ак можно скорее заручиться - с помощью подкупа, шантажа или милостей - поддержкой возможно большего числа сторонников, в особенности из окружения Карла Смелого. На устроенные в Париже празднества стеклось великое множество знати, и король со своими советниками не покладая рук плели сети интриг, расставляли ловушки и вербовали все новых и новых приверженцев.
     Говорят, именно тогда Людовику и удалось подкупить Кампобассо .
     Разумеется, он рисковал испортить отношения с могущественным Анжуйским домом, но случай помог Людовику, и юному английскому принцу без промедления подыскали новую невесту, брак с которой устраивал и англичан, и анжуйцев.
     Тем временем в Париже шли приготовления к свадьбе. Улицы украсились пестрыми гербами родовитейшей знати, наводнившей столицу. Людовик послал приглашение даже своему заклятому врагу Карлу Смелому, но бургундец направил вместо себя небольшое посольство, не рискнув после событий в Перроне, где он держал короля Франции под арестом, сунуться прямо в лапы хитроумному Людовику Валуа.
     Отсутствовал также и брат короля Карл Гиеньский. Властитель Бургундии переманил-таки его на свою сторону, клятвенно заверив, что в ближайшие недели тот предстанет перед алтарем вместе с его наследницей, Марией Бургундской. Накануне по улицам Парижа проехали герольды, возвещая во всеуслышание под звуки фанфар, что завтра в соборе Нотр-Дам состоится венчание принцессы Боны и герцога Бурбонского, а затем - торжественная месса, мистерии и празднества, и так несколько дней кряду без остановки: пиры, маскарады, карусели для черни. Завершится же все грандиозным турниром.
     Моросил мелкий дождь, размывая раскрашенные полотнища, но улицы были полны народу, понаехавшего ради, праздника из ближних провинций и графств. Было здесь без счета мелкопоместных дворян, явившихся со своими чадами и домочадцами, немало духовенства, начиная от тучных аббатов в подбитых куницей сутанах и кончая шлепавшими по грязи босиком нищенствующими монахами - торговцами индульгенциями.
     Во все парижские ворота текли сотни лоточников, бродячих артистов, поводырей медведей, нищих, продажных девок и просто оборванных бродяг. У каждой заставы скапливались толпы, и поэтому, когда Филип Майсгрейв оказался у ворот Сен-Жак, ему пришлось терпеливо дожидаться своей очереди, прежде чем попасть в город.
     Дождь улегся, но прямо посреди улицы текли мутные ручейки жидкой грязи. Воздух был тяжел и влажен, порывы ветра раскачивали вывески над лавками. Под ногами людей и копытами животных хлюпала жижа.
     Филип миновал возвышавшееся на холме аббатство святой Женевьевы и по улице Сен-Жак спустился к набережной Сены. Вокруг теснились каменные строения с островерхими крышами, украшенными резными коньками. Верхние этажи нависали над нижними, водостоки завершались мордами ухмыляющихся химер.
     Вокруг кипела причудливая жизнь: расхваливали свой товар лавочники, фигляры на перекрестках давали представления, предлагали свои услуги бродячие писцы с чернильницами за поясом, тузили друг друга неугомонные студенты, для которых квартал Университета был родным домом.
     Трое таких школяров, обнявшись, шли по мостовой, перегораживая улицу, и распевали во всю глотку:
     От монарха самого
     До бездомной голи
     Люди мы, и оттого
     Все достойны воли!..
     Филип, усмехнувшись, подумал, что вот уже второй раз он попадает с порога на пир. Правда, здесь не было той легкой и ликующей атмосферы, как в праздничном Бордо. И виной тому был не только серый сумрак, грязь на улицах и снующие повсюду в великом множестве нищие и калеки, но и то, что творилось в душе рыцаря.
     Он ехал, угрюмо озираясь по сторонам, пока перед ним не предстала громада Сорбонны - полу школы - полу монастыря, прогремевшего на всю Европу своим богословским факультетом. Над крышами взмывали ввысь шпили, откуда лениво стекал звон колоколов.
