ая пропасть и темная глубь ледяной воды  у  основания
пристани,
     В ночной тьме они внимательно поглядели друг на друга.
     - Надо прыгать! - шепнул Романов.
     - Надо! - согласился Мельник. - Давай первый, ты посильнее.
     Присмотревшись и выбрав на палубе место, которое показалось  ему  самым
удобным,  Романов  отошел  назад,  чтобы  разбежаться,  и  стал   пристально
вглядываться в едва различимую фигуру часового на сходнях. Солдат ничего  не
слышал - он по-прежнему, ссутулившись, стоял спиной  к  ветру,  может  быть,
даже задремал.
     Романов дождался, пока вдоль пристани помчался  новый  порыв  ветра  со
снегом, заглушающий  все  звуки,  и  стремительно  кинулся  вперед.  В  этом
последнем неистовом толчке о край пристани была сейчас вся его жизнь.
     Он не допрыгнул до палубы, упал грудью на край металлического борта, но
успел ухватиться за него руками. Удар был таким сильным, что на миг  Романов
потерял сознание. Однако руки, управляемые, видимо,  уже  одним  инстинктом,
продолжали цепко держаться за борт. В  следующий  момент  Романов  пришел  в
себя, с судорожным усилием подтянулся, перекинул ногу через борт и встал  на
палубе.
     Первым делом он опять поглядел на часового - не  слышал  ли  тот  звука
удара. Часовой  стоял  неподвижно,  как  чучело.  С  пристани,  пригнувшись,
смотрел на палубу Мельник. Романов ободряюще замахал рукой, и тот  исчез  из
виду - отошел, чтобы разбежаться.
     Он прыгнул даже лучше, чем Романов; тот, подхватив  на  лету  товарища,
втащил его на палубу. Вокруг не было ни души - команда спала,  а  вахтенный,
верно, ничего не заметил.
     Осторожно они прокрались к люку, ведущему вниз, и спустились в трюм. По
рассказам товарищей они знали, что у "Ариеля" три трюма. Нижний, видимо, был
уже загружен и задраен, они  попали  во  второй,  средний,  в  один  из  его
отсеков, уже наполовину заполненный коксом. Теперь надо было зарыться в  эту
кучу угля.
     Они проснулись от шума. Сверху в отсек с  грохотом  сыпался  кокс.  Это
продолжалось около часа, а потом неподалеку послышались голоса, лай  собаки,
кто-то ходил по грудам кокса,  металлически  звякнула  крышка  люка,  и  все
стихло. Отсек задраили.
     Романов и Мельник не знали, сколько еще простоял "Ариель" в Гамбурге  -
день, два или три, - и выползли из своего убежища, лишь когда  почувствовали
покачивание парохода. Они плыли!
     Романов первым выбрался из-под кокса и помог вылезти  своему  спутнику.
Мельник  совсем  обессилел  и  уже  с  трудом  двигался.  А  у  них  в  этом
металлическом гробу не было ни капли воды, ни крошки пищи, и  впереди  лежал
путь, который продлится неизвестно сколько дней. Но это был путь к  свободе,
путь на Родину, и ради этого они были готовы на все лишения...
     Когда пароход остановился в Киле, они снова зарылись в кокс и переждали
обыск. Но потом Мельник уже  не  отозвался  на  зов  товарища.  Он  был  без
сознания, и Романову так и не удалось привести его в чувство.
     Неизвестно сколько времени продержался после этого Романов. Муки  жажды
и голода становились все нестерпимее,  потом  наступила  странная  слабость,
появилось тупое безразличие ко всему, и он уже ничего больше не помнил.
     В крупном шведском порту Гетеборге рабочие, разгружая кокс,  обнаружили
в одном из трюмов "Ариеля" два трупа в одежде военнопленных с  буквами  "SU"
на спине.
     Вызвали врача. Один из найденных и в самом деле был уже мертв, в другом
еще теплилась слабая искорка жизни. Его увезли в  больницу,  а  гетеборгские
грузчики с волнением обсуждали происшествие. Побег  этих  двух  русских  был
первым и единственным побегом пленных  из  Гамбурга  в  Швецию  на  торговом
судне.
     Романов очнулся лишь через несколько дней в тюремной больнице  шведской
политической полиции. Нейтральная страна встретила его не очень-то  любезно.
