заставил  лечь  в  сани,  лошади
прибавили шагу, и вся колонна скрылась из виду за поворотом.
     Госпиталь продолжал существовать,  но  ощущение  большой,  непоправимой
беды охватило  всех  -  и  раненых  и  врачей.  И  в  селе  настроение  было
подавленным,  тяжелым,  словно  из  жизни  людей  исчезло  что-то  важное  и
незаменимое. Собираясь весенними вечерами у ворот, еремеевские женщины то  и
дело начинали вспоминать Силина, снова переживать сцену прощания с ним  и  с
другими ранеными и вытирали платками повлажневшие  глаза.  Опустевший  стоял
вечерами клуб, помрачнел, посуровел староста Иван Калашник, и, когда  теперь
наезжали в Еремеевку немцы, село притихало в страхе и тревоге.  Не  стало  у
людей их ловкого, умелого заступника.
     Восьмого марта Мария Рубачева и еще одна девушка  из  села  отправились
пешком в Кременчуг, собрав кое-какие  продукты,  -  они  надеялась  повидать
Силина и его товарищей. Они отыскали в лагере знакомого полицая,  и  тот  за
бутылку водки сообщил им, что Силин накануне был расстрелян, и показал  даже
место, где это произошло. Вместе с ним ту же участь разделили врачи  Портнов
и Геккер, подполковник Константин Богородицкий и многие другие его товарищи.
С этими печальными вестями девушки вернулись назад в Еремеевку.
     А на другой день поздно вечером к медицинской сестре  госпиталя  Оксане
Романченко пришел человек, бежавший из Кременчугского лагеря. Он передал  ей
короткую  записку,  нацарапанную  карандашом  на  клочке  бумаги.  Это  было
прощальное письмо Силина, адресованное его жене и детям. Он написал его, идя
на расстрел, незаметно  сунул  этому  пленному  и  наказал  ему  при  первой
возможности  отдать  Романченко,  с  тем  чтобы,   когда   Еремеевка   будет
освобождена Красной Армией, она переслала  его  последний  привет  семье  по
адресу, заранее оставленному им.
     А по селу в те дни передавали из хаты в хату другой исписанный листок -
стихи, посвященные Леониду Андреевичу Силину, которые написал находившийся в
госпитале боец и молодой поэт Григорий  Заболотный.  Люди  переписывали  это
стихотворение, как последнюю память о своем погибшем  друге.  Оно  кончалось
такими строчками:

     Нет Силина, но в памяти народной,
     В глазах народа и в его сердцах
     Навеки жив твой образ благородный,
     Бесстрашного советского борца

     Но только гораздо позднее, когда  в  Еремеевку  вернулся  один  из  тех
раненых, что были увезены вместе с Силиным, Павел Иванов, люди узнали о том,
как погиб Леонид Андреевич.
     Павел Иванов был русским, из  Калининской  области.  Когда  раненым  он
попал в плен под Оржицей и оказался в госпитале у Силина, ему, как и другим,
дали украинскую фамилию, и он стал Павлом Иваненко. Это до некоторой степени
и спасло ему жизнь.
     По словам Иванова, во все время пути, пока  раненых  везли  в  районный
центр Градижск, а оттуда в Кременчугский лагерь, Силин уже  не  заботился  о
себе, не сомневаясь в том, какая участь ему уготована, но старался придумать
что-нибудь для спасения своих товарищей. На одном из перегонов они оказались
в санях вместе, и Силин шепотом давал Иванову последние инструкции.
     - Имей в виду, ты можешь спастись, - сказал он - Ты записан  в  списках
как Иваненко, и в лагере, вероятно, не будут знать, что  ты  бывший  солдат.
Поэтому говори все время, что ты  житель  Еремеевки,  никогда  не  служил  в
армии, а только выпекал хлеб для раненых в  госпитале.  Если  будешь  твердо
стоять на своем, может быть, тебе удастся спастись.
     В Кременчугском лагере Силина отделили от  остальных  пленных  и  увели
куда-то. Иванов увидел его уже спустя  несколько  дней,  когда  восемнадцать
человек из еремеевского госпиталя были выведены на расстрел. Их поставили  в
ряд у кирпичной стены, около глубокой ямы, и потом откуда-то привели  Силина
с непокрытой головой  и  со  следами  побоев  на  лице.  Но  держался  он  с
достоинством, гордо и  независимо.  Немецкий  офицер,  руководивший  казнью,
почему-то приказал каждому из приговоренных перед  расстрелом  назвать  свою
фамилию, национальность, место рождения, местожительство и  военное  звание.
