овью,
обмотанные грязными бинтами, из последних  сил  сжимающие  в  руках  приклад
винтовки или рукояти пулемета, лежащие под  бесконечным  осенним  дождем  на
раскисшей земле, в залитых водой окопах,  эти  люди  уже  спокойно  смотрели
навстречу своей неизбежной судьбе и старались  не  поддаваться  унынию.  Они
даже  смеялись  и  шутили.  Они  окрестили  свою  высокую  удобную   позицию
"галеркой", а противоположный низкий берег - "партером", и,  как  только  на
этом "партере" или же со стороны деревни показывались зеленые цепи атакующих
немцев, меткий огонь раненых вычесывал ряды гитлеровцев и заставлял их снова
залечь.
     Несмотря на  обстрел  из  пушек  и  минометов,  которые  подтянул  сюда
противник, неравная борьба все же продолжалась несколько дней. Рассказывают,
что самолеты, летая на бреющем полете над  берегом,  разбрасывали  листовки,
отпечатанные на машинке в немецком штабе.
     "Безногие солдаты  Оржицы!  -  говорилось  в  этих  листовках.  -  Ваше
сопротивление бессмысленно. Немецкая армия вступила в Москву и в  Петербург.
Красная Армия разбита. Спасайте свою жизнь и  сдавайтесь  в  плен.  Немецкое
командование немедленно обеспечит вас протезами и хорошим питанием".
     Но на эти призывы  из  окопов  все  так  же  отвечали  огнем,  который,
впрочем, слабел с каждым часом. Сопротивление прекратилось, когда почти  все
защитники "галерки" были убиты. Лишь несколько "безногих солдат Оржицы", еле
живых, лишившихся сознания, попало в плен.
     Так закончилась трагедия на левобережном  Приднепровье.  Но  еще  долго
после этого  на  всем  обширном  пространстве,  где  недавно  кипела  битва,
валялись неубранные трупы, и повсюду - в полях и в болотах, на огородах и  в
придорожных кустарниках - под осенним  дождем  в  грязи  стонали,  умоляя  о
помощи или о смерти, тяжелораненные  люди,  которых  гитлеровцы  безжалостно
обрекли на медленную и мучительную гибель.
     Начало  нашего  рассказа  относится  к  последним  дням  этой  оржицкой
трагедии.
     Неподалеку  от  Оржицы  лежит  другое  большое  село  -   Крестителево.
Противник овладел им после упорного боя, и цепи немецкой пехоты, методически
прочесывая одну улицу за другой, вышли к окраине села, где на отшибе от  хат
стояло несколько длинных  колхозных  сараев.  Опасаясь  засады,  автоматчики
приближались к ним  осторожно  и  недоверчиво,  время  от  времени  выпуская
очереди по этим постройкам.
     И тогда в дверях одного  из  сараев  появился  человек.  Он  по-немецки
закричал солдатам, чтобы они не стреляли,  потому  что  в  сараях  находятся
только раненые.
     Человек  был  высокого  роста,  широкоплечий  и   сильный.   Он   носил
гимнастерку командира Красной Армии, но без знаков различия на петлицах.  На
голове  у  него  был  кожаный  летный  шлем.  Видимо  раненный,  он  заметно
прихрамывал, опираясь на палку.
     Когда автоматчики прекратили огонь, этот человек, припадая  на  раненую
ногу, пошел навстречу  фельдфебелю,  который  командовал  немецким  отрядом.
Выбросив вперед  вытянутую  руку,  он  по  всем  правилам  отдал  фашистское
приветствие, гаркнул "Хайль Гитлер!", а потом на превосходном немецком языке
объяснил, что он врач и просит отвести его для переговоров к кому-нибудь  из
старших офицеров. Спокойные, уверенные манеры незнакомца и  отличное  знание
языка произвели на фельдфебеля впечатление, и он приказал одному  из  солдат
проводить русского врача в штаб части.
     Оказавшись перед старшими немецкими офицерами, человек отрекомендовался
доктором  Леонидом  Андреевичем  Силиным.  Поздравив  их   с   победой,   он
недвусмысленно дал понять, что  радуется  успехам  германских  войск  и  сам
является  ярым  сторонником  немцев.  Потом  он  сказал,  что  обращается  к
немецкому командованию с просьбой разрешить ему организовать  госпиталь  для
раненых советских пленных.