Он поправлялся медленно, с трудом. Когда ему  стало  лучше,  к  нему  начали
приходить  какие-то  люди,  говорившие  по-русски  и   убеждавшие   его   не
возвращаться на Родину, а просить политического убежища в Швеции. Он отвечал
одно  и  то  же:  требовал,  чтобы  к  нему  вызвали  сотрудника  советского
посольства.
     Он добился своего и в конце концов  попал  в  Стокгольм,  к  тогдашнему
посланнику Советского Союза в Швеции -  известной  соратнице  В.  И.  Ленина
Александре Михайловне Коллонтай.  К  его  огорчению,  она  отвергла  проекты
возвращения на Родину через союзную страну. "Вы свое отвоевали",  -  сказала
она и оставила его жить в советской колонии в Швеции.
     В 1944 году,  когда  Финляндия  сложила  оружие,  Романов  вернулся  на
Родину. Но все пережитое в крепости  и  в  плену  тяжело  сказалось  на  его
здоровье, он приехал домой больным  человеком  и  немало  времени  провел  в
госпиталях. Туберкулез, то и дело  одолевающий  его,  увился  следствием  не
только испытаний, перенесенных в Брестской крепости, и лагерных лишений,  но
и того удара грудью  о  борт  "Ариеля",  которым  завершился  его  прыжок  с
гамбургской пристани.
     Но он не сдался болезням, как не сдавался фашистам. Несмотря на недуги,
сумел   после   войны   окончить   второй   институт   и   сейчас   работает
инженером-строителем в одной из проектных организаций Москвы.
     В 1957 году, когда Алексея Романова восстанавливали в рядах  партии,  в
партийной комиссии ему показали его лагерную карточку, в свое время случайно
оказавшуюся в какой-то гитлеровской картотеке. Там была приклеена фотография
Романова в  одежде  пленного  с  памятным  ему  номером  29563  и  в  графах
педантично записаны все штрафы и аресты, которым он подвергался.
     Внизу стояла последняя запись, заверенная печатью со свастикой:
     "э 29563 бежал из лагеря 25 декабря 1943 года и пойман не был".
     Романов долго и задумчиво разглядывал свою фотографию и  вдруг,  широко
улыбнувшись, сказал:
     - А ведь счастливый номер оказался. В этой лагерной  лотерее  мало  кто
выигрывал. Мне вот повезло"
     Но члены партийной комиссии понимали, что дело не в счастливом  номере,
и единогласно проголосовали за восстановление коммуниста Алексея  Даниловича
Романова в рядах КПСС. А вскоре в числе других защитников Брестской крепости
А. Д. Романов за мужество и доблесть, проявленные в борьбе  с  гитлеровцами,
был удостоен высокой правительственной награды - ордена Красного Знамени,

БРЕСТСКИЙ ВОКЗАЛ

     С фактами этой необычайной истории я столкнулся совсем  случайно  в  те
годы, когда собирал материал о героической обороне Брестской крепости. Роясь
в наших архивах, разыскивая  оставшихся  в  живых  защитников  цитадели  над
Бугом, я обратился также и к иностранным источникам, ища в книгах,  вышедших
за рубежом, какие-то упоминания о Брестской обороне. Многие немецкие офицеры
и генералы в своих послевоенных мемуарах вспоминали о стойкости  и  упорстве
наших войск в Бресте, и их высказывания  при  всей  тенденциозности  бывшего
противника в освещении событий, конечно, представляли немалый интерес.
     Несколько  лет  тому  назад  за  границей  вышла   книга   воспоминаний
известного гитлеровского диверсанта подполковника  Отто  Скорцени,  военного
преступника,  который  после  разгрома  фашистской   Германии   нашел   себе
безопасное убежище во франкистской Испании. Это тот самый  Скорцени,  что  в
годы войны со своей шайкой отборных головорезов выполнял самые ответственные
поручения  Гитлера  и  его  генералов  похитил  у  союзников   арестованного
Муссолини в 1943 году,  а  зимой  1945  года,  переодевшись  в  американскую
военную форму,  во  главе  своих  диверсантов  сеял  панику  в  тылах  войск
Эйзенхауэра в дни их поражения в Арденнах. Книга его, весьма  саморекламная,
так и называется "Легион Скорцени". На одной из ее страниц  есть  любопытное
упоминание о Брестской крепости.