Иванов ответил все точно так, как учил  его  Силин.  Тогда  офицер,  немного
подумав, приказал ему выйти из строя и стать в стороне. Когда очередь  дошла
до Силина, Леонид Андреевич в ответ на вопрос офицера  только  резко  дернул
головой и сквозь зубы  презрительно  бросил:  "Продолжайте  дальше!"  Он  не
пожелал разговаривать со своими палачами.
     На глазах у Иванова всем приговоренным приказали  раздеться,  заставили
их спуститься в яму и там перестреляли из автоматов. А потом его отправили в
барак и, видимо, на время забыли о нем. Он вскоре  заболел  тифом  и,  когда
выздоровел, был, как местный житель, отпущен назад в Еремеевку. Уже  умирая,
Силин своим советом все-таки спас жизнь этому человеку.
     И хотя Леонида Андреевича уже не было в госпитале и в селе  и  даже  не
было в живых, но он словно и после смерти продолжал влиять на своих  друзей,
воспитывать их волю, подсказывать им смелые и решительные поступки.  В  ночь
на Первое мая оставшиеся в госпитале раненые внезапно обезоружили и  связали
полицейских, которые охраняли их, и совершили побег. Часть из них была потом
поймана и казнена, но многим удалось скрыться в  Еремеевке  или  в  соседних
селах. После этого немцы окончательно расформировали госпиталь и  оставшихся
раненых, врачей и медсестер отправили в лагеря.
     Едва не погиб в эти дни доктор Михаил Добровольский. Полицай Пилипенко,
заменивший в селе Атамася, которого отправили учиться на курсы следователей,
обвинил его в организации побега. Он избил врача, вымогая у него  признание,
а потом заставил раздеться, поставил лицом к стене и стрелял в  кирпичи  над
его головой.  Но  расстрелять  Добровольского  без  немцев  он  все-таки  не
решился. А когда  на  другой  день  в  село  приехал  немецкий  следователь,
Добровольский показал ему ту бумажку, которую в свое время  добыл  для  него
Леонид Андреевич Силин, - благодарность немецкого командования  за  успешную
операцию,  спасшую  жизнь  эсэсовца  в   Крестителеве.   Документ   произвел
впечатление, и следователь ударил Пилипенко за  его  самоуправство  и  велел
немедленно  освободить  врача  из-под  стражи.  Так  и  после  смерти  Силин
продолжал спасать своих друзей.
     Дело, начатое Леонидом Андреевичем Силиным в селе,  тоже  продолжалось.
По-прежнему бывший раненый Алексей Аржанов, устроившийся жить  в  Еремеевке,
слушал  радио  и  распространял  сводки  Совинформбюро.  Вместе  с   другими
подпольщиками - Андреем Россиевым, Шарым и с бежавшим  из  плена  командиром
Сергеем Полищуком они в 1943 году организовали небольшой партизанский отряд,
базой которого был заросший лесом остров Желтая  Коса,  лежавший  на  Днепре
почти против Еремеевки. Командовать этим  отрядом  стал  Сергей  Полищук,  и
партизаны атаковывали обозы немцев на дорогах, выводили из строя  телефонную
и  телеграфную  связь  врага,  устраивали  всевозможные  диверсии.  Напрасно
старался выследить  партизан  Иван  Атамась,  сделавшийся  к  этому  времени
следователем  районной  полиции,  напрасно  охотились  за  ними  еремеевские
полицаи - отряд Полищука действовал до тех пор, пока в эти места осенью 1943
года не пришла Советская Армия.
     Атамасю не удалось бежать  со  своими  хозяевами  -  он  был  пойман  и
привезен  в  Еремеевку.  Там  его  судил  военный  трибунал.   Именами   его
многочисленных жертв, и  прежде  всего  именем  Леонида  Андреевича  Силина,
обвиняли  Дракона  в  его  преступлениях  еремеевские  колхозники.   И   как
предсказывал Силин, Атамась получил по заслугам - по приговору трибунала  он
был повешен.
     Медицинская сестра Оксана Романченко бережно хранила у  себя  маленькую
записку, присланную  ей  Силиным  из  лагеря.  Как  только  Полтавщина  была
освобождена и в Еремеевку пришли наши войска, она отправила письмо Силина  в
Москву по адресу, который он ей оставил. Перед этим она сняла для себя копию
с этой волнующей записки.