     По его словам, он уже собрал в сараях на окраине Крестителева несколько
десятков бойцов и командиров, получивших ранения, а  кроме  того,  на  полях
вокруг села валяется множество тяжело раненных людей, и им по  международным
законам следует оказать медицинскую помощь.
     Доктор Силин просил позволить ему отобрать из попавших в  плен  русских
группу врачей, медицинских  сестер  и  санитарок,  с  их  помощью  перенести
лежащих  под  открытым  небом  тяжелораненых  в  те  же  сараи  на   окраине
Крестителева  и  там  создать  импровизированный  госпиталь.  "Я  могу  дать
подписку и готов отвечать своей головой, - добавил он, - что ни один человек
из раненых или из медицинского персонала не попытается бежать".
     Русский врач явно понравился немцам.  Несколькими  вскользь  брошенными
словами он сумел польстить их самолюбию, его почтительный, даже заискивающий
тон был приятен им, а когда в ответ на вопрос, откуда он  знает  так  хорошо
немецкий язык, доктор Силин ответил, что его мать била чистокровной  немкой,
он окончательно расположил офицеров в свою пользу. Командир  части  позвонил
по телефону генералу, и разрешение на организацию госпиталя  было  дано.  Но
при этом немцы поставили врачу несколько категорических условий.
     Во-первых,  Силина  предупреждали,  что  он   понесет   самую   строгую
ответственность, если кто-нибудь из его будущих  подчиненных  или  пациентов
попытается бежать из плена. Во-вторых, ему запрещалось подбирать с поля  боя
и принимать в свой госпиталь тяжело раненных коммунистов, командиров Красной
Армии, евреев и русских. Он имел право оказывать медицинскую  помощь  только
беспартийным, украинцам по национальности и в звании солдата  или  сержанта.
В-третьих, немецкое командование ставило в известность  врача,  что  оно  не
намерено снабжать будущий госпиталь ни продуктами питания, ни  медикаментами
и все это Силину и его помощникам предстоит добывать самим.
     В ответ доктор рассыпался в похвалах великодушию  немцев,  заявил,  что
все поставленные ему условия будут точнейшим  образом  выполнены,  и  просил
разрешения  немедленно  приступить  к  делу.  Немецкому   офицеру   поручили
сопровождать его, и Силин отправился вместе с ним  в  ближайший  лагерь  для
советских военнопленных, чтобы там подобрать медицинский персонал для своего
госпиталя.
     Лагерь для пленных находился неподалеку от Крестителева. Это был просто
большой участок земли, огороженный колючей проволокой, и  там  под  открытым
небом, с которого день и ночь сыпался мелкий осенний дождь, в холоде, голоде
и грязи  томились  десятки  тысяч  человек.  Здесь  оказался  и  медицинский
персонал полевого госпиталя одной из наших армий, захваченный  гитлеровцами.
Разыскав группу девушек - медицинских сестер и санитарок, Силин представился
им и предложил работать в будущем госпитале.
     - Предупреждаю, девушки, работать придется много и тяжело, - сказал он.
- Я буду строго  требовать  от  каждой  из  вас  добросовестного  выполнения
обязанностей. Но вы медики, а на полях сейчас умирают от тяжелых  ран  сотни
наших людей. Этим, - он кивнул на сопровождавшего его немецкого  офицера,  -
на них наплевать, а мы с вами должны спасти  их  от  смерти,  сохранять  для
Родины
     Девушки, истомившиеся за несколько дней в лагере,  с  радостью  приняли
это  предложение.  Потом  Силин  отправился  разыскивать  врачей.  В   новом
госпитале согласились работать  пожилой  опытный  хирург  из  Одессы  Михаил
Александрович Добровольский, хирурги Михаил Салазкин  из  Москвы  и  Николай
Калюжный из Киева, женщины-врачи Федорова и Молчанова и другие. Силину  даже
удалось уговорить немцев отдать ему из  лагеря  двух  обреченных  на  смерть
евреев - ростовского хирурга Портнова и днепропетровского окулиста  Геккера.
Ему разрешили взять их на работу в госпиталь при условии, что они тотчас  же
будут расстреляны, как только все раненые окажутся вылеченными.
     В тот же день врачей и медицинских сестер выпустили из лагеря, и  Силин
собрал  весь  персонал  своего  госпиталя  в  одном  из  сараев  на  окраине
Крестителева.
