Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
ов в тылу немцев и за сотни источников агентурной
информации в США, включая операции нелегалов, я не испытывал беспокойства за
судьбу наших основных разведывательных операций. Работая в свое время
начальником отдела "С", я, безусловно, знал главные источники информации и
не могу припомнить, чтобы среди них, во всяком случае по разведывательным
материалам по атомной бомбе, супруги Розенберги фигурировали как важные
источники. Мне тогда пришло в голову, что Розенберги, возможно, были связаны
с проведением наших разведопераций, но ни в коем случае не играли никакой
самостоятельной роли. В целом их арест не представлялся мне событием,
заслуживающим особого внимания.
Прошел год, и в конце лета следующего года я был искренне удивлен,
когда генерал-лейтенант Савченко, в то время заместитель начальника
разведуправления МГБ, пришел ко мне в кабинет и сообщил, что назначенный
только что министр госбезопасности Игнатьев приказал доложить ему обо всех
материалах по провалам наших разведывательных операций в США и Англии в
связи с делом Розенбергов. Он сказал также, что в ЦК партии создана
специальная комиссия по рассмотрению возможных последствий в связи с
арестами Голда, Грингласа и Розенбергов. Насколько я понял, речь шла о
нарушениях правил оперативно-разведывательной работы сотрудниками органов
госбезопасности.
Савченко я знал еще с 20-х годов, когда он возглавлял оперативный отдел
штаба погранвойск на румынской границе. В 1946 году он стал министром
госбезопасности на Украине, а позднее, в 1948 году, по протекции Хрущева
перешел на работу в Комитет информации, затем стал заместителем начальника
разведуправления МГБ. В конце 40-х -- начале 50-х он лично утверждал
проведение основных разведопераций в США и Англии. Однако Савченко сказал
мне, что он не может быть уверен в заключении своего аппарата по делу
Розенбергов, поскольку их сотрудничество с нами началось еще до войны и
продолжалось в период войны. К тому времени наши бывшие резиденты в США и
Мексике -- Горский и Василевский, известные в этих странах как Громов и
Тарасов, были уже уволены из органов разведки. Аналогичной была судьба и
супругов Зарубиных, которые знали обстоятельства оперативной работы нашей
агентуры в США в середине 40-х годов. Хейфец к этому времени уже два года
сидел в тюрьме как участник "сионистского заговора". Поэтому Савченко не мог
обратиться к ним, чтобы они прокомментировали архивные оперативные материалы
для доклада в ЦК. Наиболее важные свидетели Овакимян и Зарубин,
возглавлявшие американское направление в разведке в годы войны, не скрывали
своего неуважительного отношения к Савченко за его некомпетентность в делах
разведки и открыто называли "сукиным сыном". Они отказались от бесед с ним,
заявив, что дадут свои объяснения только в ЦК. Яцков, Соколов и Семенов,
имевшие отношение к этим делам, в то время находились за границей, но
Савченко не хотел полагаться на их объяснения или на выводы Квасникова,
возглавлявшего научно-техническую разведку, как на заинтересованных лиц.
Савченко и я были вызваны в ЦК по единственному вопросу: кто был
ответствен за злосчастную телеграмму, санкционировавшую фатальную встречу
Голда с Грингласом в Альбукерке.
В ЦК партии была представлена справка по результатам работы комиссии, в
подготовке которой участвовали Савченко и сотрудники американского
направления разведки органов безопасности. Насколько я помню, в ней
утверждалось, что провалы были следствием ошибок, якобы допущенных Семеновым
в вербовке и инструктаже Голда. В справке также говорилось, что
конспиративная встреча Грингласа с Голдом санкционировалась Центром. В
справке было сказано, что Овакимян, начальник американского направления в
40-х годах, уволен из органов госбезопасности. О его громадных заслугах,
конечно, не было и слова.
Я категорически возражал против этих выводов, поскольку Семенов и
Овакимян в конкретных делах показали себя высококвалифицированными
оперативными работниками. Фактически именно они создали в конце 30-х годов
весьма значительную сеть агентурных источников научно-технической информации
в США. Однако в ЦК и управлении кадров МГБ мои соображения отклонили, им
приписали вину за провал, и они были уволены из органов разведки в
значительной мере на волне антисемитизма, поскольку Семенов был еврей. Я
помню, как мы собирали деньги, чтобы поддержать Семенова, пока он не
устроился консультантом и переводчиком в Институт научно-технической
информации Академии наук.
На следующий год эта скандальная история неожиданно получила
продолжение. Я был снова вызван в ЦК к Киселеву, помощнику Маленкова.
