вирепствовать  больше,  чем
обычно. Но, как правило, "норма" эта перевыполнялась, каждый день  из  ворот
блока смерти к крематорию выезжала либо ручная тележка,  заваленная  доверху
трупами, либо наполненный мертвецами грузовик.
     Около часа проходило в ожидании.  Потом  из  дверей,  ведущих  в  общий
лагерь,  появлялся  блок-фюрер  -   двадцатипятилетний   садист-эсэсовец   в
сопровождении целой  свиты  подручных  палачей.  Узники  застывали  в  строю
неподвижно, с низко опущенными головами: им не разрешалось поднимать взгляда
на фашистское начальство. Иногда вместо этого раздавалась команда "ложись!",
и одновременно с одной из пулеметных вышек  на  строй  пленных  обрушивалась
тугая струя ледяной воды из брандспойта, которая сбивала на землю  тех,  кто
не успел упасть. Люди валились ничком друг на друга, и мимо  этого  лежащего
строя  проходили  эсэсовцы,  сыпля  удары  дубинок,  а   иногда   на   выбор
пристреливая людей. Затем раздавалась команда "встать!". И  люди  вскакивали
на ноги, а тех, кто уже не мог подняться, оттаскивали к штабелю трупов.
     После  этого  начиналась  издевательская  "зарядка",  как  называли  ее
эсэсовцы. Узников заставляли ползать по грязи или по снегу,  бегать,  ходить
на корточках "гусиным шагом", порой по три-четыре километра  вокруг  барака.
Того, кто не мог выдержать этого и сваливался, избивали  до  полусмерти  или
пристреливали.  Штабель  трупов  непрерывно  пополнялся,  пока  эсэсовцы  не
уставали  и  не  уходили  отдыхать.  И  тогда  заключенные   начинали   свое
излюбленное занятие - "игру в печку".
     Кто-нибудь из узников отбегал в  сторону  и  командовал:  "Ко  мне!"  И
тотчас же отовсюду к нему бросались люди, сбиваясь в  плотную  толпу,  тесно
прижимаясь друг  к  другу,  чтобы  согреть  товарища  жалким  теплом  своего
истощенного  тела,  припрыгивая  и  похлопывая  соседа.   Так   продолжалось
несколько минут, а потом кто-то из тех, кто  оказался  снаружи,  отбегал,  в
свою  очередь,  в  сторону  и  также  кричал:  "Ко  мне!"  Прежняя   "печка"
рассыпалась, и возникала новая. Таким образом, люди, остававшиеся в  прошлый
раз снаружи и не успевшие получить свою порцию тепла, теперь  оказывались  в
центре толпы и могли согреться телами товарищей. Эта "игра" была борьбой  за
остывающую в теле жизнь, за каждую калорию тепла. А потом появлялись  те  же
эсэсовцы, и опять начиналась "зарядка".
     В этом чередовании мучительных "упражнений", сопровождаемых  избиениями
и убийствами, и "игрой в печку", и проходил весь день. Только поздно вечером
пленным разрешали войти в барак.
     Кормили смертников не каждый день.  Лишь  раз  в  два-три  дня  в  блок
доставляли баланду. Как правило, ее варили из гнилой нечищеной брюквы, чтобы
вызвать желудочные  заболевания  у  пленных.  Летом,  в  жаркие  июльские  и
августовские дни 1944 года,  эсэсовцы  придумали  другое  мучение.  Баланду,
которую доставляли в блок смерти, солили до тех пор, пока соль уже не  могла
больше растворяться в этом жидком супе. А когда узники съедали свою  порцию,
в блоке перекрывали водопровод.  Находясь  целый  день  на  палящем  солнце,
смертники испытывали невыносимые  муки,  у  них  пересыхали  рты,  распухали
языки, и многие сходили с ума, не выдержав этой пытки жаждой.  Сама  раздача
баланды обычно тоже сопровождалась побоями и  издевательствами.  После  того
как блоковой наливал каждому из  узников  понемногу  этого  мутного  супа  в
консервную банку и люди, стоя в строю, с жадностью съедали свою порцию,  все
с  нетерпением  ждали  возможной  добавки.  Блоковой  нарочно  неопределенно
указывал на какую-то часть строя, и оттуда десятка  два  узников  тотчас  же
бросались к нему, протягивая свои консервные банки, толкаясь и оттесняя один
другого. Это и нужно было блоковому. Одного он с силой  ударял  черпаком  по
голове, другому доставалось несколько ударов тяжелой дубинкой,  третьего  он
бил ногой в живот, а четвертому и в самом деле плескал немного  супа.  А  за
"представлением" с одной из пулеметных вышек обычно наблюдали  блок-фюрер  и
его свита.
