все по своим местам.
     Гибель  советского  государства,  вопиющие публикации,  перечеркивающие
героическую историю моей  родины,  стали мощным дополнительным побудительным
мотивом взяться за перо и рассказать об изложенных в  этой  книге  событиях.
Эти личные воспоминания должны заставить  исследователей по-новому взглянуть
на  ряд эпизодов  нашей  и мировой истории, прекратить  подтасовку  архивных
документов  о наших внешнеполитических акциях, где порой приводятся заведомо
ложные номера архивных дел, литерных разведывательных операций.
     Эта книга появляется на свет и для того,  чтобы на примере 1930--1950-х
годов  показать  особую  опасность некомпетентного политического руководства
для судеб  миллионов  людей.  Когда политики действуют по принципу: "сначала
возьмем власть, удержимся в Кремле, а потом разберемся".
     В  апреле  1992 года генерал-полковник Волкогонов говорил мне: "Что  вы
так переживаете по поводу Украины, Павел Анатольевич, и Черноморского флота,
вы же  видите, они  сами  разваливаются  со  своим Крымом и все равно к  нам
придут".
     Такое  преступное  легкомыслие  в   решении  государственных  вопросов,
подсказка  руководству  страны непродуманных решений  оборачивается людскими
потерями  и  трагедиями,  аналогичными по  масштабам политическим репрессиям
1930--1950-х годов.
     В  1991  году органы  военной  юстиции  пришли  к  заключению, что дело
Абакумова  было сфабриковано и, хотя  он нес  ответственность за  незаконные
репрессии,  он  не  был виновен в  государственной измене  или преступлениях
против   партии.   Военная   прокуратура   рекомендовала   изменить   статью
обвинительного  приговора, на основе которого он был приговорен к расстрелу.
Истинное  преступление   Абакумова  заключалось  в   превышении   власти   и
фальсификации уголовных дел,  и в  соответствии с законом того времени  мера
наказания -- расстрел -- полагалась та же. Это заключение означало,  что те,
кто  стоял  на  верхней  ступеньке  власти, над Абакумовым,  были  виновны в
названных преступлениях в не меньшей степени, чем он.
     Военная  прокуратура  по-новому  подошла  к  моему  делу  и  Эйтингона.
Материалы  доказывали, что мы не фабриковали фальшивых  дел  против  "врагов
народа".  Официальные  обвинения,   что  мы  являлись  пособниками  Берии  в
совершении    государственной    измены,   планировании   и    осуществлении
террористических  актов  против  правительства  и личных  врагов Берии, были
опровергнуты документально.
     После августовских событий 1991 года и распада СССР, незадолго до ухода
в отставку, главный военный прокурор прекратил наши дела и заявил: если бы я
не  реабилитировал  вас,  архивные материалы показали  бы,  что  я еще  один
соучастник сокрытия  правды  о тайных пружинах борьбы  за власть  в Кремле в
30--50-х годах.  Он  подвел черту в нашем  деле и  подписал  постановление о
реабилитации Эйтингона и меня.
     После  крушения  КПСС  моя   реабилитация  больше  не  являлась   делом
политической конъюнктуры,  а стала  всего  лишь  рядовым  эпизодом  в период
распада Советского Союза. Военная юстиция не должна была больше  испрашивать
указаний высших руководителей страны, как ей вести мое дело. К власти пришло
новое   поколение.  И  хотя  оно   выросло  при  прежнем  режиме,   нынешние
руководители  не  были  замешаны  в  зверствах  Сталина  и  Хрущева,  бывших
авторитарных  правителей  страны.  Имя  Хрущева,  активно использовавшееся в
начале перестройки, потеряло свою привлекательность.
     Советский Союз, которому я был предан всей душой и за который был готов
отдать  жизнь, ради  которого старался не замечать творившихся  жестокостей,
оправдывая  их стремлением  превратить  страну из отсталой  в передовую,  во
благо которого провел долгие месяцы  вдали  от Родины, дома, жены и детей --
даже пятнадцать лет тюремного заключения  не убили моей преданности, -- этот
Советский Союз прекратил свое существование.
     В  сложной  обстановке  после  распада  СССР,  порожденной  отсутствием
политической культуры, ненависть  по  отношению ко  мне сохраняют только те,
кто предпочел бы, чтобы люди, знающие действительные обстоятельства трагедии
и героики прошлого,  молча ушли из жизни.  Они  открыто  стремятся присвоить
себе  монопольное  право   на  трактовку  событий  нашего   прошлого.   Хотя
большинство  из  них  скомпрометировали  себя  тем,  что в 1960--1990  годах
сознательно  преподносили  обществу  грубо  сфальсифицированные   объяснения
мотивов  и  механизма  сталинских  репрессий  и  крупных   событий  в  нашей
внутренней и внешней политике.
     Я  надеюсь,   что  мой  рассказ  поможет   нынешнему  поколению  занять
взвешенную,  свободную от конъюнктуры и  экстремизма позицию в оценке нашего
героического и трагического прошлого.