     Он предупредил, что никто не должен пытаться бежать из госпиталя, иначе
немцы расстреляют его самого, а с  ним,  может  быть,  и  других.  Потом  он
объявил,  что   назначает   главным   врачом   госпиталя   доктора   Михаила
Добровольского, а каждый  из  остальных  хирургов  получил  в  свое  ведение
"палату" - один из сараев, а в подчинение  -  группу  медицинских  сестер  и
санитарок. В заключение Силин рассказал  о  том,  какие  жесткие  требования
поставили немцы в отношении раненых.
     - Мы должны брать всех тяжелораненых,  -  пояснил  он.  -  Но  в  нашем
госпитале  не  должно  быть  ни  одного  коммуниста,  командира,  еврея  или
русского. Надеюсь, вам ясно, что я имею в виду?
     Он так многозначительно сказал это, что все поняли его  без  дальнейших
объяснений. И тут же врачи и сестры,  вооружившись  примитивными  носилками,
отправились в окрестные поля  искать  тяжелораненых.  Они  подбирали  подряд
всех, кто нуждался в помощи, и никого ни  о  чем  не  спрашивали.  Но  когда
раненых приносили в сарай и регистратор  заносил  их  имена  в  госпитальный
журнал, биографические данные каждого претерпевали  существенные  изменения.
Иванова записывали в книгу учета как Иваненко, Семенова - как Семенюка. Если
человек был командиром Красной Армии, с него тотчас  же  снимали  офицерскую
гимнастерку и взамен надевали  солдатское  обмундирование,  а  в  список  он
заносился как солдат или  сержант.  И  спустя  два  или  три  дня,  когда  в
госпитале было уже  несколько  сот  раненых  и  Силин  представил  немецкому
командованию список своих пациентов,  там  не  значилось  ни  одной  русской
фамилии, не было ни одного командира, еврея или коммуниста.  Немцы  остались
весьма довольны тем, что врач так дотошно выполнил их требования.
     Ни о койках, ни о постельных принадлежностях не приходилось и  мечтать.
Раненых укладывали прямо на соломе, расстеленной на  земляном  полу  сараев,
стараясь положить их так, чтобы сквозь дырявые соломенные крыши  на  них  не
лил дождь. В госпитале не было никакого оборудования,  не  было  лекарств  и
перевязочных средств,  и  Силин  с  врачами  отправился  на  поле  недавнего
сражения. Они осматривали брошенные  обозные  повозки,  санитарные  фургоны,
госпитальные машины и искали  бинты,  медикаменты,  медицинский  инструмент.
Кое-что они нашли, и, хотя медсестрам приходилось,  меняя  повязки,  стирать
бинты и снова пускать их в дело, хотя лекарств было  недостаточно,  а  врачи
при операциях порой должны были по  очереди  пользоваться  одним  и  тем  же
инструментом, все же эти  находки  дали  возможность  оперировать  и  лечить
людей. Госпиталь начал работать.
     Надо было подумать о питании раненых, и  Силин  со  своими  помощниками
пошел в Крестителево  и  в  окрестные  села.  Они  обходили  хату  за  хатой
беседовали  с  колхозниками,  рассказывая  им  о  госпитале   и   прося   их
добровольной помощи. И все отзывались на эти просьбы с величайшей  охотой  -
кто давал пару кринок молока, кто несколько караваев хлеба домашней выпечки,
кто добрый кусок сала, кто ведро картошки или  других  овощей.  Конечно,  не
легко было на эти пожертвования кормить несколько сот  человек,  но  все  же
люди были спасены  от  голодной  смерти,  обеспечены  кое-каким  лечением  и
мало-помалу  начинали  поправляться.  На  примитивных,   грубо   сколоченных
операционных столах врачи госпиталя при тусклом, колеблющемся свете коптилок
ухитрялись делать сложнейшие операции. Особенно  славился  своим  искусством
хирург Михаил Добровольский - немецкие  военные  медики  нередко  специально
приходили в  сарай  посмотреть  на  его  операции  и  громко  выражали  свое
восхищение.