     Каждый день не меньше десяти трупов вывозили из блока смерти в лагерный
крематорий. Но эсэсовцам было мало тех, кто умирал за ночь,  или  тех,  кого
они убивали во время ежедневных "зарядок". Время от времени  они  уничтожали
узников этого блока целыми партиями. Нередко из строя вызывали  специалистов
каких-нибудь профессий -  портных,  штукатуров,  слесарей  -  под  предлогом
отправления их на работу, и, как только доверчивые выходили, их в  окружении
конвоя вели прямо к крематорию и там расстреливали  и  сжигали.  Именно  так
погиб товарищ  Виктора  Украинцева,  одновременно  с  ним  попав  в  лагерь,
москвич, лейтенант Константин Румянцев, которого старожилы блока  не  успели
предупредить об  этой  уловке  эсэсовцев:  он  вышел  вместе  с  несколькими
другими, когда из строя вызывали сапожников, и в этот же день был, уничтожен
около крематория. А иногда эсэсовцы врывались в барак среди  ночи,  вызывали
по номерам десятка два или три пленных  и  уводили  на  казнь  По  нескольку
человек убивал каждый день и блоковой. Он  отмечал  узников,  чем-нибудь  не
угодивших ему, записывал их номера, и это означало, что в ближайшие  два-три
дня он подстережет человека и либо убьет его наповал ударом  своей  дубинки,
либо сбросит в канализационный колодец, откуда на следующее утро штубендисты
извлекут труп баграми. К этим жертвам добавлялись еще люди, которых  убивали
ежедневно помощники блокового - Адам, Володька и Мишка-татарин.
     Блок смерти, эта человеческая  бойня,  был  самым  "высокопродуктивным"
цехом фабрики смерти "Маутхаузен. За вторую половину 1944  года  здесь  было
убито больше 6  тысяч  человек.  К  новому,  1945  году  в  двадцатом  блоке
оставалось всего  около  800  узников.  За  исключением  5-  6  югославов  и
нескольких поляков, участников Варшавского восстания, недавно доставленных в
блок, все узники были советскими  людьми,  преимущественно  офицерами.  Хотя
каждый из них внешне лишь отдаленно походил на человека, все они  оставались
русскими, советскими людьми по своему характеру и не только жили, не  только
героически переносили все страдания, которые выпали на их долю, но и мечтали
о борьбе, о том, что  наступит  день,  когда  они  сведут  счеты  со  своими
палачами. Некоторые из них, наиболее сильные, провели здесь, в блоке смерти,
уже по нескольку месяцев, и мысль о том, чтобы дать бой врагам,  никогда  не
оставляла их.
     У кого и когда впервые возникла идея массового  побега,  мы  не  знаем.
Известно,  что  главными  организаторами  и  руководителями   подготовки   к
восстанию  стали  Николай  Власов,  Александр  Исупов,  Кирилл  Чубченков  и
какие-то другие командиры, чьи имена, к сожалению, не сохранились  в  памяти
тех, кто остался в живых. Говорят, что все детали  будущего  восстания  этот
подпольный штаб обсуждал во время  "печек",  когда  удавалось  незаметно  от
блокового  и  его  помощников,  зорко  следивших  за  узниками,   обменяться
несколькими фразами, если заранее устроить так, что вокруг тебя будут  самые
надежные люди, которым стоит доверять, - ведь не исключена была  возможность
провокации со стороны кого-нибудь из узников.
     Неизвестно, каким образом, но этому штабу удалось  установить  связь  с
Интернациональным подпольным  комитетом  общего  лагеря.  Видимо,  удавалось
иногда перебросить через стену записку или отослать ее  каким-нибудь  другим
способом.  Бывший  узник  Маутхаузена  венгерский  писатель   Иожеф   Надаш,
содержавшийся  в  соседнем,  девятнадцатом  блоке,  говорит,  что  смертники
пересылали порой  записки,  спрятав  их  под  трупами  на  тележке,  которую
вывозили к крематорию. Возможно, в команде, которая обслуживала  печи,  были
люди, связанные с Интернациональным подпольным комитетом и передававшие  эти
записки по назначению.
