м   в  Москве,  и  проинформировать   его  о  якобы  циркулировавших  в
дипломатических    кругах   слухах   что    возможно    мирное    завершение
советско-германской   войны   на   основе  территориальных   уступок.  Берия
предупредил, что моя миссия  является совершенно  секретной. Имелось в виду,
что Стаменов  по  собственной инициативе  доведет  эту  информацию  до  царя
Бориса.
     Берия   с   ведома   Молотова  категорически   запретил  мне   поручать
послу-агенту доведение подобных сведений до болгарского руководства, так как
он  мог  догадаться,  что  участвует  в  задуманной  нами  дезинформационной
операции,  рассчитанной  на  то,  чтобы  выиграть  время  и  усилить позиции
немецких  военных  и  дипломатических  кругов,   не  оставлявших  надежд  на
компромиссное мирное завершение войны.
     Как показывал Берия на следствии в августе 1953 года, содержание беседы
со Стаменовым  было  санкционировано Сталиным и  Молотовым с целью забросить
дезинформацию противнику и выиграть время для концентрации сил и мобилизации
имеющихся резервов.
     Стаменов был  завербован нашим  опытным  разведчиком  Журавлевым в 1934
году   в   Риме.   Он  работал  третьим   секретарем  посольства   Болгарии,
симпатизировал Советскому Союзу и сотрудничал с нами из чисто патриотических
соображений. Он был убежден в необходимости прочного союза между Болгарией и
СССР  и  рассматривал  его  как  единственную   гарантию  защиты  болгарских
интересов на Балканах и в европейской полиике в целом.
     Когда  Берия приказал мне встретиться со Стаменовым, он тут же связался
по  телефону с  Молотовым,  и  я слышал, что Молотов  не только  одобрил эту
встречу, но даже  пообещал  устроить жену  Стаменова на  работу  в  Институт
биохимии Академии наук. При этом Молотов  запретил Берии  самому встречаться
со Стаменовым,  заявив, что Сталин приказал провести  встречу тому работнику
НКВД,  на  связи  у которого он  находится, чтобы не придавать  предстоящему
разговору чересчур  большого значения в глазах  Стаменова. Поскольку я и был
тем самым работником, то  встретился с послом на квартире Эйтингона, а затем
еще  раз  в  ресторане "Арагви",  где  наш отдельный  кабинет был оборудован
подслушивающими устройствами: весь разговор записали  на  пленку.  Я передал
ему слухи,  пугающие  англичан, о возможности мирного урегулирования в обмен
на  территориальные  уступки.  К  этому  времени  стало  ясно,  что  бои под
Смоленском  приобрели  затяжной характер и танковые  группировки немцев  уже
понесли тяжелые потери. Стаменов не выразил особого удивления по поводу этих
слухов. Они показались ему  вполне достоверными. По его  словам, все  знали,
что  наступление  немцев развивалось не в соответствии с  планами Гитлера  и
война явно затягивается.  Он заявил, что  все равно уверен в нашей  конечной
победе над Германией. В ответ на его слова я заметил:
     -- Война  есть  война.  И,  может быть,  имеет  все же  смысл прощупать
возможности для переговоров.
     -- Сомневаюсь, чтобы из этого что-нибудь вышло, -- возразил Стаменов.
     Словом, мы поступали так же,  как это делала и немецкая сторона. Беседа
была типичной прелюдией зондажа. Я уже упоминал, что Ботман, сотрудник МИДа,
проводил аналогичные беседы с Бережковым.
     Стаменов не  сообщил  о  слухах, изложенных мною,  в  Софию, на  что мы
рассчитывали. Мы  убедились в этом,  поскольку  полностью контролировали всю
шифропереписку болгарского посольства в  Москве с Софией, имея  доступ  к их
шифрам,  которые называли между собой "болгарскими стихами". Шура Кочергина,
жена Эйтингона, наш  опытный  оперработник, связалась  со своими  агентами в
болгарских  дипломатических и эмигрантских кругах  Москвы и установила,  что
Стаменов  не  предпринимал  никаких  шагов  для  проверки  и распространения
запущенных нами слухов. Но если бы я отдал  Стаменову такой приказ, он,  как
полностью  контролируемый  нами   агент,  наверняка   его  выполнил.  Так  и
закончилась в конце июля -- начале августа 1941 года вся эта история.
