свенно уличавшие старосту. Мамлыгу, наконец, сместили, и вместо
него на эту должность был  назначен  Иван  Константинович  Калашник.  Теперь
действовать стало значительно легче - Силин и  Калашник  работали  в  полном
контакте друг с другом,
     С помощью  нового  старосты  удалось  окончательно  разрешить  нелегкую
проблему  снабжения  госпиталя.  Силин  добился  от   немецкой   комендатуры
позволения производить сбор добровольных пожертвований в пользу  раненых  не
только в самой Еремеевке, но и в окрестных  селах  -  Гусином,  Москаленках,
Матвеевке, Галицком  и  других.  Удалось  даже  добыть  у  немцев  кое-какие
продукты - госпиталю разрешено было получить горелое зерно, оставшееся после
пожара на кременчугском элеваторе, и выписать со склада несколько  маленьких
поросят. Вместе с Калашником Силин потом обменял это жженое зерно в колхозах
на хорошую муку, а маленьких поросят  -  на  больших  откормленных  кабанов,
обеспечив тем самым свой госпиталь на некоторое время  хлебом  и  мясом.  Он
договорился с еремеевскими колхозниками, и теперь каждого  из  выздоровевших
раненых по воскресеньям приглашала к себе в гости  какая-нибудь  семья.  Это
давало возможность человеку провести день в уже забытой семейной  обстановке
и, с другой стороны, облегчало проблему питания. Добился Силин и  того,  что
врачам  госпиталя  разрешили  оказывать  медицинскую  помощь  крестьянам.  В
госпитале установили определенные дни для  приема  колхозников,  а  так  как
жители  окрестных  сел  до  того   времени   оставались   без   медицинского
обслуживания, то в посетителях не  было  недостатка.  Каждый  из  пациентов,
конечно, приносил врачам  что-нибудь  в  благодарность  за  лечение,  а  эти
продукты тоже шли главным образом на питание раненых.
     Наконец, Силин и Калашник нашли еще один способ добывания  средств  для
госпиталя. Они убедили немецкого коменданта разрешить открыть в  селе  клуб,
доход от которого должен был  идти  в  пользу  раненых.  При  клубе  создали
драмкружок, ставивший пьесы из украинского классического репертуара  -  "Ой,
не ходи, Грыцю", "Наталка-Полтавка", "Наймичка" и другие. Артистами  были  и
колхозники, и врачи, и  медсестры.  Люди,  уже  истосковавшиеся  без  всякой
культуры за долгие месяцы гитлеровской оккупации, сейчас с удовольствием шли
по вечерам в клуб поразвлечься.  Плата  была  скромной,  а  после  спектакля
нередко  сам  Силин  или  кто-нибудь  из  "артистов"  обходили   с   шапками
присутствующих, собирая пожертвования в  пользу  раненых.  Этот  клуб  давал
каждую неделю две-три тысячи рублей дохода и стал важной статьей  в  бюджете
госпиталя.
     Но  рядом  с  этой  открытой,   легальной   деятельностью   все   время
продолжалась и ширилась подпольная работа Силина и его  друзей.  После  того
как оборудование госпиталя было закончено, Силин перешел жить в село, в хату
одного старика, который зарабатывал себе на жизнь, изготовляя иконы,  кресты
и  другие  религиозные  принадлежности.  Там,  в  этом   доме,   с   помощью
выздоровевшего  раненого  Алексея  Аржанова,  связиста   по   специальности,
установили радиоприемник. И сам приемник и провода,  идущие  от  него,  были
тщательно замаскированы в стене. По просьбе Силина  его  хозяин  сделал  ему
большой нагрудный крест на длинной металлической цепочке. Теперь, как только
в  село  приезжали  немцы,  Силин  встречал  их,  надев  этот  крест  поверх
полушубка, - представляясь религиозным человеком, он внушал им  еще  большее
доверие к себе. Но это "оборудование", как называл его шутя Силин,  имело  и
вполне практический смысл. Когда на его квартире включали радиоприемник,  то
цепочка служила антенной, а сам крест -  заземлением.  Теперь  Силин  и  его
товарищи регулярно принимали из Москвы сводки Советского Информбюро  и  были
вполне осведомлены о положении на фронтах.  Эти  сводки  Силин  каждый  день
пересказывал своим раненым и  врачам,  и  их  содержание  становилось  также
известным и колхозникам Еремеевки.