     Оказывается, Скорцени побывал в Бресте в первые дни  войны  и,  видимо,
имел самое прямое отношение к действиям  гитлеровских  диверсантов  в  нашей
пограничной полосе. Впрочем, об этом он не обмолвился ни одним словом.  Зато
не лишена для нас интереса та оценка упорства защитников  крепости,  которая
дана здесь.
     "Русский гарнизон цитадели, - пишет автор, - в буквальном смысле  слова
вел  борьбу  до  последнего  патрона,  до  последнего  человека".   Скорцени
рассказывает, как он однажды под огнем выполз на гребень крепостного вала  и
увидел усеянный трупами гитлеровских солдат двор цитадели.
     И вдруг, несколько ниже этого  рассказа  о  крепости,  я  наткнулся  на
строки, где описывалось события, тогда еще неизвестное мне.
     "То же самое было в районе Брестского вокзала, - писал Скорцени. -  Там
войска  противника  сосредоточились  в  глубоких   вокзальных   подвалах   и
отказывались сдаваться. Как я узнал позже, пришлось  затопить  подвалы,  так
как оказались неудачными все другие попытки взять вокзал".
     Так из этих строк, написанных врагом, я узнал о том, что  не  только  в
крепости, но и на Брестском вокзале происходила упорная  и,  видимо,  долгая
борьба.
     В 1955 году, приехав в Брест, я пришел  в  управление  железнодорожного
узла и просил свести меня со старыми служащими, работавшими на  станции  еще
до войны. Побеседовав с некоторыми  из  них,  я,  наконец,  нашел  человека,
принимавшего участие в событиях, о которых  пишет  Отто  Скорцени.  Это  был
старший диспетчер железнодорожного узла А. П. Шихов. Он провел восемь дней в
подвалах вокзала и оказался свидетелем этой упорной обороны. По его  словам,
вокзал защищали несколько десятков наших военных, во  главе  которых  стояли
какой-то  лейтенант,  политрук  и  старшина  с  голубыми  -  авиационными  -
петлицами на гимнастерке. Никаких фамилий А. П. Шихов не помнил и утверждал,
что все, кто был в подвалах, погибли в  боях.  Я  узнал  от  него  некоторые
подробности этих боев, но все же и после нашей беседы с ним оборона  вокзала
по-прежнему оставалась "белым пятном"
     Но вот год спустя, когда по Всесоюзному радио передавались мои рассказы
о  героях  Брестской  крепости,  почта  принесла  мне  большое   письмо   от
электромонтера Ивана Игнатьева из  города  Ростова-на-Дону.  Бывший  сержант
одной из авиационных частей, стоявших в 1941  году  в  районе  Бреста,  Иван
Игнатьев случайно оказался в день начала войны на Брестском вокзале  и  стал
участником его обороны. Он сражался там с группой товарищей  по  службе  под
командованием старшины - того самого, о котором вспоминал  диспетчер  Шихов.
Игнатьев называл старшину Басовым и сообщал  о  нем  немало  интересного,  а
также подробно писал мне о многодневных боях за вокзал.
     Позднее по воспоминаниям Игнатьева  я  рассказал  об  этой  обороне  по
радио, и тогда  откликнулись  и  другие  ее  участники:  капитан  буксирного
теплохода Днепро-Бугской флотилии Николай Ломакин, живущий сейчас  в  городе
Пинске, инвалид войны Фома Зазирный из  города  Канева  Черкасской  области,
бывший зенитчик, а сейчас слесарь  паровозного  депо  в  Новгороде  Анатолий
Пинчук, бывший сержант авиационной части, ныне учитель из поселка Новая Ляда
Тамбовской области Алексей Русанов,  житель  Запорожья  Владимир  Дубинский,
инженер Игорь Кислов из города Воронежа  и  т.  д.  Они  дополняли  картину,
нарисованную Игнатьевым, новыми важными подробностями  и  помогли  исправить
одну допущенную им существенную ошибку  -  фамилию  старшины,  руководившего
обороной, Игнатьев помнил неточно. На самом деле старшину звали не  Басовым,
а Павлом Петровичем Басневым, и он был  родом  из  Ивановской  области,  где
позднее мне удалось разыскать его родных.
     Вот  как  складывалась  история  героической  и   трагической   обороны
Брестского вокзала по воспоминаниям ее участников, обороны, которую с полным
правом можно назвать родной сестрой славной защиты Брестской крепости.