     Сейчас  содержание этой  беседы  искажается. Рукописный экземпляр моего
объяснения по этому вопросу  в  силу неизвестных причин  уничтожен 11 ноября
1974  года инструктором  общего  отдела ЦК  КПСС  Е.  Хазиной.  В документах
президентского  архива дата  беседы со Стаменовым указана  как 25 июня  1941
года. В  частично  рассекреченном  с  согласия службы  внешней разведки моем
объяснении отсутствуют ссылки на агентурное сотрудничество Стаменова с НКВД.
И  в  ксерокопии  документа  отсутствуют   целые  абзацы.  Однако  в  другой
публикации,  прошедшей  цензуру службы  внешней разведки, указан  даже номер
архивного агентурного дела  Стаменова (No  34467, лист 134),  имеются прямые
ссылки на его настроения и признание его сотрудничества с НКВД.
     Из  рассекреченного  ныне  моего  объяснения  можно  установить  четыре
вопроса, заданные Стаменову в  ходе беседы, ответы на которые были интересны
советскому руководству. Все они сводились к зондажному выяснению возможности
прекращения боевых действий.
     В 1953 году,  однако,  Берию  обвинили  в  подготовке  плана  свержения
Сталина  и  советского  правительства.  Этот  план предусматривал  секретные
переговоры  с  гитлеровскими  агентами,  которым  предлагался  предательский
сепаратный мир  на  условиях  территориальных уступок.  На допросе в августе
1953 года  Берия показал, что он действовал  по приказу Сталина и с  полного
одобрения министра иностранных дел Молотова.
     За две недели до допроса Берии меня вызвали в Кремль с агентурным делом
Стаменова,  где  я  сообщил о  Деталях нашего  разговора Хрущеву, Булганину,
Молотову  и  Маленкову. Они  внимательно,  без единого  замечания, выслушали
меня,  но позднее  я  был обвинен в том, что  играл роль  связного  Берии  в
попытке  использовать  Стаменова  для  заключения  мира  с  Гитлером.  Желая
представить  Берию  германским  агентом  и скомпрометировать  его,  Маленков
распорядился послать Пегова, секретаря Президиума  Верховного Совета, вместе
со следователями  прокуратуры в  Софию.  Они  должны были  привезти в Москву
показания  Стаменова. Однако  Стаменов  отказался дать какие бы  то  ни было
письменные показания.
     Правда, он подтвердил устно, что являлся агентом  НКВД и сотрудничал  с
советской разведкой  в интересах борьбы с фашизмом как в самой Германии, так
и в странах-союзниках. Ни  к чему не  привели и  попытки  шантажировать его,
как,  например,  угрозы лишить  пенсии,  которую  он  получал  от советского
правительства   за  свою  деятельность  во  время  войны.  По  свидетельству
Суханова,  помощника Маленкова,  и сообщению моего младшего  брата (его жена
работала в секретариате Маленкова), Пегов вернулся из Софии с пустыми руками
-- ни свидетельств, ни признаний. Все это держалось в тайне, но фигурировало
в приговоре по делу Берии и моем деле.
     Однако в своих мемуарах Хрущев, знавший обо всех этих деталях, все-таки
предпочел придерживаться прежней версии, что Берия вел переговоры с Гитлером
о сепаратном  мире, вызванные паникой Сталина. На мой взгляд,  Сталин и  все
руководство  чувствовали,  что  попытка  заключить  сепаратный  мир  в  этой
беспрецедентно тяжелой  войне автоматически  лишила бы  их власти. Не говоря
уже об их подлинно патриотических чувствах, в чем я совершенно уверен; любая
форма мирного соглашения являлась для них неприемлемой. Как опытные политики
и  руководители  великой  державы,  они нередко  использовали в своих  целях
поступавшие к  ним  разведанные для  зондажных  акций,  а также для  шантажа
конкурентов и даже союзников.
     Так, наша  агентура, имевшая выход  на  окружение  молодого  румынского
короля  Михая,  прозондировала  взаимную  заинтересованность  его   двора  и
советского руководства в выходе Румынии из прогитлеровской коалиции. Как и в
случае с Финляндией, наши дипломаты подготовили  и оформили договор о выходе
Румынии  из  войны  против СССР,  Англии и США и  о вступлении  ее в войну с
Германией. Этому предшествовало еще одно  важное событие: руководимая нашими
оперработниками  группа  боевиков   румынской   компартии  задержала  лидера
фашистов премьер-министра Антонеску при посещении им короля.