Совершенно неожиданно для себя я увидел у него Савченко. Киселев был
категоричен и груб. Из его уст я услышал знакомые мне по 1938 -- 1939 годам
обвинения: ЦК разоблачил попытки отдельных сотрудников и ряда руководящих
работников МГБ обмануть партию, преуменьшая роль Розенбергов в
разведывательной работе. В анонимном письме сотрудника МГБ, поступившем в
ЦК, сказал Киселев, отмечена значительная роль Розенбергов в добывании
информации по атомной проблеме. В заключение Киселев подчеркнул, что Комитет
партийного контроля рассмотрит эти сигналы о попытках ввести ЦК в
заблуждение по существу дела Розенбергов.
Савченко и я в один голос категорически возражали Киселеву, объясняли,
что наши разведывательные операции в США по атомной проблеме фактически были
прекращены в 1946 году и мы вынуждены были полагаться на источники в Англии.
Мы ссылались на полученные в 1946 году указания Берии сберечь источники
информации для осуществления выгодной для нас политической кампании по
пропаганде ядерного разоружения среди научной общественности и интеллигенции
стран Запада.
Киселев обвинил нас в неискренности и в попытках принизить значение
контактов нашей разведки с супругами Розенбергами. Я ответил ему, что
полностью отвечаю за работу по проникновению нашей агентуры на атомные
объекты США в 1944 -- 1946 годах. При этом я подчеркнул, что, разумеется,
ценность агентурного проникновения и подхода к интересующим нас объектам
резко варьировалась в зависимости от служебного положения источников
информации. Супруги Розенберги были лишь незначительным звеном нашей
периферийной деятельности на американских атомных объектах. Материалы
Розенбергов и их родственника Грингласа не могут быть отнесены к категории
важной информации. Розенберги были наивной, но вместе с тем преданной нам, в
силу своих коммунистических убеждений, супружеской парой, готовой во всем
сотрудничать с нами, но их деятельность не имела принципиального значения в
получении американских атомных секретов.
Киселев официальным тоном заявил, что доведет до сведения ЦК и лично
Маленкова наши объяснения, и Комитет партийного контроля установит, кто
конкретно несет вину за провал разведывательных операций в США.
Розенберги героически вели себя в ходе следствия и на судебном
процессе. По этой причине наши руководящие инстанции прекратили поиски
козлов отпущения.
Бросая ретроспективный взгляд на события, становится очевидным, что
дело Розенбергов с самого начала приобрело ярко выраженную политическую
окраску, которая затмила незначительность предоставленной их группой
научно-технической информации в области атомного оружия. Они давали
информацию по химии и радиолокации. Гораздо более важным для американских
властей и для советского руководства оказались их коммунистическое
мировоззрение и идеалы, столь необходимые Советскому Союзу в период
обострения "холодной войны" и антикоммунистической истерии. В исключительно
трудных условиях они проявили себя твердыми сторонниками и друзьями
Советского Союза.
Быстрый арест Розенбергов сразу же после признаний Грингласа, по моему
мнению, указывает на то, что ФБР действовало так же, как и НКВД, следуя
политическим установкам и указаниям, вместо того, чтобы подойти к делу
профессионально. ФБР пренебрегло выявлением всех лиц, связанных с
Розенбергами. Это потребовало бы не только наружного наблюдения, но и
агентурной разработки Розенбергов для того, чтобы выявить оперативного
работника или нелегала -- специального агента, на связи с которым они
находились. Только так можно было определить степень их участия в операциях
советской разведки. Проявленная ФБР поспешность помешала американской
контрразведке выйти на Фишера (полковника Абеля), советского нелегала,
осевшего в США в 1948 году и арестованного только в 1957-м. Фотография с
кодовым именем Элен Собелл, жены Мортона Собелла, члена группы Розенбергов,
была обнаружена агентами ФБР только при аресте Фишера, в его бумажнике.
Когда мне зачитали отрывки из книги Ламфера и Шахтмана о работе ФБР в
50-х годах против советской агентуры, я был поражен, насколько ФБР и НКВД
использовали одни и те же методы при расследовании дел о шпионаже с
политической подоплекой. Фактически все дело Розенбергов было построено на
основе признаний обвиняемых. Меня особенно поразили доводы защитника
Розенбергов, что ФБР предварительно натаскивало и инструктировало Голда и
Грингласа для их будущих показаний при судебном разбирательстве дела.
Конечно, действия ФБР были вполне логичными, ибо оно не справилось со своей
главной задачей: выявить действительную роль супругов Розенбергов в
добывании и передаче секретной информации Советскому Союзу. Так называемые
"зарисовки и схемы" Грингласа, фигурирующие в деле, ни в коей мере не могли
быть основанием для того, чтобы делать выводы о характере разведывательной
работы и предоставленной нам информации.