     Время от времени подпольщики затевали и прямые диверсии. То исчезнут со
склада  местного  "Заготзерна"  несколько  сот  мешков  приготовленной   для
отправки в Германию пшеницы. То кто-то выроет  и  тщательно  замаскирует  на
середине дороги  глубокую  яму,  куда  попадает  грузовик,  полный  немецких
солдат, и в результате несколько автоматчиков получают  тяжелые  увечья.  То
остановившиеся на ночлег в соседнем селе шоферы немецкой  автоколонны  утром
неожиданно обнаруживают, что на колесах машин из  покрышек  и  камер  кто-то
вырезал большие куски резины и надо менять  все  баллоны.  То  у  напившихся
полицаев пропадают винтовки или автоматы.
     Это были пока лишь совсем небольшие, отдельные акты сопротивления врагу
- Силин и его товарищи лишь пробовали силы, готовясь к будущей  партизанской
борьбе. Их подпольная деятельность только  начиналась,  и  приходилось  быть
очень осторожными, осуществляя каждую из  этих  мелких  диверсий,  чтобы  не
привлечь внимания гестапо к Еремеевке и не возбудить подозрений своих врагов
в самом селе
     Силин имел в Еремеевке очень опасного и злобного врага. Это был старший
полицай Иван Атамась, по прозвищу "Дракон". Человек без чести и без совести,
жестокий и жадный, он готов был на все ради своей карьеры и лез из кожи вон,
стараясь выслужиться  перед  немцами.  Самой  сокровенной  мечтой  его  была
должность следователя районной полиции, и  он  прилагал  все  усилия,  чтобы
добиться ее. Он давно уже присматривался к  Силину,  завидовал  его  влиянию
среди немцев и явно что-то подозревал. Но до поры до времени  у  Атамася  не
было никаких улик против этого человека.
     Однажды Дракон  подал  начальнику  районной  полиции  Ющенко  список  с
фамилиями двадцати семи  сельских  активистов  Еремеевки,  которые,  по  его
словам, были здесь оставлены специально для партизанской борьбы.  Но  Ющенко
уже успел подружиться с Силиным и нередко оказывал еремеевским  подпольщикам
важные услуги, вовремя предупреждая их о  тех  или  иных  намерениях  немцев
Ющенко передал этот список Силину, а тот показал Калашнику и просил старосту
предупредить всех, кто был перечислен в доносе Атамася, чтобы они  соблюдали
осторожность и в случае необходимости могли бы быстро скрыться. Список же  в
конце концов Силин уничтожил.
     Но, видимо, Атамась не ограничился только этим доносом. В декабре  1941
года в село неожиданно приехала группа немецких солдат во главе с  офицером,
и сейчас же были схвачены шестеро сельских  активистов  из  числа  тех,  что
значились в списке Атамася. Остальным удалось вовремя  спрятаться.  Шестерых
арестованных заперли в помещении сельской управы, и Силину стало известно от
немцев, что на рассвете они будут  расстреляны  здесь,  во  дворе.  Тут  же,
связавшись с Калашником, Силин вместе с  ним  выработал  план  спасения  эти
людей.
     Прежде  всего  он  свел  дружбу  с  немецким  офицером,   возглавлявшим
карателей, и за бутылкой самогона они с Калашником стали  доказывать  немцу,
что было  бы  неправильно  расстреливать  приговоренных  во  дворе  сельской
управы, в самом центре  села.  Это,  говорил  Силин,  произведет  неприятное
впечатление на всех крестьян и может повредить в их глазах немецким властям.
Он даже указал на более удобное место для расстрела - за  окраиной  села,  и
офицер, согласившись, послал туда полицаев, чтобы  заранее  выкопать  могилы
приговоренным. Удалось убедить немцев и в том, что не стоит расстреливать на
рассвете, когда многие из крестьян уже не спят, а лучше сделать это глубокой
ночью, после полуночи. Так и было решено.
     Силин с Калашником продолжали поспешно осуществлять свой план.
