м шоу. И я на самом деле сказал как-то, что хочу  сойти
со сцены с большим...
     - Но это были только разговоры? - перебивает Чарли.
     - Не совсем...
     Одно дело - рассуждать о перестрелке,  когда  ты  уже  в  отставке  и
сидишь в полной безопасности у себя дома в Бель-Эйре; и совершенно другое,
когда обнаруживаешь, что вовлечен в драку, будучи  абсолютно  к  этому  не
готов.
     - Симмс никакой свиньи не подкладывал. Но он втянул меня  в  историю,
где я бы хотел решать сам за себя.
     - Значит, ситуация такова, - говорит Чарли. - Ты свалял дурака, когда
трепал языком, будто мечтаешь о финальном поединке, а  твой  агент  свалял
дурака, приняв этот треп за чистую монету.
     - Похоже, так.
     - И что ты собираешься делать?
     - Скажу тебе, - говорю я, - но только если у меня пойдет разговор  со
старым приятелем Чарли, а не с представителем Гильдии киноактеров Гиббсом.
     - Заметано, - говорит Чарли.
     - Я собираюсь расплеваться, - говорю я. - Мне тридцать семь, и я  уже
год как не баловался с "пушкой". К тому же у меня новая жена...
     - Можешь не вдаваться в подробности,  -  перебивает  Гиббс.  -  Жизнь
прекрасна, короче не скажешь. Как друг, я тебя одобряю. Как  представитель
ГК, могу сказать, что гильдия тебя не поддержит, если ты  вдруг  разорвешь
дорогостоящий контракт, заключенный твоим представителем по всем правилам.
Если компания возбудит против тебя дело, ты останешься один-одинешенек.
     - Лучше один-одинешенек, но живой, чем за компанию, но  в  могиле,  -
говорю я. - Этот Малыш Джо, он что, силен?
     - Силен. Но не так силен, как ты, Уошберн. Лучше  тебя  я  никого  не
видел. Хочешь все-таки повстречаться с ним?
     - Не-а. Просто спрашиваю.
     - Вот и стой на своем, - говорит Чарли. - Как друг,  я  советую  тебе
сматывать удочки и уйти в кусты. Ты  уже  вытянул  из  Вестерна  все,  что
только можно: ты кумир, ты богат, у тебя прелестная новая  жена.  Куда  ни
глянь, все-то у тебя есть. Так что нечего здесь сшиваться  и  ждать,  пока
придет кто-нибудь и все это у тебя отнимет.
     - А я и не собираюсь ошиваться, - говорю.
     И вдруг обнаруживаю, что рука уже сама собой тянется к "пушке".

     Я возвращаюсь в салун. Сажусь в одиночестве за столик. Передо мной  -
стаканчик виски,  в  зубах  -  тонкая  черная  мексиканская  сигара.  Надо
обдумать ситуацию. Малыш Джо едет сюда с юга.  Вероятно,  он  рассчитывает
застать меня в Команче. Но я-то не  рассчитывал  здесь  оставаться.  Самое
безопасное для меня - это отправиться назад той же дорогой, по  которой  я
приехал, вернуться в Уэллс-Фарго и снова выйти в большой  мир.  Но  так  я
тоже не хочу поступать. Я намерен покинуть Площадку через  Бримстоун,  что
совсем в другом конце, в северо-восточном углу, и таким образом  совершить
прощальное турне по всей Территории.  Пускай-ка  они  попробуют  вычислить
этот путь...
     Внезапно длинная тень  падает  наискось  через  стол,  чья-то  фигура
заслоняет свет. Еще не осознав, в чем дело, я скатываюсь со стула, "пушка"
уже в руке,  курок  взведен,  указательный  палец  напрягся  на  спусковом
крючке. Тонкий испуганный мальчишеский голос:
     - О! Простите меня, мистер Уошберн!