     Силин как-то сразу сумел установить самые тесные приятельские отношения
и с офицерами воинской  части  и  с  чинами  организованной  в  Крестителеве
немецкой комендатуры. Он  заметил,  что  большинство  гитлеровцев  падко  на
похвалы в свой адрес, и, пользуясь этим, расточал  им  самую  грубую  лесть,
которая иногда даже коробила его товарищей-врачей. Вдобавок он  был  веселым
собутыльником  и  знал   массу   забавных   анекдотов,   которые   мастерски
рассказывал, часами заставляя немцев надрывать  животы  от  хохота.  Офицеры
удивлялись тому, как он знает их  язык,  и  порой  признавались,  что  Силин
говорит по-немецки лучше, чем они сами. Кроме  того,  им  нравилась  суровая
дисциплина, которую Силин установил  в  своем  госпитале,  и  его  властная,
требовательная манера обращения с подчиненными.
     Наши врачи и раненые с  недоумением  и  недоверием  наблюдали  за  этим
непонятным для них человеком. С одной стороны, все понимали, чем они обязаны
ему, знали, что он спасает их от смерти, избавляет  от  тяжких  страданий  в
гитлеровских    лагерях    для    военнопленных.    Они    поражались    его
изобретательности,  энергии,  выдающимся  организаторским  способностям.   С
другой стороны, поведение Силина, казалось, характеризовало его как  верного
фашистского прихвостня. Стоило ему появиться  в  госпитале  в  сопровождении
немцев, как он набрасывался с ругательствами на врачей  и  медсестер,  грубо
кричал на раненых, выказывал явное презрение к  советским  людям  и  тут  же
всячески  заискивал   перед   гитлеровцами,   подобострастно   принимал   их
снисходительные похвалы, сыпал в ответ комплиментами, рассказывал анекдоты и
сам дружески смеялся вместе с офицерами. Зато когда  он  приходил  один,  то
становился совсем другим - заботливым и ласковым с ранеными,  по-товарищески
дружелюбным с врачами.
     Поведение начальника госпиталя было таким  противоречивым  и  странным,
что многие врачи и раненые долго относились  к  нему  с  настороженностью  и
подозрением и считали его предателем.  Другие  недоумевали:  какое  же  лицо
Силина является действительным и какое - только маской? Третьи уже  начинали
понимать, что этот человек ведет с врагом тонкую и опасную игру.
     К этому времени кое-кто из врачей, и прежде всего Михаил Добровольский,
который, как главный хирург, чаще других общался  с  начальником  госпиталя,
стали подозревать, что Силин не тот,  за  кого  себя  выдает.  Добровольский
обратил внимание на то, что он никогда не осматривает раненых один, а всякий
раз делает это в сопровождении кого-нибудь из других докторов.  Ни  разу  не
случалось так, чтобы Силин сам поставил  диагноз  или  оспаривал  заключения
других врачей, - он всегда одобрял методы лечения, предложенные ими.
     Был ли этот человек настоящим медиком? Несколько раз,  чтобы  незаметно
проверить свои подозрения, Добровольский, совершая обход  раненых  вдвоем  с
Силиным, нарочно высказывал суждения, самые нелепые с точки зрения медицины,
и всегда Силин соглашался с ним.  В  конце  концов  хирург  понял,  что  его
начальник не имеет специального образования, ничего не понимает в  медицине,
но более или менее ловко скрывает свое незнание.
     Лишь спустя  некоторое  время,  когда  Силин  присмотрелся  к  главному
хирургу и понял, что может вполне доверять  этому  человеку,  он  однажды  в
дружеском разговоре с Добровольским чистосердечно признался в своем обмане и
рассказал ему свою настоящую биографию. Да, Леонид Андреевич Силин вовсе  не
был врачом. Юрист из Москвы, он пошел добровольно на фронт, стал  секретарем
и членом военного трибунала  одной  из  наших  стрелковых  дивизий,  которая
попала в окружение неподалеку от Крестителева, а оказавшись в  плену,  решил
спасать раненых и выдал себя за медика. В его жилах вовсе не  было  немецкой
крови, как он уверил в этом немцев, а превосходное знание языка  объяснялось
весьма просто.
