозрачны,
солнцем просвечиваются. А здесь?
   Я последовал за взглядом Тольки: он был совершенно прав - не наш лес!
   - И на Америку не похоже, - прибавил Мартин.
   Я засмеялся: очень уж нелепой показалась мне эта реплика. Не  перенесло
же нас за океан моим предполагаемым ураганом.
   - Кто знает... - сказал Зернов.
   - Ты о чем?
   - О Фонтенбло. Ты не бывал под Парижем - не  знаешь.  В  Галлии  времен
Цезаря были, вероятно, именно такие леса.
   - А при чем Фонтенбло?
   - Если вымрет Европа, то лет через  триста  под  Парижем  будет  именно
такая тайга.
   - Случись это с нами три года назад, я бы не раздумывал о  причинах,  -
сказал Мартин.
   Мы переглянулись.  Три  года  назад  мы  видели  и  не  такие  сюрпризы
пространства и времени. Но розовые "облака" бесследно  исчезли  в  пучинах
космоса. Ни одна обсерватория не зарегистрировала их второго пришествия. А
вдруг?
   Именно это "а вдруг" пришло в голову каждому, потому что Зернов  тотчас
же откликнулся на реплику Мартина:
   -  По-моему,  и  сейчас  не  стоит  раздумывать.  Может  быть,  оно   и
повторяется...
   - Что именно? - Я все еще надеялся отсрочить догадку.
   - Не дури, Анохин. Тебе уже давно все ясно. И ураган  ты  придумал  для
игры воображения. Дьячук знает: не бывает  таких  ураганов.  Под  Москвой,
разумеется.
   - Значит, опять "они"? Откуда?
   Зернов засмеялся, а я покраснел. Но сдаваться мне не хотелось.
   - Значит, опять моделируется пространство и время. И лес  -  модель.  А
зачем им галльский лес времен Цезаря?
   Зернов молча встал, перешагнул обугленный молнией ствол и только  тогда
ответил:
   -  А  кому  нужны  эти   гадания?   Модель,   не   модель...   Реальная
действительность - это лес, из которого нужно выбраться.
   - Интересно как? - спросил Толька.
   Нас окружала плотная колючая стена густо  разросшегося  шиповника  или,
может быть, диких роз. Ни тропинки, ни прохода в кустах не было.
   - Погодите, мальчики, - сказал Мартин и вынул нож с белой пластмассовой
рукояткой. Тонкое, двусторонне отточенное  лезвие  выбросилось  из  нее  с
легким щелчком. Не нож, а мечта разведчика на вражеской территории.
   С легкостью, без всяких усилий, как будто бы он резал колбасу или хлеб,
Мартин вырубил проход в кустах, срезая ветки под самый корень.
   - У кого еще есть оружие? - спросил он.
   Мы опять переглянулись: никто не захватил с собой даже вилки.
   - А зачем? - удивился я. - Даже зверей здесь, по-моему, нет.
   - "По-твоему"! - передразнил Толька. - В лесу без ножа и палки  нельзя.
Надо хоть дубинки срезать.
   С помощью Мартина мы вооружились суковатыми  рогатками,  не  зная,  что
через   какой-нибудь   час   будем    благословлять    Тольку    за    эту
предусмотрительность. Пока же мы сшибали ими  огромные,  сметанного  цвета
грибы.
   - Может, шампиньоны?
   - А кто их знает: очень уж крупны.
   Есть никто не хотел. Ураган или не ураган, но что-то выбросило нас сюда
прямо с ужина, и  даже  мысль  о  еде  не  тревожила.  Может  быть,  через
час-полтора мы уже выйдем из этого проклятого леса? А там  что  Бог  даст,
как говорится: в Сен-Дизье не то видели.
   - Борис, - я тронул рогаткой пробиравшегося в чаще Зернова, - а  может,
и не было розовых "облаков"? Может быть, вся идея о втором их пришествии -
чушь? Может, с нами другая дичь приключилась?
   - Какая?
   - Ну, допустим, гипноз.