     Это тот самый  курносый  веснушчатый  парнишка,  что  раньше,  как  я
заметил, следил за мной. Он завороженно уставился на дуло моей "пушки". Он
безумно напуган. Впрочем, черт возьми, он и должен быть  напуган,  раз  уж
разбудил мою реакцию после целого года бездействия.
     Большим  пальцем  я  снимаю  с  боевого  взвода  курок  моего  "сорок
четвертого". Я встаю в полный рост, отряхиваюсь, поднимаю стул и сажусь на
него. Бармен по кличке Кудрявый приносит мне новую порцию виски.
     Я говорю парнишке:
     - Послушай, парень, ты не нашел ничего более подходящего, чем вот так
вырастать позади человека? Ведь самой малости не хватило, чтобы я отправил
тебя к чертовой бабушке за здорово живешь.
     - Извините, мистер Уошберн, - говорит он. - Я здесь новенький... Я не
подумал... Я просто хотел сказать вам, как восхищаюсь вами...
     Все правильно, это новичок. Видно, совсем  еще  свеженький  выпускник
Школы Мастерства Вестерна, которую все мы заканчиваем, прежде чем  выходим
на Площадку. Первые недели в Вестерне я и сам был таким же зеленым юнцом.
     - Когда-нибудь, - говорит он, - я  буду  точно  как  вы.  Я  подумал,
может, вы дадите мне несколько советов? У меня с собой старая "пушка"...
     Парнишка выхватывает  револьвер,  и  опять  я  реагирую  прежде,  чем
успеваю осознать происходящее: выбиваю из его руки "пушку" и срубаю мальца
с ног ударом кулака в ухо.
     - Черт тебя подери! - кричу я. - У тебя что, совсем  мозгов  нет?  Не
смей вскакивать и выхватывать "пушку"  так  быстро,  если  не  собираешься
пустить ее в дело.
     - Я только хотел показать... - говорит он, не поднимаясь с пола.
     - Если ты хочешь, чтобы кто-нибудь взглянул на твою "пушку", - говорю
я ему, - вынимай ее из кобуры медленно и легко, а пальцы держи снаружи  от
предохранительной скобы. И сначала объявляй, что ты собираешься делать.
     - Мистер Уошберн, - говорит он, - не знаю, что и сказать.
     - А ничего не говори, - отрезаю  я.  -  Убирайся  отсюда,  и  дело  с
концом. Сдается мне, от тебя только и жди несчастья. Валяй, показывай свою
чертову "пушку" кому-нибудь другому.
     -  Может,  мне  показать  ее  Джо  Поттеру?  -  спрашивает  парнишка,
поднимаясь с пола и отряхиваясь.
     Он смотрит на меня. О Поттере я не сказал еще ни слова. Он  судорожно
сглатывает, понимая, что снова сел в лужу. Я медленно встаю.
     - Изволь объяснить, что ты хочешь сказать.
     - Я ничего не хочу сказать.
     - Ты уверен в этом?
     - Абсолютно уверен, мистер Уошберн. Простите меня!
     - Пошел вон, - говорю я, и парнишка живо сматывается.
     Я  подхожу  к  стойке.  Кудрявый  вытаскивает  бутылку  виски,  но  я
отмахиваюсь, и он ставит передо мной пиво.
     - Кудрявый, - говорю я, - молодость есть молодость,  и  здесь  винить
некого. Но неужели нельзя  ничего  придумать,  чтобы  они  хоть  чуть-чуть
поумнели?
     - Думаю, что нет, мистер Уошберн, - отвечает Кудрявый.
     Какое-то время мы помалкиваем. Затем Кудрявый говорит:
     - Натчез Паркер прислал известие, что хочет видеть тебя.
     - Понятно, - говорю я.
     Наплыв:  ранчо  на  краю  пустыни.  В   отдельно   стоящей   кухоньке
повар-китаец точит ножи. Один из  работников,  старина  Фаррел,  сидит  на
ящике и чистит  картошку.  Он  поет  за  работой,  склонившись  над  кучей
очистков. У него длинное лошадиное лицо. Повар,  о  котором  он  и  думать
забыл, высовывается из окна и говорит:
     - Кто-то идет.