     Среди  малоизвестных  закулисных событий  Великой  Отечественной  войны
следует  отметить исключительно большую работу заместителя  начальника  4-го
управления  НКВД Мельникова и наших  нелегалов в  1930-х годах  Парпарова  и
Ярикова по  разложению войск  противника. Под  непосредственным руководством
Мельникова   к  сотрудничеству   с   советскими   властями   и  к   созданию
антифашистского  комитета военнопленных были  привлечены оказавшиеся в наших
руках после сталинградской битвы генералы фон  Зайдлиц и Паулюс. Эти  видные
военачальники  рассматривались  в качестве  возможных  кандидатов  в  состав
антифашистского немецкого правительства в эмиграции, которое Берия предлагал
организовать в Москве в 1944 году.
     Об этом эпизоде интересно  пишет в своих публикациях наш историк Леонид
Ретин. Он, в частности, отмечает, что  предложения НКВД о создании немецкого
правительства  в   эмиграции  были  торпедированы  немецкими   коммунистами,
находившимися в Москве, и руководством Коминтерна.
     Между  тем отклонение  предложения  НКВД  по этому вопросу было вызвано
сильнейшими  возражениями со стороны американского руководства, а также глав
эмиграционных правительств Чехословакии и Польши в Лондоне. Наша резидентура
в Лондоне и Вашингтоне специально довела  до сведения СССР опасения поляков,
чехов  и  американцев по  поводу намерений в августе  1944  года  Сталина  и
Молотова  по  расширению  деятельности  антифашистского комитета.  Остается,
однако, загадкой, как наши союзники  узнали об  этих планах.  Предложения по
созданию антифашистского немецкого правительства в эмиграции так  и осели  в
делах  Четвертого  управления  и разработках  Главного  управления по  делам
военнопленных и интернированных лиц НКВД СССР.

     Диверсионные отряды и группы НКВД в битве за Кавказ

     В  годы войны мне приходилось принимать участие в разработке решений по
военным вопросам.  Особенно  важными  в  этом  плане  были  мои  контакты  с
начальником штаба ВМС адмиралом Исаковым и офицерами Оперативного управления
Генштаба.
     В августе 1942 года Берия и Меркулов  (при этом разговоре присутствовал
также Маленков) поручили мне экипировать всего  за двадцать четыре часа  150
альпинистов  для ведения  боевых действий  на Кавказе. Как только альпинисты
были готовы к выполнению боевого задания, Берия  приказал мне вместе с ним и
Меркуловым  несколькими  транспортными  самолетами  вылететь  из  Москвы  на
Кавказ. Перелет был очень  долгий. В Тбилиси мы летели через Среднюю Азию на
"С-47", самолетах, полученных из  Америки по ленд-лизу. Наши операции должны
были остановить  продвижение  немецких  войск  на  Кавказ накануне решающего
сражения под Сталинградом. Первую посадку мы сделали в Красноводске, затем в
Баку, где полковник Штеменко, начальник кавказского направления Оперативного
управления   Генштаба,  доложил  об   обстановке.  Было  решено,   что  наше
специальное подразделение попытается блокировать горные дороги и  остановить
продвижение частей отборных альпийских стрелков противника.
     Сразу  после  нас  в  Тбилиси   прибыла   группа  опытных  партизанских
командиров   и  десантников,   руководимая  одним  из   моих   заместителей,
полковником   Михаилом   Орловым.   Они  не   дали  немцам   вторгнуться   в
Кабардино-Балкарию  и нанесли им тяжелые  потери  перед началом готовящегося
наступления.  В  то  же  время  альпинисты  взорвали  цистерны  с  нефтью  и
уничтожили находившиеся в горах моторизованные части немецкой пехоты.
     Наши  собственные  потери  были  также  велики,  потому  что альпинисты
зачастую были недостаточно подготовлены в военном отношении. Их преимущество
было в профессионализме, знании горной местности, а также активной поддержке
со стороны горцев. Только в Чечне местное население не оказывало им помощи.