     Четырнадцать лет спустя,  в  1957  году,  Романченко  вместе  со  своим
рассказом о госпитале в Еремеевке прислала мне и копию с прощальной  записки
Силина. К сожалению, Оксана Трофимовна уже не помнила адреса его  семьи,  по
которому когда-то отослала оригинал, и, таким образом, я  не  мог  сразу  же
отыскать родных Леонида Андреевича.
     Как уже говорилось, я включил ее рассказ в одно из своих выступлений по
радио и в заключение прочитал  слушателям  последнее  письмо  Силина.  А  на
другой день в московскую радиостудию пришла взволнованная, плачущая женщина.
Это была вдова Силина Анна Леоновна. Оказалось,  что  накануне  один  из  ее
сыновей случайно включил радиоприемник и семья вдруг  услышала  адресованные
ей фразы из последнего письма их отца и мужа, словно спустя восемнадцать лет
долетел до них живой голос Леонида Андреевича.
     Так я встретился с семьей героя. Вскоре я побывал в маленькой  комнатке
на Хорошевском шоссе, которую занимали Анна Леоновна и ее сыновья  Леонид  и
Геннадий. Здесь я впервые увидел  фотографию  Леонида  Андреевича  Силина  и
услышал рассказ о том, как все эти послевоенные годы жила  его  семья.  Анна
Леоновна заведовала буфетом в одном из московских театров, и, как ни  трудно
порой приходилось ей, матери-одиночке, она сумела  вырастить  обоих  сыновей
достойными, честными людьми и дать им образование -  когда  я  встретился  с
ними впервые, оба мальчика уже были студентами. Они жили дружно и хорошо, но
каждый раз, как наступал трудный момент в жизни этой маленькой  семьи,  Анна
Леоновна доставала бережно хранимые два документа, написанные рукой ее мужа,
и читала их вслух сыновьям. Одним из этих документов была та самая  записка,
набросанная второпях карандашом,  которую  Леонид  Андреевич  написал  перед
расстрелом и которая затем была переслана его семье Оксаной  Романченко.  Но
хранился в семье и другой замечательный документ. О существовании его  я  до
этого времени ничего не знал.
     Оказалось, что задолго  до  того,  как  Силины  получили  из  Еремеевки
последнюю записку их отца и мужа, в адрес семьи еще в конце 1941 года пришел
большой пакет, надписанный рукой Леонида Андреевича. Письмо было  адресовано
всем троим: "Анне Леоновне Силиной, Леониду Леонидовичу  Силину  и  Геннадию
Леонидовичу  Силину".  Внизу  стояла  приписка:  "Вскрыть  после   получения
извещения из штаба части  о  смерти  Л.  А.  Силина".  На  обратной  стороне
конверта была надпись: "Военной цензуре: после проверки тщательно заклеить".
     Строго выполняя наказ, семья  в  продолжение  двух  лет  хранила  пакет
нераспечатанным, надеясь, что им не придется  вскрывать  его  вообще  и  что
после войны Леонид Андреевич вернется живым и здоровым. Лишь когда  в  конце
1943 года пришло письмо Оксаны Романченко, а за ним и  свидетельства  других
товарищей Силина, когда уже не осталось никаких сомнений в том,  что  Леонид
Андреевич погиб, Анна Леоновна и ее сыновья, собравшись вместе, с  волнением
распечатали этот пакет. В нем находилось  большое  письмо-завещание  Силина,
адресованное его  семье,  документ  большой  человеческой  силы,  который  я
привожу ниже с незначительными и несущественными сокращениями:

     "Здравствуйте, мои родные!
     Здравствуйте, хотя, когда вы будете читать  это  мое  письмо,  меня  не
будет в живых.
     Но и через смерть, через небытие я обнимаю вас,  мои  родные,  я  целую
вас, и не как привидение, а как живой и родной вам папка.
     Мальчики и Аня! Не думайте, что я ушел  на  эту  страшную  войну  из-за
желания "блеснуть" своей храбростью.
     Я знал, что иду на почти верную смерть.
     Больше всего я люблю  жизнь,  но  больше  жизни  любил  я  вас,  Аня  и
мальчики.
     И, зная, какой  ужас,  какие  издевательства  ждут  вас,  если  победит
Гитлер, зная, как будут мучить вас, как будут издеваться над вашей  матерью,
зная, как высохнет ваша мать, а вы превратитесь в  маленьких  скелетиков  я,
любя вас, должен уйти от вас, желая быть с вами должен уйти на войну.