     Старина Фаррел поднимается с места, приглядывается, яростно  чешет  в
копне волос, снова прищуривает глаза.
     - Эх, нехристь ты, нехристь, китаеза. Это не просто кто-то,  это  как
пить дать мистер Уошберн, или я - не я и зеленые  яблочки  -  не  творение
господне.
     Старина Фаррел поднимается,  подходит  к  фасаду  главной  усадьбы  и
кричит:
     - Эй, мистер Паркер! К нам едет мистер Уошберн!

     Уошберн и Паркер сидят вдвоем  за  маленьким  деревянным  столиком  в
гостиной Натчеза Паркера. Перед ними кружки с  дымящимся  кофе.  Паркер  -
крупный усатый мужчина - сидит на деревянном стуле с прямой  спинкой,  его
высохшие ноги укутаны индейским одеялом.  Ниже  пояса  он  парализован:  в
давние времена пуля раздробила позвоночник.
     - Ну что же, Уошберн, -  говорит  Паркер,  -  я,  как  и  все  мы  на
Территории, наслышан об этой твоей истории с Малышом Джо  Поттером.  Жутко
представить, что за встреча у вас выйдет. Хотелось бы на нее посмотреть со
стороны.
     - Я и сам не прочь посмотреть на нее со стороны, - говорю я.
     - И где же вы намерены встречаться?
     - Полагаю, в аду.
     Паркер подается вперед:
     - Что это значит?
     - Это значит, что  я  не  собираюсь  встречаться  с  Малышом  Джо.  Я
направляюсь в Бримстоун, а оттуда - все прямо и прямо, подальше от  Малыша
Джо и всего вашего чертова Дикого Запада.
     Паркер подается вперед и зверски дерет пальцами свои седые лохмы. Его
большое лицо собирается в  складки,  словно  он  впился  зубами  в  гнилое
яблоко.
     - Удираешь? - спрашивает он.
     - Удираю, - говорю я.
     Старик морщится, отхаркивается и сплевывает на пол.
     - Из всех людей, способных на такое, меньше всего я  ожидал  услышать
это от тебя. Никогда не думал, что увижу, как ты  попираешь  ценности,  во
имя которых всегда жил.
     - Натчез, они никогда не были моими  ценностями.  Они  достались  мне
готовенькими, вместе с ролью. Теперь я завязал с  ролью  и  готов  вернуть
ценности.
     Старик какое-то время переваривал все это. Затем заговорил:
     - Что с тобой творится, дьявол тебя  забери?!  Ты  что,  в  одночасье
уразумел, что нахапал уже достаточно? Или просто струсил?
     - Называй как хочешь, - говорю. - Я заехал, чтобы известить  тебя.  У
меня перед тобой должок.
     - Ну не прелесть ли он?! - скалится Паркер. - Он мне кое-что  должен,
и это не дает ему покоя, поэтому он считает, что обязан как меньшее из зол
заехать ко мне и  сообщить,  что  удирает  от  какого-то  наглого  юнца  с
"пушкой", у которого за плечами всего одна удачная драка.
     - Не перегибай!
     - Послушай, Том... - говорит он.
     Я поднимаю глаза. Паркер - единственный человек на  всей  Территории,
который порой называет меня по имени. Но делает это очень нечасто.
     - Смотри сюда, - говорит он. - Я не любитель цветистых речей.  Но  ты
не можешь просто взять и удрать, Том. Какие бы причины  ни  были,  подумай
прежде о самом себе. Неважно где, неважно как, но ты должен жить в ладу  с
собой.
     - Уж с этим-то у меня будет порядок, - говорю я.
     Паркер трясет головой.