   - Массовый? Нас ведь четверо.
   - Бывает.
   - А кто же гипнотизер? Может быть, у тебя рядом Вольф Мессинг живет?
   - Не остри. Есть многое  на  свете,  друг  Гораций.  Ты  "Замечательный
случай с глазами Дэвидсона" помнишь? Где-то я читал, что Уэллс  ничего  не
выдумывал. Был такой случай.
   - Ну и что?
   - А то, что, может быть, мы по-прежнему сидим на веранде и вся эта дичь
только галлюцинация? Мираж.
   Зернов даже отвечать не стал, а зашагал дальше, пока его  не  остановил
крик продиравшегося впереди Мартина:
   - Завал!
   С трудом обретенный нами путь  -  девственную,  впервые  прокладываемую
здесь лесную тропинку - преграждала груда поваленных и  раскиданных  бурей
деревьев. Я пригляделся: все высокоствольные буки.
   - Вот в эту бурю я верю, - сказал Толька.
   С ним никто не спорил.
   - Ну как, будем искать обход или перебираться? - спросил Мартин.
   Он спрашивал у Зернова, по старой  памяти  считая  его  командиром.  Но
истинным командиром уже стал Толька.
   - Обходить далеко, - сказал он, - прямой смысл - через завал. На север.
Там и лес реже.
   Я усомнился:
   - Почему на север? Откуда ты знаешь?
   - Где солнце раньше было? Там. - Дьячук указал  в  сторону,  откуда  мы
вышли. - А где сейчас? Почти над нами. К полудню дело идет.
   - Вы что-то путаете. Толя, - вмешался Зернов.  -  Сейчас  на  моих  без
двадцати пяти семь: все-таки вечер, а не утро.
   - На ваших. А солнце в зените.
   Действительно, сквозь сомкнутые кроны платанов и буков  струился  почти
отвесный солнечный свет. Зеленая листва, как  темные  тюлевые  гардины  на
окнах, процеживала его, смягчая и рассеивая. На даче солнце уже  клонилось
к западу, жара спадала, когда мы  садились  за  стол,  а  здесь  с  каждой
минутой становилось все жарче и жарче.
   Еще одна загадка. Но раздумывать над ней мы не стали. Через  завал  так
через завал.
   Опираясь на свои рогатые  дубинки,  мы  прыгали  со  ствола  на  ствол,
стараясь не провалиться между  деревьями.  Завал  был  старый,  листья  на
ветках уже пожухли и осыпались, из-под стволов  высоко  выбивались  побеги
будущего подлеска. И он был широк, как река,  этот  рассыпанный  великаном
коробок спичек.
   А к концу, когда мы уже почти перебрались на  противоположную  сторону,
нас подстерегала беда.
   - Эй, глянь! - крикнул прыгавший впереди Толька.
   Но глянуть я не успел. Что-то рыжее  и  пушистое  прыгнуло  на  меня  с
такого же рыжего ствола сбоку. Острые когти вонзились в шею.
   "Рысь!" - мелькнула мысль.
   Не выпуская из рук дубинки, я оторвал от себя это рыжее и  швырнул  под
ноги - хорошо еще, что я прочно держался на двух спаренных бурей  стволах.
Это "что-то" было крупнее белки, но меньше рыси, и рассмотреть  его  я  не
успел, потому что оно снова прыгнуло мне на грудь. Я увидел  злые  зеленые
глаза и розовые ноздри. Кошка!
   Я с трудом опять оторвал  ее,  снова  бросил  и  ударил  дубинкой.  Она
по-домашнему пискнула и отползла за дерево. Сбоку снова что-то зашипело  -
другая! Такая же рыжая и  худющая.  Она  раскачивалась  на  тонких  ногах,
готовая к прыжку. Я встретил ее рогаткой, отшвырнул, она отлетела метра на
полтора и прижалась к стволу. Тут только я заметил, что  и  рядом  шел  не
менее жестокий и кровопролитный бой. В двух шагах от меня Толька, отбросив
ногой одну полосатую тварь,  до