     По всему селу было объявлено, что сегодня  в  клубе  состоится  большой
торжественный  вечер,  посвященный  организации   украинской   полиции.   По
поручению  Силина  Калашник  раздобыл  самогона  и  обильную  закуску  после
торжества предполагалось устроить вечеринку. На  вечеринку  пригласили  всех
немцев во  главе  с  офицером,  а  также  полицаев,  которым  было  поручено
расстрелять приговоренных. Еще днем Силин  предупредил  нескольких  красивых
молодых девушек и женщин, что они  обязательно  должны  быть  на  празднике,
любезничать с немцами и задержать их как можно дольше в  клубе.  Среди  этих
женщин были учительницы Мария Рубачева и Александра Шевченко -  жена  одного
из арестованных. Когда Шевченко стала отказываться от участия  в  вечеринке,
говоря, что она не может веселиться в то время, как самому близкому для  нее
человеку грозит смерть, Силин прямо сказал ей: "Если ты хочешь спасти  мужа,
ты должна прийти в клуб - пить, плясать и веселиться" Ближе к вечеру  Силину
и Калашнику удалось также предупредить заключенных о  том,  как  им  следует
вести себя по дороге на расстрел.
     Вечер был не очень  многолюдным,  но  все  прошло  как  надо.  А  потом
приглашенные уселись за столы,  немцев  и  полицаев  усердно  стали  угощать
самогоном, и офицер со своими солдатами охотно танцевали с девушками.  Время
подходило к полуночи, и Силин  все  чаще  поглядывал  на  часы.  Затруднение
заключалось в том, что ночь оказалась безоблачной  и  светила  полная  луна.
Бежать в такую светлую ночь было бы гораздо труднее. Однако луна должна была
зайти после часу ночи, и Силин всячески старался затянуть  вечеринку,  чтобы
задержать немцев и полицаев. По его  поручению  Мария  Рубачева  то  и  дело
приглашала танцевать немецкого  офицера,  а  потом  попросила  проводить  ее
домой. Она нарочно выбрала самый длинный,  кружной  путь  к  своему  дому  и
отделалась от спутника, лишь когда луна была совсем уже на заходе.
     Освободившись, офицер пришел в сельуправу  и  приказал  полицаям  вести
осужденных на расстрел. Конвоиры были порядком таки  пьяны,  и  им  пришлось
дать в провожатые еще двух немецких солдат. Когда они  подходили  к  окраине
села, осужденные внезапно сбили на землю обоих немцев и бросились  бежать  в
разные стороны. В то время как пьяные полицаи наугад стали палить в темноту,
беглецы успели скрыться. Только один из них -  бывший  военнопленный  Попов,
который был ранен в ногу, не смог убежать  и  остался  на  месте.  Остальным
удалось надежно спрятаться в крестьянских хатах,  в  заранее  подготовленных
тайных убежищах.
     Немцы были взбешены этим побегом. Наутро они решили расстрелять каждого
пятого в селе и для устрашения жителей сжечь десятка  два  домов.  Несколько
часов потратили Силин и Калашник, убеждая  офицера,  что  этого  не  следует
делать. Они свалили всю вину на перепившихся полицаев,  снова  устроили  для
немцев угощение и задобрили их всевозможными подарками. В конце концов немцы
удовлетворились тем, что расстреляли раненого Попова во дворе сельуправы,  а
Силин обещал им сказать в  комендатуре,  что  все  сельские  активисты  были
казнены. С трудом, но все же удалось выпроводить карателей, и  Еремеевка  на
этот раз не пострадала.
     И все же игра, которую вел Силин  с  немцами,  была  слишком  смелой  и
рискованной. Рано или поздно это должно было плохо кончиться для него и  его
товарищей. Атамась не спускал с Силина глаз, следил за всеми его  поступками
и настойчиво и прилежно собирал улики против этого человека. Видимо, нашелся
и предатель в самом госпитале. Роковой час все же наступил.
     Ночью 1 марта Силин разбудил нескольких врачей и выздоровевших раненых,
с которыми был особенно дружен. Он сообщил им: получены тревожные  сведения.
Ему дали знать, что к немцам  поступил  донос,  в  котором  он  обвинялся  в
укрывательстве евреев и коммунистов в госпитале.  Он  посоветовал  товарищам
подготовиться к побегу и предупредил, что,  возможно,  он  и  сам  попробует
убежать. Но когда наступило утро, оказалось, что  уже  поздно.  Госпиталь  с
рассветом был окружен приехавшими из районного центра немецкими солдатами  и
украинской полицией.
     Вскоре явилась немецкая медицинская комиссия. На  этот  раз  Силин  уже
ничего  не  мог  сделать  -  всех   раненых   подвергли   осмотру,   отбирая
выздоровевших  для  отправки  в  лагерь.  Вместе  с   ними   отобрали   всех
коммунистов, командиров, евреев и часть русских - судя  по  этому,  доносчик
хорошо знал коллектив раненых и предал всех, кого мог. Арестован был и Силин
- ему запретили выходить из своего кабинета в госпитале.