     - Да провались все к чертям! Ты хоть представляешь, для  чего  вообще
существует вся эта штука? Да,  они  заставляют  нас  надевать  маскарадные
костюмы и разгуливать с важным видом, как если  бы  нам  принадлежал  весь
этот чертов мир. Но они и платят нам огромные деньги -  только  для  того,
чтобы мы были мужчинами. Более того,  есть  еще  высшая  цена.  Мы  должны
оставаться мужчинами. Не тогда, когда это проще простого, например в самом
начале карьеры. Мы должны оставаться мужчинами до  конца,  каким  бы  этот
конец ни был. Мы не просто играем роли, Том. Мы живем в них, мы ставим  на
кон наши жизни, мы сами и есть эти роли, Том. Боже, да  ведь  любой  может
одеться ковбоем и прошвырнуться с важным видом по  Главной  улице.  Но  не
каждый способен нацепить "пушку" и пустить ее в дело.
     - Побереги свое красноречие, Паркер, - говорю я. - Ты  профессионален
через край и  поэтому  данную  сцену  провалил.  Входи  снова  в  роль,  и
продолжим эпизод.
     - Черт! - говорит Паркер. - Я и гроша ломаного не дам ни  за  эпизод,
ни за Вестерн, и вообще! Я сейчас говорю только с тобой.  Том  Уошберн.  С
тех самых пор, как ты пришел на Территорию, мы были  с  тобой  как  родные
братья. А ведь тогда, в начале, ты был всего лишь напуганным  до  дрожи  в
коленках мальчишкой, и завоевал ты себе место под солнцем  только  потому,
что показал характер. И сейчас я не позволю тебе удирать.
     - Я допиваю кофе, - говорю я, - и еду дальше.
     Внезапно Натчез изворачивается на стуле,  захватывает  в  горсть  мою
рубашку и притягивает меня к себе, так что наши лица почти  соприкасаются.
В его другой руке я вижу нож.
     - Вытаскивай свой нож, Том. Скорее я убью тебя собственной рукой, чем
позволю уехать трусом.
     Лицо Паркера совсем близко от меня, его взгляд свирепеет,  он  обдает
меня кислым перегаром. Я упираюсь левой ногой в пол, ставлю правую ногу на
край паркеровского стула и с силой толкаю.  Стул  Паркера  опрокидывается,
старик грохается на пол, и по выражению его лица я вижу, что он  растерян.
Я выхватываю "пушку" и целюсь ему между глаз.
     - Боже, Том! - бормочет он.
     Я взвожу курок.
     - Старый безмозглый ублюдок! - кричу  я.  -  Ты  что  думаешь,  мы  в
игрушки играем? С тех пор как пуля перебила тебе спину,  ты  стал  малость
неуклюж, зато многоречив. Ты думаешь, что есть какие-то особые  правила  и
что только ты все о них знаешь? Но правил-то  никаких  нет!  Не  учи  меня
жить, и я не буду учить тебя. Ты старый калека, но, если  ты  полезешь  на
меня, я буду драться по моим законам, а не по твоим и  постараюсь  уложить
тебя на месте любым доступным мне способом.
     Я ослабляю нажим на спусковой крючок. Глаза старого Паркера  вылезают
из орбит, рот начинает мелко подрагивать, он пытается сдержать себя, но не
может. Он визжит не громко, но высоко-высоко, как перепуганная девчонка.
     Большим пальцем я снимаю курок со взвода и убираю "пушку".
     - Ладно, - говорю я, - может, теперь ты очнешься и вспомнишь, как оно
бывает в жизни на самом деле. Я приподнимаю Паркера и подсовываю под  него
стул.
     - Прости, что пришлось так поступить, Натчез.
     У двери я оборачиваюсь. Паркер ухмыляется мне вслед:
     - Рад видеть, что тебе полегчало, Том. Мне следовало бы помнить,  что
у тебя тоже есть нервы. У всех хороших ребят, бывает, шалят нервишки. Но в
драке ты будешь прекрасен.