     В субботу, 21 июня на вокзал Бреста прибыла группа сержантов  одной  из
наших авиационных частей.  Часть  эта  находилась  в  летних  лагерях  около
границы, но команда была послана к месту постоянного  расположения  полка  в
районный городок Пружаны Брестской области, чтобы там принять бойцов  нового
пополнения и начать с ними занятия. Командовал группой старшина-сверхсрочник
Павел Баснев.
     В Пружаны надо было ехать поездом, который отходил  только  в  6  часов
утра на следующий день. Военный комендант станции приказал  старшине  и  его
товарищам переночевать на вокзале. Они  погуляли  по  городу,  посмотрели  в
вокзальном агитпункте кинофильм и остались на ночлег в этом же  зале.  Здесь
же вместе с ними расположилась небольшая группа  бойцов-зенитчиков,  которые
везли в свою часть партию сапог, полученных на складе в Бресте, и  несколько
других военных пассажиров, тоже ожидавших утренних поездов.
     В  полусумраке  наступающего  рассвета  все  были  разбужены   близкими
взрывами. Выбежав на привокзальную площадь, Баснев и  его  спутники  увидели
широкое зарево в стороне границы и столбы  снарядных  разрывов,  то  и  дело
вскидывавшиеся на железнодорожных путях у вокзала. Сомнений не оставалось  -
началась война.
     Прежде всего надо было позаботиться о боеприпасах:  сержанты  ехали  со
своими винтовками, но патронов у них  было  мало.  Баснев  кинулся  назад  в
вокзал разыскивать военного  коменданта.  К  счастью,  на  вокзале  оказался
небольшой  склад  оружия  и  боеприпасов  железнодорожной  охраны,  и  через
полчаса,  выполняя  приказ  коменданта,  маленький  отряд  старшины  и   еще
несколько групп наших бойцов в полной боевой готовности  заняли  оборону  на
западных подступах к станции, чтобы прикрывать отправку поездов на восток.
     Между тем вокзал заполнялся людьми. Из города  сюда  сбежались  местные
жители, семьи военных в надежде  уехать  на  поезде  в  сторону  Минска.  Но
немецкие снаряды то и дело  рвались  на  путях,  и  удалось  отправить  лишь
два-три коротких состава, погрузив только малую  часть  пассажиров,  которые
все прибывали.
     Звуки  перестрелки  постепенно  приближались.  Потом  на  привокзальной
площади показалась группа  пограничников,  отступавших  от  железнодорожного
моста на границе. Они присоединились к Басневу и его товарищам.
     Вслед за тем на дороге, ведущей  к  вокзалу,  раздался  треск  моторов,
послышались пулеметные очереди, и наши бойцы впервые увидели  своих  врагов.
Десятка два немецких  мотоциклистов  с  пулеметами  на  колясках  мчались  к
станции, иногда постреливая по сторонам, видимо, больше для острастки.
     Их подпустили почти вплотную и встретили дружным залпом. Колонна  резко
затормозила,   словно   наткнувшись   на    невидимую    преграду.    Машины
опрокидывались, съезжали в кювет, старались развернуться назад. В  несколько
минут все было кончено, и едва ли половина мотоциклистов  успела  на  полной
скорости умчаться обратно.
     Победа воодушевила людей, но радоваться было рано. Не  прошло  и  часа,
как издали снова послышался шум моторов.  На  этот  раз  противник  оказался
посерьезнее: к вокзалу подходили немецкие бронетранспортеры с автоматчиками.
Силы были неравными: с одними винтовками  бойцы  не  могли  долго  держаться
против  бронированных  машин.  Пришлось  отойти  внутрь  здания  вокзала   и
отстреливаться из окон.
     Вокзальные помещения уже были забиты людьми, главным образом  женщинами
и детьми. Между тем снаряды все чаще падали у вокзала и раза  два  пробивали
стеклянный  потолок  зала  ожидания.  Появились  убитые  и   раненые   среди
пассажиров. Надо было искать для них более надежное убежище.
     Под всем зданием Брестского вокзала раскинулась обширная сеть подвалов,
разделенных как бы на отсеки бетонными перегородками. Сюда, в эти помещения,
темные или полутемные, там, где они освещались небольшими окнами, выходящими
наружу на уровне земли, хлынула толпа людей, скопившихся на вокзале. И  сюда
же вскоре, теснимые врагом, вынуждены были  отойти  и  военные.  Теперь  сам
вокзал был в руках гитлеровцев, а  в  его  подвалах  около  сотни  советских
бойцов держали оборону, поражая противника меткими выстрелами из  подвальных
окон.