     Первая трудность в подготовке восстания заключалась в том,  что  узники
блока смерти, никогда не покидавшие своего двора, не знали, какие из четырех
стен ограды им надо штурмовать и что ждет их за этими стенами, - окрестности
лагеря  были  им  неизвестны.  Зато  узники  общего  лагеря   хорошо   знали
окрестности: их каждый день водили на  работы.  Судя  по  всему,  смертникам
удалось послать в общий лагерь просьбу о  присылке  плана  местности  вокруг
Маухтхаузена. И Интернациональный комитет сумел выполнить эту просьбу.
     Летчика Ивана Битюкова доставили в Маутхаузен в первых  числах  января.
Он прошел через обычные избиения и пытки в "политабтайлунге" и через ледяной
душ. Но когда лагерный парикмахер, чех по национальности, простригал ему  на
голове дорожку, два эсэсовца, сопровождавших смертника, на минуту отлучились
из комнаты. И тогда парикмахер, нагнувшись к уху Битюкова, проговорил:
     - Передай там, в двадцатом... Надо скорее бежать . Вас всех  собираются
скоро уничтожить... Они просили план лагеря... Мы  пошлем  его...  Ищите  на
днищах бачков, когда вам приносят баланду.
     В это время эсэсовцы вернулись, и больше  ничего  парикмахер  не  успел
сказать.
     В  самом  деле,  узникам  блока  смерти  надо  было  торопиться.  Фронт
постепенно приближался к Австрии и с востока и с запада, и  было  ясно,  что
как только возникнет непосредственная  опасность  освобождения  Маутхаузена,
эсэсовцы, может быть, постараются уничтожить всех  пленных,  содержащихся  в
лагере, но уж,  конечно,  в  первую  очередь  смертников  двадцатого  блока.
Вероятно, Власов, Исупов  и  их  товарищи  по  подпольному  штабу  понимали,
восстание следует осуществить как можно скорее.
     Когда Иван Битюков попал в блок смерти, он увидел  немало  летчиков,  с
которыми его сводила судьба других гитлеровских лагерях,  где  ему  довелось
побывать о этого, и даже встретил одного своего друга и прежнего сослуживца,
капитана  Геннадия  Мордовцева.  Он   передал   Мордовцеву   все   сказанное
чехом-парикмахером, а тот  сообщил  эту  новость  руководителям  подпольного
штаба и взялся сам добыть план. С тех пор каждый раз, как  только  во  время
раздачи  баланды  блоковой  предлагал  добавку,  Мордовцев  в  числе  первых
бросался к нему,  нарочно  устраивая  свалку,  стараясь  получить  удар,  от
которого он падал на землю и,  лежа,  быстро  и  незаметно  обшаривал  днища
бачков. Дважды он проделывал это, но безуспешно, и только на третий раз  ему
удалось нащупать какой-то шарик, прилепленный к дну бачка. Он отколупнул его
и быстро сунул в рот. Но хотя блоковой не видел этого, он  все  же  взял  на
заметку пленного, который так настойчиво лез за добавкой.  Товарищи  видели,
как он записал номер Геннадия Мордовцева, когда тот  побежал  к  строю.  Это
означало, что летчик будет в ближайшие дни уничтожен.
     Когда вечером узников  загнали  в  барак,  Геннадий  Мордовцев  передал
Власову и Исупову этот шарик, внутри  которого  находился  маленький  листок
папиросной бумаги с планом окрестностей лагеря. Но в  тот  же  вечер,  когда
Мордовцев  был  вблизи   канализационного   колодца,   блоковой,   незаметно
подкравшись к нему, одним ударом сбросил его  туда,  вниз.  Так  погиб  этот
смелый летчик,  ценой  своей  жизни  добывший  своим  товарищам  возможность
осуществить их дерзкое предприятие.
     Казалось,  как  могли  помышлять  о  восстании  эти  люди,  истощенные,
обессиленные,  полуживые,  безоружные  и  беззащитные  перед  властью  своих
палачей? Как могли они мечтать о штурме этой трехметровой  гранитной  стены,
гребень  которой  был  защищен  колючей  проволокой   под   током   высокого
напряжения? Что  могли  они  противопоставить  спаренным  пулеметам,  всегда
наведенным на них с вышек? Чем они станут сражаться с вооруженной  до  зубов
эсэсовской  охраной  лагеря,  которая  будет  поднята  на  ноги  при  первых
выстрелах? Поистине всякому здравомыслящему человеку должно было показаться,
что эта затея обречена на провал.