     - Старый идиот! Не будет никакой драки! Я ведь сказал тебе: я  уезжаю
насовсем.
     - Удачи, Том. Задай им жару!
     - Идиот!
     Я уехал...

     Всадник переваливает  через  высокий  гребень  горы  и  предоставляет
лошади самой  отыскивать  спуск  к  распростершейся  у  подножия  пустыне.
Слышится мягкий посвист ветра, сверкают на  солнце  блестки  слюды,  песок
змеится длинными колеблющимися полосами.
     Полуденное солнце обрывает свой путь  вверх  и  начинает  спускаться.
Всадник  проезжает  между  гигантскими   скальными   формациями,   которым
резчик-ветер  придал  причудливые  очертания.   Когда   темнеет,   всадник
расседлывает лошадь и  внимательно  осматривает  ее  копыта.  Он  фальшиво
что-то насвистывает, наливает воду из походной фляги в свой котелок,  поит
лошадь, затем глубже нахлобучивает  шляпу  и  не  торопясь  пьет  сам.  Он
стреноживает лошадь и разбивает в пустыне привал. Потом садится у костерка
и наблюдает, как опускается за горизонт распухшее  пустынное  солнце.  Это
высокий худой человек в потрепанном  котелке  дерби,  к  его  правой  ноге
прихвачен ремешком "сорок четвертый" с роговой рукояткой.
     Бримстоун: заброшенный рудничный поселок на  северовосточной  окраине
Территории. За городком вздымается созданное природой причудливое скальное
образование, его именуют здесь Дьявольским Большаком. Это широкий,  полого
спускающийся скальный мост.  Дальний  конец  его,  невидимый  из  поселка,
прочно упирается в землю уже за пределами Площадки - в  двухстах  ярдах  и
полутора сотнях лет отсюда.
     Я въезжаю в городок. Моя лошадь прихрамывает.  Вокруг  не  так  много
людей, и я сразу замечаю знакомое лицо: черт, это  тот  самый  веснушчатый
парнишка. Он, должно быть, очень спешил, раз попал  сюда  раньше  меня.  Я
проезжаю мимо, не произнося ни слова.
     Какое-то время я сижу в седле и любуюсь  Дьявольским  Большаком.  Еще
пять минут езды, и я навсегда покину Дикий Запад, покончу со всем этим - с
радостями и неудачами, со страхом и весельем, с долгими тягучими  днями  и
унылыми ночами,  исполненными  риска.  Через  несколько  часов  я  буду  с
Консуэлой, я буду читать газеты и смотреть телевизор...
     Все,  сейчас  я  пропущу  стаканчик  местной  сивухи,   а   затем   -
улепетываю...
     Я осаживаю лошадь возле салуна. Народу на улице немного  прибавилось,
все наблюдают за мной. Я вхожу в салун.
     У стойки там всего один человек. Это невысокий коренастый  мужчина  в
черном кожаном жилете и черной шляпе из бизоньей кожи.  Он  оборачивается.
За высокий пояс заткнута "пушка" без  кобуры.  Я  никогда  его  прежде  не
видел, но знаю, кто это.
     - Привет, мистер Уошберн, - говорит он.
     - Привет, Малыш Джо, - отвечаю я.
     Он вопросительно поднимает бутылку. Я киваю.  Он  перегибается  через
стойку, отыскивает еще один стакан и наполняет  его  для  меня.  Мы  мирно
потягиваем виски.
     Спустя время я говорю:
     - Надеюсь, вы не очень затруднили себя поисками моей персоны?
     - Не очень, - говорит Малыш Джо. Он старше, чем  я  предполагал.  Ему
около тридцати. У него грубые, рельефные  черты  лица,  сильно  выдающиеся
скулы, длинные черные, подкрученные кверху усы.  Он  потягивает  спиртное,
затем обращается ко мне очень кротким тоном: -  Мистер  Уошберн,  до  меня
дошел слух, которому я не  смею  верить.  Слух,  будто  вы  покидаете  эту
Территорию вроде как в большой спешке.