     Немцы сделали попытку ворваться в подвал через дверь, ведущую  туда  со
стороны вокзального ресторана. Но как только офицер и группа солдат  открыли
дверь и спустились на несколько ступенек  по  лестнице,  из  темной  глубины
подвального коридора  грянули  выстрелы.  Офицер  и  один  из  солдат  упали
убитыми, а остальные опрометью кинулись бежать назад. В этот день враги  уже
не пытались войти в подвалы и лишь два или три раза через рупоры  обращались
к осажденным с призывом сдаться в плен и выжидали, надеясь,  что  обстановка
заставит их сложить оружие.
     А обстановка и в  самом  деле  становилась  критической.  Многие  сотни
мирных людей - детей, женщин, стариков - тесно набились в  отсеки  подвалов.
Говорят, что здесь собралось до двух тысяч человек.  Дети  плакали,  женщины
порой бились в истерике, мужчины, растерянные и подавленные, не  знали,  что
предпринять. И только горсточка военных с винтовками и гранатами, то и  дело
стрелявших из окон, без колебаний выполняла свой долг, свою  боевую  задачу.
Этот подвал стал их боевым рубежом, и они были готовы стоять тут насмерть.
     Но чтобы  оборона  была  крепкой,  ей  необходим  крепкий  тыл.  А  тыл
подвального гарнизона, хотя его трудно назвать так - ведь он был  здесь  же,
где и фронт,  -  этот  "тыл"  отнюдь  не  способствовал  укреплению  обороны
подвала. Все эти растерянные, охваченные тревогой люди, подверженные  панике
женщины,  голодные   плачущие   ребятишки   создавали   обстановку   крайней
нервозности, невольно угнетавшую бойцов. Как ни зорко наши стрелки сторожили
окна, все же гитлеровским солдатам удавалось  иногда  незаметно  подобраться
сбоку и забросить гранату то в одно, то в другое помещение. Гранаты  рвались
в толпе пассажиров, убивали, ранили детей, женщин, и  каждый  раз  при  этом
возникала такая паника, что военные лишь с большим трудом наводили  порядок.
Да и кормить эти сотни людей было нечем: маленький склад вокзального буфета,
находившийся здесь, наполовину растащили, прежде чем его  успели  взять  под
охрану. Впрочем, все равно для такой массы народа продуктов  не  хватило  бы
даже на день.
     Выход оставался один - отправить всех штатских наверх, в немецкий плен.
Тут, в подвалах, их все равно ожидала смерть от пуль, от гранат врага  и  от
голода. В плену они могли уцелеть и сохранить своих детей. И  штатским  было
приказано  выходить.  Исключения  допускали  только  для  коммунистов  -  по
предъявлении партийного билета им разрешали остаться и вручали оружие.
     К утру 23 июня подвал опустел. Теперь здесь были только те, кто защищал
его с оружием в руках, всего около сотни человек. Военный комендант  станции
то ли был убит, то ли уехал с одним из поездов,  и  командование  принял  на
себя какой-то молодой лейтенант-артиллерист, который  тоже  совсем  случайно
оказался в это утро на  станции  Брест.  К  сожалению,  никто  из  уцелевших
защитников вокзала не помнил его фамилии, все  звали  лейтенанта  просто  по
имени - Николай. Неизвестна была им  и  фамилия  политрука  Кости,  ставшего
комиссаром   этого   подвального   гарнизона.   Третьим   организатором    и
руководителем обороны был старшина Павел Баснев. Потом, уже в последние  дни
боев, он болел, порой не мог даже ходить,  и  его  заменяли  тогда  сержанты
Федор Гарбуз и Алексей Русанов.
     Рассказывают, что вместе с военными в подвалах осталась  одна  женщина,
по  имени  Надя.  Кое-кто  вспоминает,  что  якобы  до  войны  она  работала
следователем брестской прокуратуры. Надя взяла на себя уход за ранеными, как
ни трудна была такая задача в этих тяжких условиях.
     Не было ни медикаментов, ни бинтов. Но многие  пассажиры,  отправленные
наверх, оставили в подвалах свои чемоданы.  Там  нашлось  белье,  которое  и
пустили на бинты.
     В первые дни не было и воды. Лишь  кое-где  на  полу  зеленели  затхлые