     И все  же  вечером  следующего  дня  Силин  вместе  с  врачом  Михаилом
Салазкиным бежал из госпиталя. Это бегство было  заранее  предусмотрено  его
друзьями. На окраине села в  одной  из  хат  для  Силина  была  приготовлена
гражданская одежда  и  лошадь  с  повозкой,  на  которой  он  мог  уехать  в
безопасное место. Чтобы облегчить побег,  его  друзья  организовали  в  селе
вечеринку, на которую был приглашен и Иван Атамась. И хотя  Атамася  усердно
потчевали самогоном, все заметили, что в этот вечер он пил мало и то и  дело
прислушивался, точно ожидал чего-то. Действительно,  поздно  ночью  раздался
стук в окно - Атамася вызвал его ближайший помощник полицай Сергей  Паленый.
Дракон ушел тотчас же  с  вечеринки  и  вернулся  спустя  полчаса,  довольно
потирая руки. "Силин хотел бежать, - сказал он присутствующим, - но я поймал
его. Теперь он у меня уже не вырвется".
     Увы, это было  горькой  правдой.  Силин  сумел  незамеченным  выйти  из
госпиталя, перерезать телефонные  провода,  ведущие  в  сельскую  управу,  и
добраться до окраины Еремеевки. Но Сергей Паленый, которому Атамась приказал
неусыпно наблюдать за Силиным,  выследил  его  и  донес  своему  начальнику.
Доктору Салазкину удалось бежать, а Силина Дракон застиг в тот момент, когда
тот переодевался в крестьянское платье. Угрожая  пистолетом,  Атамась  повел
беглеца назад в госпиталь. Он сам рассказывал потом,  что  по  дороге  Силин
уговаривал его позволить ему бежать. "Если ты отпустишь меня, это послужит в
твою пользу, когда придут наши, - говорил  он.  -  А  если  ты  выдашь  меня
немцам, люди припомнят это, и тебе не миновать виселицы". Но  Дракон  только
смеялся в ответ и  обещал  застрелить  Силина,  как  только  тот  попытается
бежать. Он снова передал беглеца немецкой охране у школы. Силина  связали  и
заперли до утра в его кабинете.
     На другой день, 6 марта 1942  года,  около  сорока  отобранных  немцами
раненых и врачей увозили из госпиталя в Кременчугский лагерь.  Был  базарный
день, и ранним утром на площади перед  школой  открылся  базар,  на  который
съехались сотни  крестьян  из  окрестных  сел.  Когда  к  школе,  охраняемой
немецкими солдатами и  полицаями,  подъехало  десятка  полтора  саней  и  на
крыльцо стали выводить раненых, все, кто был на  базаре,  толпой  хлынули  к
госпиталю, и с разных концов Еремеевки сюда побежали люди.
     Одни раненые выходили сами, других выволакивали и бросали  в  розвальни
немцы и полицаи. Все уже понимали, что их везут  на  смерть,  и,  заметив  в
толпе знакомые лица, люди громко  прощались  с  друзьями,  выкрикивали  свои
адреса, чтобы жители Еремеевки смогли сообщить семьям об их гибели. Из толпы
неслись ответные крики, слышались женские рыдания, детский плач, и вдруг все
разом стихло.
     Последним, вслед за врачами Геккером  и  Портновым,  на  крыльцо  вышел
Силин. Его сопровождал Атамась с двумя пистолетами в руках.  Силин  был  без
шинели, в своем кожаном шлеме и гимнастерке и со  связанными  назад  руками.
Кто-то сзади набросил ему на плечи рваный овчинный полушубок, но он  тут  же
упал на крыльцо. Толпа зашумела, закричала, требуя, чтобы Силину  освободили
руки. Немецкий офицер молча кивнул в знак согласия. Атамась  распутал  узел,
но тут же связал Силину руки уже впереди и накинул на него полушубок.
     Силин молча оглядел собравшуюся толпу, раненых,  лежащих  на  санях,  а
потом обернулся и посмотрел на окна госпиталя. Они были  открыты,  и  оттуда
выглядывали оставшиеся раненые, врачи и немецкие солдаты  с  фотоаппаратами,
снимавшие эту сцену. Потом он обратился к офицеру и попросил  разрешить  ему
попрощаться с товарищами. Получив разрешение, он подошел к  краю  крыльца  и
медленно начал говорить, обращаясь и к тем, кто глядел из окон, и к тем, кто
лежал на санях.