     - Верно, - говорю я.
     - Согласно тому же слуху, вы не предполагали задерживаться здесь даже
на такую малость, чтобы обменяться со мной приветствиями.
     - И это верно, Малыш Джо. Я не рассчитывал уделять  вам  свое  время.
Как бы то ни было, но вы уже здесь.
     - Да, я уже здесь, - говорит Малыш Джо. Он оттягивает  книзу  кончики
усов и сильно дергает себя за нос. - Откровенно говоря, мистер Уошберн,  я
просто не могу поверить, что в ваши намерения не входит сплясать  со  мной
веселый танец. Я слишком много о вас знаю, мистер Уошберн, и я  просто  не
могу поверить этому.
     - Лучше все-таки поверьте, Джо, - говорю я  ему.  -  Я  допиваю  этот
стакан, затем выхожу вот через эту дверь, сажусь на свою лошадь и  еду  на
ту сторону Дьявольского Большака.
     Малыш Джо дергает себя за нос,  хмурит  брови  и  сдвигает  шляпу  на
затылок.
     - Никогда не думал, что услышу такое.
     - А я никогда не думал, что скажу такое.
     - Вы на самом деле не хотите выйти против меня?
     Я допиваю и ставлю стакан на стойку.
     - Берегите себя, Малыш Джо.
     Я двигаюсь по направлению к двери.
     - Тогда последнее, - говорит Малыш Джо.
     Я поворачиваюсь. Малыш Джо стоит поодаль  от  стойки,  обе  руки  его
хорошо видны.
     - Я не могу принудить вас к перестрелке, мистер  Уошберн.  Но  я  тут
заключил маленькое пари касательно вашего котелка.
     - Слышал о таком.
     - Так что... хотя это огорчает меня намного сильнее,  чем  вы  можете
себе представить... я вынужден буду забрать его.
     Я стою лицом к Джо и ничего не отвечаю.
     - Послушайте, Уошберн, - говорит Малыш Джо, - нет никакого смысла вот
так стоять и сверлить меня взглядом.  Отдавайте  шляпу,  или  начнем  наши
игры.
     Я снимаю котелок, расплющиваю его о локоть и пускаю блином в  сторону
Джо. Он поднимает дерби, не отрывая от меня глаз.
     - Вот те на! - говорит он.
     - Берегите себя, Малыш Джо.
     Я выхожу из салуна.
     Напротив салуна собралась  толпа.  Она  ждет.  Люди  посматривают  на
двери, разговаривая приглушенными голосами. Двери салуна распахиваются,  и
на улицу выходит высокий  худой  человек  с  непокрытой  головой.  У  него
намечается лысина. К его правой ноге ремешком прихвачен "сорок четвертый",
и похоже на то, что человек знает, как пускать его в дело. Но суть в  том,
что в дело он его не пустил.
     Под  внимательными  взглядами  толпы   Уошберн   отвязывает   лошадь,
вскакивает в седло и шагом пускает ее в сторону моста.
     Двери салуна снова распахиваются. Выходит  невысокий,  коренастый,  с
суровым лицом человек, в руках он держит измятый  котелок.  Он  наблюдает,
как всадник уезжает прочь.
     Уошберн пришпоривает лошадь, та медлит в нерешительности, но  наконец
начинает взбираться на мост. Ее приходится постоянно понукать,  чтобы  она
поднималась все выше  и  выше,  отыскивая  дорогу  на  усыпанном  голышами
склоне. На середине моста Уошберн останавливает лошадь,  точнее,  дает  ей
возможность остановиться. Он сейчас на высшей точке  каменного  моста,  на
вершине дуги, он замер, оседлав стык между двумя мирами, но не смотрит  ни
на один из них. Он поднимает руку, чтобы одернуть поля шляпы, и  с  легким
удивлением обнаруживает, что голова его обнажена. Он лениво почесывает лоб
- человек, в распоря