     Порой Филип останавливался у постоялых дворов и гостиниц, справляясь, нельзя ли переночевать, но оказалось, что найти комнату здесь не так-то просто. Он миновал квартал Университета, Малый мост и выехал на остров Ситэ - Древнейшую часть Парижа, помнящую еще правление Меровингов  и даже римское владычество. Здесь ему наконец-то повезло - хозяин постоялого двора сказал, что за дополнительную плату сможет устроить его в тесной каморке под самой крышей. Поначалу он был не слишком-то любезен, но, разглядев дорогое оружие всадника и придя в восторг от красавца Кумира, сообразил, что перед ним человек не простой, и сразу стал учтивее. Велев слуге отвести Кумиру хорошее стойло и задать полную меру сена с отрубями, он провел рыцаря в тесноватый зал, где мальчик-слуга крутил над очагом вертел с аппетитно подрумянившимися куропатками, где пахло вином и дымом буковых дров.
     Филип занял стол в дальнем углу и не спеша принялся за жаркое. Покончив с ним, он долго сидел перед оловянной кружкой с вином, облокотившись о стол и глядя в огонь застывшим взглядом.
     ?Завтра первым делом я отправлюсь к графу Уорвику, и да поможет мне святой Георгий, ибо сейчас, когда вся знать занята празднествами, увидеться с ним будет не так-то просто. По-видимому, Анна где-нибудь рядом с ним?.
     При мысли об Анне заныло сердце. Он знал, что она умеет настоять на своем, и поэтому, когда несколько дней назад прослышал, что к английскому графу Уорвику прибыла в Париж его дочь, только кивнул. Шесть дней, что он провалялся, трясясь от озноба и обливаясь потом в жалкой придорожной харчевне близ Орлеана, изрядно задержали его в пути.
     Мысль о внезапной болезни не давала ему покоя. Пока он без устали скакал из Гиени в Париж, в нем теплилась надежда, что он сможет перехватить Анну в пути. Но этот недуг... Господь всемогущий, ты знаешь, что творишь! Ни разу с детских лет он не хворал, и теперь, когда капля за каплей таяли его силы, он чувствовал себя беспомощным. Если бы не заботы доброй женщины, содержательницы харчевни, его дни пресеклись бы в этой безвестной глуши.
     Несколько дней болезни, словно горный хребет, отделили его от Анны. Он понимал это, хотя и не мог смириться. Едва Филип окреп настолько, чтобы держаться в седле, он сейчас же пустился в путь и к вечеру прибыл в Орлеан. Тут он и услышал новость о прибытии к графу Уорвику его дочери. Им овладела полнейшая апатия, и несколько дней он пролежал в постели на грязном постоялом дворе, бессмысленно разглядывая закоптелый потолок.
     Однако письмо короля все еще было при нем и вынуждало действовать, толкало в дорогу.
     Очнувшись от транса, на следующий день он уже въезжал в Париж.
     Филип отпил из кружки - вино горчило и отдавало прелью. Внезапно в комнате явственно прозвучало имя Анны Невиль. Филип напряг слух.
     Трое зажиточных буржуа, по-видимому, цеховые старшины, сидели у камина и негромко беседовали, коротая вечер.
     - А правда ли, мэтр Гийом, что дочь английского графа явилась к нему, переодетая в костюм пажа?
     Тучный мужчина в камзоле с бобровым воротником вальяжно кивнул:
     - Истинный крест! Я видел это собственными глазами. Граф Уорвик с принцем Уэльским остановились у моей оружейной лавки, что на Еврейской улице, перебирая шпоры, налокотники и клинки. Мимо как раз проносился королевский курьер с сопровождающими.
     И что вижу я? - один из них осаживает свою лошадь так, что она приседает на задние ноги, спрыгивает с нее, едва ли не на плечи графу и кричит во весь голос: ?Отец! Отец!? Тот поначалу опешил, а потом сорвал с верхового шапку и, признав дочь, схватил ее в объятия так, что у бедняжки наверняка косточки затрещали.