     - Дорогие мои друзья и товарищи! - говорил он. - Я сделал для вас  все,
что мог. Я старался спасти вас  от  смерти  и  организовал  этот  госпиталь,
превратив его в советскую колонию в тылу врага. Но мне не удалось  до  конца
уберечь ни  жизней  многих  из  вас,  ни  своей  жизни.  Я  знаю,  что  меня
расстреляют, а потому сейчас слагаю с себя дальнейшую ответственность за вас
и каждому передаю в руки его собственную судьбу. Спасибо вам за  все,  и  не
поминайте меня лихом. Потом он обратился к толпе:
     - И вам, дорогие наши товарищи из Еремеевки и из  других  сел,  большое
спасибо! Спасибо  за  помощь,  за  доброе,  сердечное  отношение  к  раненым
солдатам и командирам.  Помните,  вам  уже  недолго  осталось  страдать  под
проклятой властью врага. Расстреляют меня, может  быть,  расстреляют  других
моих товарищей, но таких, как мы, миллионы, и всех нас не могут расстрелять.
Красная Армия уже разбила врага под Москвой, она скоро погонит его на запад,
освободит и вашу украинскую землю, и вы снова станете свободными  советскими
людьми. Когда наступит этот радостный час и сюда придут советские войска, не
забудьте помянуть нас, которые погибли в борьбе. Вспомните нас  так,  словно
все мы живыми вернулись сюда вместе с нашей родной  Красной  Армией.  И  еще
одна моя просьба. У меня остаются в Москве жена и два сына. Напишите им, как
я погиб, скажите моим сыновьям, что в Красном знамени нашей  Родины  есть  и
капли крови их отца.
     Голос  его  слегка  дрожал  от  волнения,  но  он  говорил   необычайно
проникновенно, с бьющей в душу силой. И вся толпа - несколько сот  мужчин  и
женщин, - слушая его, плакала навзрыд.
     Немецкий офицер, видя, какое действие на людей оказывает эта прощальная
речь, сделал знак Атамасю. Тот толкнул Силина, приказывая  ему  замолчать  и
идти к саням.
     - Прощайте, дорогие товарищи! - сказал,  обращаясь  ко  всем,  Силин  и
низко поклонился народу. Потом он сошел с крыльца и сел на последние сани.
     Рядом с ним поместились Атамась и  еще  два  полицая.  Все  еще  громко
плачущая толпа придвинулась  ближе.  Немцы  и  полицаи  угрожающе  взяли  на
изготовку автоматы.
     И вдруг все увидели, как Силин связанными впереди руками неловко  полез
к себе в карман  и  вытащил  оттуда  белый  носовой  платок.  Потом  быстрым
движением он поднес руки ко  рту  и  прокусил  себе  вену.  Полилась  тонкая
струйка крови, и он  подставил  под  нее  платок.  Когда  на  белом  полотне
расплылось большое красное пятно, он, высоко подняв обе руки, бросил  платок
в толпу, крича: "Передайте это на память моим сыновьям".
     - И мне. - раздался чей-то возглас  из  плачущей  толпы,  и  на  колени
Силина упал еще один белый платок. Он  смочил  его  своей  кровью  и  бросил
обратно. И тотчас же десятки платков с разных сторон полетели к нему.
     - И мне! И мне! - слышались  взволнованные  голоса,  и  он  хватал  эти
платки, прижимал к своей окровавленной руке и бросал назад  тем,  кто  хотел
сохранить как самую дорогую память следы горячей крови этого смелого борца и
мученика, бестрепетно идущего сейчас на смерть.
     Немцы заторопились, чтобы скорее прервать эту сцену, конвой вскочил  на
сани, раздалась команда офицера, и обоз тронулся  в  путь.  Толпа,  все  еще
плача, закричала и побежала вслед за санями, и полицаи предупреждающе  стали
стрелять в воздух. Лошади пошли рысью, а люди все еще бежали  следом.  Силин
стоял на коленях в последних санях и, подняв  над  головой  связанные  руки,
прощально махал ими.
     Потом обоз поравнялся с постаментом, на котором до войны стояла  статуя
Ленина, позднее разрушенная оккупантами. И все издали  увидели,  как  Силин,
показывая на этот постамент, начал что-то грозно кричать, обращаясь к немцам
и полицаям. Атамась  толкнул  его  в  бок,