Розенберги стали жертвами "холодной войны". Американцы и мы стремились
извлечь максимум политической выгоды из судебного процесса. Знаменательно,
что в период разгула антисемитизма у нас в стране и разоблачений так
называемого "сионистского заговора" наша пропаганда приписывала американским
властям проведение антисемитской кампании и преследование евреев в связи с
процессом Розенбергов.
Мне, однако, кажется, что в США процесс по делу Розенбергов вызвал рост
антисемитских настроений. Мы использовали это; быстро перевели на русский
язык пьесы и памфлеты американского писателя, в то время коммуниста, Говарда
Фаста об антисемитизме в США. Дело Розенбергов превратилось в один из мощных
факторов нашей пропаганды и деятельности Всемирного Совета Мира, созданного
при нашей активной поддержке в конце 40-х годов.
Насколько я помню, в США в 40-х годах успешно действовали независимо
друг от друга четыре наши агентурные сети: в Сан-Франциско, где было
консульство; в Вашингтоне, где было посольство; в Нью-Йорке -- на базе
торгового представительства "Амторг" и консульства; и, наконец, в
Вашингтоне, которая возглавлялась нелегальным резидентом Ахмеровым. Он
руководил деятельностью Голоса, одного из главных организаторов нашей
разведывательной работы, тесно связанного в 30-х годах с компартией. В
дополнение к этому активно действовала в Мексике самостоятельная агентурная
группа под руководством Василевского.
Я помню, что побег в Канаде в 1945 году Гузенко -- шифровальщика из
аппарата военного атташе -- имел далеко идущие последствия. Гузенко сообщил
американским и канадским контрразведывательным службам данные, позволившие
им выйти на нашу агентурную сеть, активно действовавшую в США в годы войны.
Более того, он предоставил им список кодовых имен ученых-атомщиков Америки и
Канады, которых наша разведка и военное разведывательное управление активно
разрабатывали. Эти ученые-атомщики не были нашими агентами, но были
источниками важной информации по атомной бомбе.
Сведения, полученные от Гузенко, а также признания агента нашей военной
разведки Бентли, перевербованной ФБР, позволили американской контрразведке
проникнуть в нашу агентурную сеть. Однако любая ориентировка, сообщенная
Гузенко ФБР, требовала тщательной проверки, а это оборачивалось годами
кропотливой работы. Когда американская контрразведка после длительной
разработки вышла на наши источники информации, мы уже получили важнейшие для
нас сведения по атомной бомбе и законсервировали связи с агентурой. ФБР
утверждало, что Гузенко помог в дешифровке наших спецтелеграмм, и это
позволило разоблачить наших агентов Голда, Нана и Фукса.
Я, однако, не считаю, что дешифровка телеграмм сыграла решающую роль в
раскрытии наших разведывательных операций. Еще в декабре 1941 года агент
Шульце-Бойзен ("Старшина") из Берлина сообщил нам, что немцы захватили в
Петсамо в Норвегии одну из наших шифровальных книг. Естественно, мы сменили
свои кодовые книги. Я помню, что в 1944 году в рамках сотрудничества между
Сталиным и Тито возник вопрос об обучении технике дешифровки направленных к
нам югославских сотрудников госбезопасности. Тогда Овакимян, заместитель
начальника разведуправления НКВД и начальник американского направления,
категорически возражал против обучения югославов. Я также помню, как он
говорил: "Мы кардинально изменили свои шифровальные коды после провала наших
подпольных групп в Германии. Зачем нам делиться опытом с посланцами Тито, у
нас достаточно оснований подозревать их в двойной игре -- в сотрудничестве с
английской разведкой". Возражения Овакимяна были приняты.
Овакимян еще в 1944 году, когда Зарубин вернулся из США, высказывал
опасения, что ФБР удалось внедрить своих агентов в наши агентурные группы.
Когда Зарубин объяснялся по поводу выдвинутых против него несостоятельных
обвинений, мы все-таки из предосторожности вновь сменили коды
шифропереписки. Поэтому я не думаю, что ФБР вышло на нашу агентурную сеть на
основе дешифровки кодовой книги, захваченной в Петсамо.
ФБР так и не предало гласности и всячески уклонялось от обсуждения
методов своей работы и используемых источников информации. Ламфер, бывший
сотрудник американской контрразведки, в своей книге "Война ФБР-- КГБ"
рассказывает о сложном процессе восстановления нашей кодовой книги: она
частично обгорела. Возможно, так оно и было. Я не могу полностью отрицать,
что дешифровка не сыграла своей роли в выходе контрразведки США и Канады на
наши источники агентурной информации. Тем не менее считаю, что ФБР, стремясь
скрыть свой собственный агентурный источник, специально настаивало на
дешифровке нашей переписки.