     Силин родился в Риге, в семье мелкого служащего, и вырос в  том  районе
города, где жило много немецких семей. С детства, играя вместе  с  немецкими
мальчиками, он  в  совершенстве  изучил  их  язык  и  владел  им  совершенно
свободно. В  юности  он  стал  активным  комсомольцем,  служил  на  флоте  в
Севастополе, а потом по тяжелой болезни сердца  был  освобожден  от  военной
службы, перебрался в Москву, здесь работал  на  заводе  "Шарикоподшипник"  и
одновременно  поступил  на  заочное   отделение   Московского   юридического
института. По окончании института он служил в  Москве  как  юрист,  а  когда
началась война, вступил добровольцем в армию, но вскоре был демобилизован  -
скрыть от врачей болезнь сердца не удалось. С большим трудом он добился, что
его вторично послали на фронт, в дивизионный трибунал, и почти  сразу  после
этого вместе со своей дивизией попал в окружение и очутился в  плену.  Силин
рассказывал Добровольскому, что в Москве у него остались жена  Анна  и  двое
маленьких сыновей - Леонид и Геннадий,  о  которых  вспоминал  с  любовью  и
тоской. Он  признался  хирургу,  что  всей  душой  ненавидит  немцев  и  его
поведение с ними было только ловкой игрой.
     С этих пор Силин и Добровольский стали настоящими близкими  друзьями  и
уже не скрывали друг  от  друга  ничего.  По  просьбе  Силина  хирург  начал
заниматься с ним по вечерам  медициной,  чтобы  начальнику  госпиталя,  чего
доброго, в критический момент не пришлось попасть впросак перед  немцами.  И
Силин теперь никогда не  упускал  случая  бросить  перед  немецкими  врачами
какой-нибудь специальный термин или собственноручно выписать  рецепт,  чтобы
лишний раз убедить их в своей полной компетентности.
     Эта  дружба  укрепилась  еще  больше  благодаря  одному   происшествию.
Случилось так, что опасно заболел кто-то из эсэсовцев, служивших в  немецкой
комендатуре Крестителева. У больного был гнойный аппендицит, который перешел
в воспаление брюшины. Немецкий  врач  заявил,  что  он  отказывается  делать
операцию  -  случай  был,  по  его  мнению,  безнадежным.  Тогда   комендант
Крестителева обратился за помощью к Силину. Тот сразу же понял, какие выгоды
сулит это дело в случае успеха, и кинулся к Добровольскому.
     - Ты должен во что бы то ни стало спасти этого эсэсовца.  Это  для  нас
очень важно, - убеждал он хирурга.
     И хотя случай был очень тяжелый,  действительно  почти  безнадежный,  и
риск слишком велик, все же Добровольский сделал операцию,  и  она  оказалась
успешной. Эсэсовец  выздоровел,  немцы  были  поражены  искусством  русского
врача, и по просьбе Силина комендант тут же выдал Добровольскому  бумагу,  в
которой от имени оккупационных властей хирургу объявлялась благодарность  за
спасение жизни немецкого солдата. Этой бумагой Силин потом ловко пользовался
в интересах госпиталя, а значительно позднее, уже через год, она  спасла  от
расстрела самого Добровольского.
     И, может  быть,  именно  благодаря  этой  успешной  операции  немцы  не
расправились с госпиталем Силина, когда случилось вскоре другое, уже  весьма
неприятное происшествие. Из госпиталя, нарушив уговор, бежал один фельдшер.
     Как только это стало известно, явился немецкий комендант  с  солдатами.
Весь медицинский персонал во главе с Силиным был выстроен  около  сараев,  и
комендант сказал, что за этот побег будет расстрелян каждый пятый. Все  свое
влияние и красноречие Силину пришлось употребить, чтобы отговорить немцев от
такого намерения. В  конце  концов  они  все  же  вывели  из  строя  другого
фельдшера, привязали его к дереву и расстреляли на  глазах  у  товарищей,  А
комендант заявил, что отныне  в  госпитале  вводится  круговая  порука.  Все
врачи, медсестры и раненые были поделены на пятерки  и  предупреждены,  что,
если один из пятерки убежит, остальные четверо будут расстреляны.
     Эта расправа окончательно убедила Силина в том,  что  госпиталю  нельзя
оставаться в Крестителеве.  Большое  село,  лежащее  на  перекрестке  дорог,
всегда было полно немцев, здесь  находились  комендатура  и  жандармерия,  а
такое  соседство  не  сулило  ничего  доброго.  Силин  уже   давно   говорил
Добровольскому, что надо бы разместить госпиталь  где-нибудь  в  стороне  от
больших дорог, в глубинке, подальше от немецких оккупационных в