     На  штабных  совещаниях  в  Тбилиси, проходивших  под председательством
Берии,  главного  представителя  Ставки,  я  часто испытывал  затруднения  и
терялся,  когда  речь  шла  о чисто  военных  вопросах. Как-то  я  попытался
переадресовать их Штеменко и сказал, что некомпетентен в военной стратегии и
тактике. Берия оборвал меня. "Надо серьезно изучать военные вопросы, товарищ
Судоплатов. Не следует говорить, что вы некомпетентны. Вас пошлют на учебу в
военную  академию  после  войны".  После  войны  я действительно  поступил в
академию и в 1953 году, накануне ареста, окончил ее.
     Очень тяжелые бои произошли  на Северном Кавказе в  августе  и сентябре
1942  года,  когда  я  там  находился.  Наше спецподразделение  заминировало
нефтяные скважины и  буровые  вышки в  районе  Моздока и  взорвало их в  тот
момент, когда к ним приблизились немецкие мотоциклисты. Меркулов и я следили
за тем,  чтобы  взрыв произошел строго по приказу, и присоединились к  нашей
диверсионной  группе, отходившей  в горы, в последний момент.  Позже  мы  от
нашей дешифровальной  группы получили  сообщение из Швеции: немцы  не смогли
использовать  нефтяные запасы и скважины Северного Кавказа, на которые очень
рассчитывали.
     Однако разнос,  которому  мы подверглись за успешные действия,  надолго
мне запомнился. Когда  мы  вернулись в Тбилиси,  Берия сообщил,  что  Сталин
объявил Меркулову, заместителю  Берии,  выговор  за  неоправданный  риск при
выполнении операции по минированию: он подвергал свою  жизнь опасности и мог
быть захвачен передовыми частями немцев. Берия обрушился на меня за то,  что
я допустил это.  В  ходе  немецких  налетов  несколько офицеров  из  Ставки,
находившихся  на Кавказе,  были убиты.  Член Политбюро Каганович получил  во
время бомбежки  серьезное ранение в голову. Ранен  был  и адмирал  Исаков, а
один из  наших  наиболее опытных грузинских чекистов, Саджая, погиб во время
этого налета.
     Опасения, что Тбилиси да и весь  Кавказ могут  быть  захвачены  врагом,
были  реальны. В мою задачу входило  создание подпольной агентурной сети  на
случай,   если  Тбилиси  оказался   бы  под  немцами.  Профессор  Константин
Гамсахурдиа (отец  Звиада  Гамсахурдиа)  был одним  из  кандидатов  на  пост
руководителя  агентурной  сети  в Грузии. Он являлся старейшим осведомителем
НКВД.  К сотрудничеству  его  привлек  еще Берия после нескольких арестов  в
связи    с   инкриминировавшимися   ему    антисоветскими   заявлениями    и
националистическим  сепаратизмом.  По  иронии  судьбы  перед  войной  он был
известен  своими  прогерманскими  настроениями: он  всем  давал понять,  что
процветание  Грузии  будет  зависеть  от  сотрудничества  с  Германией.  Мне
захотелось проверить эти слухи, и я,  заручившись согласием  Берии, вместе с
Саджая провел в гостинице "Интурист" беседу  с профессором  Гамсахурдиа. Мне
он  показался   не   слишком  надежным  человеком.  К  тому   же  весь   его
предшествующий опыт осведомителя сводился к тому, чтобы доносить на людей, а
не оказывать на них влияние. И еще: он был слишком  занят своим творчеством.
(Кстати, он написал биографию Сталина на грузинском  языке.) В целом это был
человек,  склонный к  интригам  и всячески  пытавшийся использовать  в своих
интересах расположение Берии: оба были мегрелы.
     Посовещавшись   с  местными  работниками,  мы  пришли   к  выводу,  что
Гамсахурдиа  лучше использовать в другой  роли. Главная же  роль  отводилась
Мачивариани,  драматургу,  пользовавшемуся  и Тбилиси  репутацией  солидного
человека. Он был известен как безукоризненно честный человек,  и мы спокойно
доверили  ему крупные суммы денег,  а  также  золотые и серебряные  изделия,
которые в случае надобности можно было использовать на нужды подполья.