Оно имело в своем распоряжении профессиональных шифровальщиков военной
разведки -- Гузенко и супругов Петровых, работавших в системе шифросвязи
советских органов безопасности более десяти лет.
Американцам и англичанам удалось дешифровать переписку наших резидентур
в Вашингтоне, Сан-Франциско, Нью-Йорке, Лондоне, Мехико, Стокгольме,
Стамбуле, Софии, Канберре с Москвой.
Мы облегчили американской стороне эту работу, передав полный текст
полученных по линии НКВД шифротелеграмм в адрес Коминтерна.
Ввиду постоянного наблюдения американскими спецслужбами с 1940 года за
нашим радиоэфиром им удалось установить, как сообщила наша пресса, более
двухсот агентов советской разведки, участвовавших в добыче материалов по
атомной бомбе и секретной документации американских правительственных
органов, в том числе и спецслужб. Но ряд ключевых кодовых имен остается
нераскрытым.
В мае 1995 года ФБР опровергло мою версию о получении нашей разведкой
данных по атомной бомбе. ФБР отметило, что Ферми, Оппенгеймер, Сцилард и
Бор, по их данным, не были шпионами. Но я это и не утверждал.
В сентябре 1992 года в военном госпитале КГБ я встретился с полковником
в отставке, ветераном разведки Яцковым, у которого на связи в 1945-- 1946
годах был Голд. Мы припомнили всю эту историю, рассказанную в книге Ламфера,
о перехваченной телеграмме из нашего нью-йоркского консульства в Москву, что
якобы послужило основанием для выхода американской контрразведки на Фукса, в
том числе -- дешифрованную телеграмму нашего консульства в Центр о встрече
Голда и Фукса в январе 1945 года в доме сестры Фукса Кристель. Как писал
Феклисов в своей книге, в качестве улики против Фукса использовалась карта
Санта-Фе в штате Нью-Мексико неподалеку от Лос-Аламоса, где было отмечено
место встречи Голда и Фукса. Утверждалось, что на карте, обнаруженной при
обыске на квартире Голда, были отпечатки пальцев Фукса.
Для меня, профессионала разведки, обстоятельства, не позволившие ФБР
проникнуть в нашу агентурную сеть, вполне понятны. Персонал и технические
кадры Манхэттенского проекта комплектовались американской администрацией в
большой спешке -- много было иностранцев, привлеченных для работы в проекте.
У ФБР просто не было времени на протяжении полутора лет организовать и
привести в действие мощную контрразведывательную агентурную сеть среди
научных работников проекта. Между тем абсолютно необходимой предпосылкой
вскрытия глубоко законспирированных контактов ученых атомщиков с агентами и
курьерами советской разведки было эффективное агентурное наблюдение и работа
с персоналом атомного проекта. В СССР наша контрразведка обладала гораздо
большими возможностями всесторонней проверки всего персонала, как научного,
так и вспомогательного, привлеченного к атомным разработкам. Она опиралась
на высокоразвитую систему оперативно-учетных материалов.
Мы должны иметь в виду и исторические обстоятельства. В начальный
период войны главной задачей ФБР было предотвращение утечки информации по
атомному оружию к немцам. Мое предположение сводится к тому, что
первоначально в 1942--1943 годах ФБР активно разрабатывало выходы на
"немецкие" связи и контакты ученых, приступивших к работе в лабораториях
Лос-Аламоса. Просоветские симпатии учитывались и фиксировались, однако они
приобрели существенное значение лишь на финишной стадии в начале 1945 года.
Насколько мне известно, директива об усиленном выявлении связей с
прокоммунистическими кругами начала проводиться в жизнь администрацией
проекта лишь в конце 1944 года, после того как ФБР зафиксировало наш большой
интерес к лаборатории по изучению радиации в Беркли.
Хотя нам удалось проникнуть в окружение Оппенгеймера, Ферми и Сциларда
через Фукса, Понтекорво и других, мы никогда не прекращали своих усилий,
чтобы получать материалы из лаборатории в Беркли, так как ее разработки были
тесно связаны с исследованиями в Лос-Аламосе. ФБР зафиксировало наш интерес
к этой лаборатории, но оно переоценило его и сосредоточилось на
противодействии нашей работе. Между тем это направление играло подчиненную
роль.
Чрезвычайно ценную информацию по атомной бомбе мы получали на последней
стадии работ, накануне первого экспериментального взрыва и производства
первых бомб. В период, когда американская контрразведка значительно усилила
свою работу, мы прервали всякие контакты с внедренными в проект агентами,
связанными с компартией и другими "левыми" организациями. В результате никто
из сотрудничавших с нами людей не был задержан американской контрразведкой с
поличным и непосредственно в момент передачи нам информации.
Под влиянием выхода в 1994 году первоначального варианта моих
"Воспоминаний" в