     Три  важных  человеческих  качества  могли  обеспечить  успех  отчаянно
дерзкому замыслу узников блока смерти: изобретательность, организованность и
смелость.   И   мы   можем   сказать,   что   эти   люди   проявили   чудеса
изобретательности,  показали  железную  организованность   и   беспредельную
смелость.
     Как это ни удивительно, они  нашли  оружие,  вернее  -  то,  что  могло
заменить его. Узникам предстояло вооружиться булыжниками,  вывороченными  из
мостовой двора, кусками угля, которые лежали в  комнате  блокового,  кусками
хранившегося там  же  эрзац-мыла,  деревянными  колодками  со  своих  ног  и
обломками цементных умывальников - их предполагалось разбить перед  побегом.
Дождь этих камней и обломков должен был обрушиться на пулеметные  вышки.  Но
самым важным оружием, которое оказалось в распоряжении смертников, были  два
огнетушителя, висевшие в жилых помещениях барака. К каждому из огнетушителей
прикрепили по три человека, самых сильных, вернее - наименее истощенных. Они
должны были подбежать к основанию вышки, привести огнетушитель в действие  и
направить струю пены в лицо эсэсовским пулеметчикам, чтобы помещать им вести
огонь и дать возможность штурмовой группе  забраться  на  вышку  и  овладеть
пулеметом. А для того чтобы подойти незаметно к  пулеметчикам,  решено  было
перед восстанием начать рыть подкоп из барака к основанию вышки.
     Колючую проволоку под  током  надеялись  преодолеть  с  помощью  одеял,
находившихся в комнате  блокового.  Эти  одеяла  должны  были  набросить  на
проволоку и потом замкнуть ее хотя бы тяжестью собственных тел.
     Самого  блокового  необходимо  было  уничтожить.   Его   телохранителей
голландцев решили не убивать, а только связать их и заткнуть им рты.  Узники
югославы и поляки, когда им сказали о готовящемся восстании,  в  один  голос
ответили: "Мы с вами, русские браты!" Сложнее обстояло дело со щтубендистам.
В их числе были всякие люди. И они могли оказаться  серьезным  препятствием,
тем  более  что  подготовка  к  восстанию  в  последний  вечер  должна  была
проводиться открыто, на их  глазах.  Но  ведь  штубендисты  были  такими  же
смертниками, как и остальные, и понимали, что гитлеровцы уничтожат вместе со
всеми или, в  лучшем  случае,  в  последнюю  очередь.  Восстание  давало  им
единственную возможность спасти свою жизнь. Подпольный штаб решил в открытую
поговорить с ними и предложить им участвовать в побеге.
     Этот щекотливый разговор поручили провести летчику майору  Леонову.  Он
был назначен старшим той сотни, в которой на поверках строились штубендисты,
и формально считался как бы их начальником, хотя и был таким же узником, как
и прочие, и никогда не позволил себе никаких действий,  направленных  против
товарищей  по  несчастью.  Улучив  момент  он  провел   этот   разговор,   и
Мишка-татарин, Адам, Володька и другие штубендисты не только  дали  согласие
участвовать в побеге, но и взяли на себя уничтожение  блокового.  У  них  не
было другого выхода.
     Восстание назначили  на  ночь  с  28  на  29  января.  Для  того  чтобы
определить самый удобный час, было установлено ночное наблюдение за  вышками
сквозь щели в стенах барака. Выяснилось, что часовые у  пулеметов  сменяются
ровно в полночь. Решено было начать восстание в час ночи - к  этому  времени
сменившиеся эсэсовцы уже заснут; те, что останутся на вышках, успеют немного
устать и промерзнуть, и  бдительность  их  притупится,  а  следующая  смена,
которая должна заступить в два часа ночи, еще будет спать в казарме.
     Восстание готовилось не только в организационном и материальном смысле.
В эти дни проходила  и  его  моральная  подготовка,  весьма  своеобразная  и
необычная; велась своего рода политическая  работа,  внутренняя  мобилизация
людей перед их последним смертным боем.