     Я иду на войну, то есть на смерть, во имя вашей жизни.
     Это совсем не прекрасные слова. Для меня сейчас это слова, облеченные в
плоть и кровь, в мою кровь.
     Аннушка, родная! Знаю, что тебе будет тяжелее всех.  Знаю.  Но  за  то,
чтобы ты была в безопасности, я иду в огонь...
     Мне нечего больше к  этому  прибавить.  Скажу  лишь,  что  нет  в  мире
человека, которого бы я  так  любил  и  которого  бы  мне  было  так  тяжело
оставлять навсегда, оставлять одинокой, как тебя, любимая!
     Леня! Мой старший сын и заместитель!
     Тебя зовут Леня, как и меня. Значит, ты - это  я,  когда  меня  уже  не
будет.
     Наша славная, добрая мамка, так много она в жизни страдала, так мечтала
о хорошей спокойной жизни, но ей это было не суждено со мною.  Пусть  же  ты
дашь ей счастье.
     Пусть в тебе она видит лучшего своего друга и помощника. Я знаю: тяжело
детям расти без отца, особенно мальчикам. Но ведь я умер  ради  того,  чтобы
вы, мои мальчики, росли - тяжело ли, легко ли, но росли, - а не погибли  под
германскими бомбами.
     Я умер, как подобает умирать мужчине, защищая своих детей,  свою  жену,
свой дом, свою землю.
     Живи же и ты, как жил и умер твой отец.
     Помни, я никогда не брал чужого. Я уважал свой и чужой труд. Я понимал,
что чужая вещь - это результат чужого тяжелого  труда.  Быть  вором  стыдно,
страшно и позорно.
     Нет ничего страшнее, чем заслужить название преступника.
     Я бы встал из могилы, проклял бы тебя и задушил бы своими  собственными
руками, если бы ты оказался преступником.
     Помни, ты оскорбляешь память своего отца и  убиваешь  свою  мать,  если
совершишь преступление - украдешь, ограбишь.
     Помни, как противно смотреть на пьяную  свинью,  лежащую  под  забором.
Никогда - спроси маму, она все знает, - я никогда не был пьяным. Не пей и не
хулигань. Я никогда не делал этого. Запомни!
     Помни еще: мама - мой лучший друг, ближе мамы у меня  никого  не  было.
Поэтому мама знает, что хорошо и что плохо, что я делал и чего я  не  делал,
за что я похвалил бы, а за что и поругал.
     Всегда, во всем советуйся со своей мамой, не  скрывай  от  нее  ничего,
делись с ней всем, всем.
     Это ничего, что мама женщина, она особенная  женщина,  она  наша  мама,
наша любимая, умная мамочка. Она все поймет.
     Эх, Леня! Многое мне нужно тебе сказать, да  всего  не  скажешь,  да  и
многого ты не поймешь!
     У меня есть много, много о чем рассказать тебе в  жизни,  но  обо  всем
расскажет тебе мать.
     Мои к тебе последние слова: помни маму,  заботься  о  маме,  всю  жизнь
заботься, Леня Силин. Люби и слушай всегда во всем свою маму.
     Леня Силин, мой заместитель и старший сын, прощай, сынка, и не забывай!
     Геня! Мой младший сын и помощник!
     Я тебя оставляю совсем маленького. Ты даже не запомнишь лица  и  голоса
твоего отца. Но твой старший брат - мой старший сын и заместитель Леня Силин
тебе расскажет, как жил твой отец, как он вас любил, он расскажет  тебе  про
твоего папку. Наша мама тебе расскажет, как жил, работал и боролся за лучшую
жизнь твой отец.
     Все, что я написал твоему старшему брату, относится и  к  тебе.  Слушай
Леню Силина и маму, и тогда, я верю, ты будешь  хорошим,  смелым  и  честным
человеком.
     Мальчики Леня и Геня!
     Учитесь хорошо, изучите тщательно  немецкий  язык,  немецкую  культуру,
немецкие науки. И все это вы  должны  употребить  на  гибель  и  уничтожение
немецкого фашизма.
     Старайтесь перенять у немцев их  самое  грозное  и  страшное  оружие  -
организованность и четкость.
     И когда почувствуете себя  сильными,  пустите  все  это  в  ход  против
фашистов. Помните, сыновья мои,  пока  существует  фашистская  Германия  как
государство,  пока  существует  хотя  бы  один  вооруженный   фашист,   пока
бесконтрольно работает хотя бы одна немецкая лаборатория или завод,  до  тех
пор Европе, миру, человечеству, и вам лично, и вашей  маме,  вашим  женам  и
детям грозит смертельная, страшная опасность.