     Много позже один из  моих сокамерников, академик Шария, помощник Берии,
отвечавший за партийную пропаганду в Грузии, рассказал мне, что впоследствии
Берия потерял  к Гамсахурдиа всякий интерес. Тот, однако, оставался в Грузии
весьма влиятельной фигурой -- своего рода иконой  в мире культуры. Известно,
что Сталин лично запретил его арестовывать. В 1954 году, когда Берия был уже
расстрелян, грузинские власти захотели отделаться от Гамсахурдиа, и  местный
КГБ обратился в Москву за санкцией на его арест как пособника Берии, который
сделал себе политический капитал  на личных связях с врагом  народа. Как мне
рассказывал  писатель  Кирилл Столяров,  изучавший события 1953--1954 годов,
Гамсахурдиа  хотели обвинить в том, что по  указанию  Берии  он шантажировал
представителей  грузинской интеллигенции,  принуждая их устанавливать тайные
связи с  немецкой спецслужбой. Именно за это, утверждали его обвинители,  он
получил  в  годы   войны  от  Берии  и  Микояна  крупные  денежные  суммы  и
американский "виллис".
     По словам Шария, в конце концов Гамсахурдиа оставили в покое: насколько
мне известно,  умер он своей смертью  в Тбилиси в  70-х годах.  Его сын стал
первым  президентом независимой Грузии, в  1992  году был свергнут и в конце
1993 года, как сообщалось, покончил жизнь самоубийством.
     В  1953 году  Берию  также обвиняли в том,  что  он  нанес ущерб  нашей
обороне во время битвы за Кавказ. Тогда же за связь с  Берией был уволен  из
армии Штеменко. Но раскручивать вину Штеменко не стали в интересах  правящей
верхушки. Маршал Гречко, тогда  заместитель министра обороны, во время войны
сражался на  Кавказе под началом Берии. Понятно, что обвинения в адрес Берии
бумерангом  ударили  бы  по  высшему  военному  руководству.  Вот  почему  в
сообщении  для  прессы приговор  над Берией не включал  обвинений в измене в
период битвы за Кавказ.
     Саджая погиб во время бомбежки, а Штеменко о хороших отношениях со мной
не  упомянул, так что я не подвергся  допросу  в связи с обороной Кавказа по
делу  Берии. Позднее мои следователи  вообще потеряли интерес к  этому, хотя
мне и  приходилось  слышать от  них  замечания,  что я  незаслуженно получил
медаль "За  оборону Кавказа",  так как вместе  с  Берией  занимался  обманом
советского правительства.

     Стратегические радиоигры "Монастырь" и "Березино" с немецкой разведкой

     После  разгрома немцев под Сталинградом,  в  начале  1943 года,  Москва
ожила.  Один за  другим стали открываться театры. Это говорило о том, что на
фронте  произошел поворот к лучшему. Моя жена с маленькими детьми, Андреем и
Анатолием, вернулась из Уфы, где была в эвакуации и работала  преподавателем
в  Высшей  школе НКВД. Временно мы поселились  в гостинице "Москва", так как
отопление  в  нашем  доме  не работал,  через  несколько  месяцев въехали  в
небольшой, всего девять квартир, дом в переулке рядом с Лубянкой.
     В то время, о  котором  я пишу, Москва пристально  следила  за  романом
известного  советского  поэта  Константина  Симонова  и  не менее  известной
актрисы Валентины Серовой. Их брак не был особенно счастливым, и после войны
Симонов развелся  с  Серовой. Мы с  женой несколько раз встречали эту пару в
столовой  спецобслуживания.  Ильин, комиссар  госбезопасности,  курировавший
"культурный фронт",  жаловался:  мало у него  других дел, так еще приходится
лично  отвечать  за  безопасность  Симонова! Симонов был  на  редкость лихим
водителем  и,  пользуясь  своим привилегированным  положением, позволял себе
все, что его душе угодно.  К  тому же он был в хороших отношениях с Василием
Сталиным, известным своим пристрастием к алкоголю и бурными похождениями.
     Ильин рассказывал мне о реакции Сталина (она сейчас широко известна) на
вышедший в 1942 году  и в полном  смысле слова  потрясший  читающую  публику
сборник  лирических  стихов  Симонова  "С  тобой  и  без  тебя", посвященный
Валентине  Серовой. Популярность  его была  такова, что  достать книжку было
невозможно.
     В тот момент Сталина  серьезно беспокоило увлечение его д