     Был среди узников блока смерти какой-то советский журналист.  Никто  из
оставшихся в живых смертников не помнит его фамилии, все  товарищи  называли
его по имени - Володей. Невысокий, черноволосый, в черных роговых очках,  он
был, пожалуй, самым образованным человеком здесь, в блоке. Говорят, до войны
жил он в Ленинграде вместе со  своей  женой,  учительницей,  и  там  окончил
исторический факультет университета. Но работал Володя в какой-то из  газет,
выходивших в торговом флоте. Перед войной он ушел в  плавание  на  одном  из
наших судов и 22 июня оказался в немецком порту. Вместе со всем экипажем  он
был интернирован, заключен в крепость, откуда бежал, и в  конце  концов  был
приговорен  к  смерти  и  послан  сюда,  в  двадцатый  блок.  Он-то  и  стал
своеобразным комиссаром восстания.
     Перед  Новым  годом,  выбрав  момент,  когда   блоковой   находился   в
благодушном  настроении,  Володя   уговорил   его   разрешить   по   вечерам
рассказывать своим товарищам содержание когда-то прочитанных им книг. С  тех
пор каждый вечер в переполненном  бараке  часами  раздавался  его  спокойный
негромкий голос. Володя помнил чуть ли не  наизусть  множество  книг  и  был
великолепным рассказчиком. Видимо, не без умысла  он  всегда  выбирал  книги
героического содержания, которые рассказывали о подвигах, о  том,  как  люди
побеждали, казалось бы, неодолимые трудности. Он пересказывал Дюма  и  Джека
Лондона, "Овода" и "Как закалялась сталь".  Оставшимся  в  живых  участникам
восстания особенно запомнилась  одна  история,  которую  Володя  рассказывал
несколько вечеров подряд. Это был рассказ о группе русских моряков, попавших
в немецкий плен, заключенных в  какую-то  крепость  и  совершивших  успешный
побег оттуда. И хотя Володя из осторожности делал вид, что он читал об этом,
все,  кто  слушал  его,  понимали,  что  речь  идет   о   событиях   Великой
Отечественной войны и что либо журналист сам пережил эти события, либо узнал
о них от кого-то. Историю эту слушали с захватывающим вниманием -  она  была
прямой параллелью к событиям, готовившимся в  блоке  смерти,  и  ее  удачный
исход внушал узникам надежду на успех их отчаянного замысла. В последние  же
вечера перед побегом, тоже умело притворяясь, что речь  идет  о  прочитанной
книге, Володя по поручению  штаба  подробно  рассказал  узникам,  как  будет
проходить  их  восстание  и  что  должен  делать  каждый  из  них.  Это  был
инструктаж, ловко облеченный в форму литературного произведения.
     Все было готово, как вдруг произошло поистине роковое событие.  До  сих
пор неизвестно, было ли оно результатом предательства или просто трагическим
совпадением. В ночь на 25 или 26 января, за два или три дня до восстания,  в
барак неожиданно нагрянули эсэсовцы. Старший  из  них  громко  выкрикнул  25
номеров, и 25 узников один за другим покидали барак, выходя во  двор.  Среди
вызванных оказались главные руководители восстания Николай Власов, Александр
Исупов, Кирилл Чубченков  и  другие.  Их  увели,  и  на  другой  день  стало
известно, что они уничтожены в крематории.
     Это было тяжелым  ударом  для  всех.  Казалось,  что  теперь  восстание
парализовано. Но этого не случилось. Другие люди, имен которых мы не  знаем,
встали на  место  погибших  и  стали  руководителями  готовившегося  побега.
Рассказывают, что одним, из них был майор  Леонов.  Подготовку  продолжалась
своим чередом, но восстание пришлось отложить на несколько  дней.  Оно  было
назначено теперь на ночь со 2 на 3 февраля.
     И вот она, наконец, настала, эта долгожданная ночь. Вечером, как только
узников загнали в барак и эсэсовская охрана ушла,  был  уничтожен  блоковой.
Штубендисты вызвали его под каким-то предлогом в коридор,  один  из  узников
накинул ему  на  голову  одеяло,  заранее  выкраденное  из  его  комнаты,  и
Мишка-татарин заколол своего шефа ножом. Связали обоих голландцев, и  они  в
ожидании решения своей участи лежали на полу с  кляпами  во  рту.  Командиры
сформировали четыре штурмовые группы: три - для захвата пулеметных  вышек  и
одну - чтобы  отразить  атаку  эсэсовцев  со  стороны  общего  лагеря.  Люди
вооружались  камнями,  кусками  уг