     Помните, фашизм вообще, а германский в особенности, - это  смертельная,
кошмарная проказа, коричневая чума, которая грозит всему человечеству...
     Пусть же кровь вашего отца, пусть же пепел вашего отца  стучит  в  ваши
маленькие  сердца,  мои  мальчики,  и  пусть  последний  вооруженный  фашист
почувствует вашу страшную месть!
     Мальчики и Аня! Главное  без  меня  -  спокойная  и  внимательно-четкая
организация жизни и поступков.
     Нас, и меня  в  частности,  погубили  зазнайско-болтливая  система  "на
авось", скверная организация и  неспособность  некоторых  командиров,  плохо
знающих технику и недооценивавших врага.
     Я верю, что враг будет разбит и что победа будет за нами. Если же нет -
уничтожайте врага, где и как сможете.
     Мальчики, слушайте нашу милую, любимую, родную мамочку, она  мой  самый
родной, близкий и любимый друг.
     Аннушка, родная, прощай!
     Любимая, солнышко мое! Вырасти  мне  сыновей  таких,  чтобы  я  даже  в
небытии ими гордился и радовался на крепких, смелых  и  жизнерадостных  моих
мальчиков, мстителей с врагами и ласково-добрых к людям.
     Будьте вы счастливы, здоровы и живы!
     Прощайте, целую и обнимаю в последний раз. Тебя, Генечка, тебя, Леньча.
Тебя, Анночка. Прощайте! Ваш отец. Всегда ваш Леня Силин-старший.

     30 августа 1941 года".

     И как трагическое заключение этого письма-завещания  звучала  последняя
прощальная записка Силина, те самая записка, которую переслала семье  Оксана
Романченко:
     "Дорогие, родные мои, жена Анна и мальчики Леня и Геннадий!
     Я вас целую и обнимаю  в  последний  раз.  Сегодня  я  буду  расстрелян
немецким  командованием.  Мальчики!  Вырастите  и  страшно  отомстите   всем
фашистам за меня. Я целую вас и завещаю вам священную ненависть к проклятому
и подлому врагу, бороться с ним до последнего фашиста. Я честно жил,  честно
боролся и честно умер. Я умираю  за  Родину,  за  нашу  партию,  за  великий
русский, украинский, белорусский и  другие  народы  нашей  Родины,  за  вас!
Любите Родину, как я ее любил, боритесь за нее, как я, а если понадобится  -
умрите, как я. Мальчики! Любите, уважайте и слушайте вашу мать, ей будет так
тяжело вас воспитывать, но  Родина  и  товарищи,  которых  я  спас,  вас  не
оставят. Помните, у каждого бойца должен быть один лозунг:  погибаю,  но  не
сдаюсь. Я не сдавался, я был контужен, не мог ходить, без оружия  и  не  был
вправе бросать своих тяжело раненных бойцов. Из плена я им создал  советскую
колонию и многим спас жизнь. Оставаясь с ними до последней минуты, я  принес
пользу Родине. Время не ждет. Родные мои, будьте честными советскими людьми,
вырастите  большевиками!  Анна,  прощай!  Леня  и  Геннадий,  прощайте!   Да
здравствует Родина! Целую! Ваш муж и отец".

     Я думаю, оба эти документа говорят сами за себя и  не  нуждаются  ни  в
каких комментариях.
     Несколько раз  спешные  дела  мешали  мне  совершить  давно  задуманную
поездку в село Еремеевку,  на  место  действия  рассказанной  выше  истории.
Однако в конце концов я получил  оттуда  известия,  которые  заставили  меня
ускорить выезд. Дело  в  том,  что  старой  Еремеевке  суждено  было  вскоре
исчезнуть. Шло строительство мощной Кременчугской ГЭС на Днепре,  и  в  1960
году должно было начаться заполнение нового, Кременчугского моря.  Еремеевка
была одним из тех сел, которому предстояло оказаться на дне  этого  будущего
моря.
     Я приехал в село летом 1959 года. Еремеевка еще находилась  на  прежнем
месте, но с каждым днем все больше редели ее густые сады, вырубаемые в связи
с затоплением, были разобраны многие  старые  хаты,  и  подводы  с  домашним
скарбом колхозников, переезжающих на  новое  место  жительства,  то  и  дело
тянулись к окраине села. К счастью,  оставались  пока  нетронутым