     На улице сразу собрались горожане, стоят разинув рот и улыбаются. А уж как на нее принц Эдуард уставился! Даже забыл клинок, за который уже было уплачено.
     Длинноносый мужчина в плоском бархатном берете весело хмыкнул:
     - Это уж точно! Только и разговору, что юный английский принц чуть не с первого взгляда голову потерял. Говорят, появись она раньше, не было бы и свадьбы Жана Бурбона с сестрой короля.
     - Воистину так, - поддержал разговор третий, с окладистой черной бородой. - Ведь принцесса Бона как будто была помолвлена с Эдуардом Ланкастером, и поговаривают, что она влюблена в этого красавчика по уши. А наш добрый король - да благословит Господь священную особу его величества - сам намеревался обвенчать их. И тогда, с помощью Божьей, она могла бы стать королевой Англии. Однако дела королевства важнее событий за морем, а Жан Бурбонский - из первых козырей в колоде правителя Бургундии. Так что не далее как завтра бывшую невесту принца Уэльского Господь соединит с другим.
     Толстый оружейник отхлебнул вина и заметил:
     - По слухам, Анжуйский клан страшно разгневан.
     - О да! Заполучив Бурбона, король рисковал поддержкой одного из самых могущественных домов Франции. Но недаром Людовик построил прекрасную базилику при монастыре святой Женевьевы, пожертвовал тысячу ливров в казну аббатства Сен-Жермен-де-Пре, а аббатству Богоматери Амброзийской отдал доход с графства Булонь.
     Небеса оказались благосклонны к нему и вовремя послали во Францию эту зеленоглазую английскую графиню. Ее помолвка с Эдуардом Уэльским пришлась по вкусу всем: и королю, так как теперь анжуйцы успокоятся, и английской государыне, ибо отныне она может быть уверена, что граф Уорвик останется предан ее делу до конца.
     Да и сам Делатель королей, когда Анна Невиль пойдет под венец с наследником Ланкастеров, сделает все, чтобы вернуть им престол, и тогда голову его дочери в некий погожий день увенчает корона Англии. Я не говорю уже о самих молодых людях, которые буквально неразлучны, ибо пришлись по сердцу друг другу.
     Король же Людовик, дабы загладить вину перед Маргаритой Анжуйской, оказывает ей всевозможные почести и на время празднеств в Париже отдал в ее распоряжение Нельский отель. Как ни посмотри, а это - бывшая резиденция королей Франции. Она расположилась там вместе с сыном, а также с сиятельным графом Уорвиком и его прелестной дочерью.
     Говорят, Анна Невиль так очаровала двор, что знатнейшие вельможи добиваются ее благосклонности, а придворные красавицы стремятся ей во всем подражать. Она ввела моду на изумрудный шелк, который так идет к ее глазам, и многие дамы, подобно мадемуазель Невиль, стали носить шлейф, перекинув его через руку, что и изящнее, и удобнее, и избавляет от необходимости держать при себе пажа. Толстый оружейник иронически хмыкнул:
     - Об этой англичанке ходит слишком много толков, а о ее бегстве из Англии рассказывают неправдоподобные вещи. Однако я видел, с кем и как она приехала. Может, если небу будет угодно, она и станет королевой, но, клянусь добрым клинком из Толедо, не хотел бы я, чтобы моя государыня разгуливала в столь узких штанах, что любой проходимец мог видеть ее колени и бедра.
     Сидевший за соседним столом воин вдруг грохнул тяжелой кружкой о столешницу. Буржуа разом оглянулись, но, встретив полный бешенства взгляд, обратили лица к хозяину., Майсгрейв, ни слова не говоря, вышел на улицу.
     - Эт-то кто такой? - запнулся бородатый торговец.
     - Новый постоялец. Бог знает, откуда он. Судя по всему, иноземец, вероятно, англичанин.
     Буржуа переглянулись и, торопливо расплатившись, поспешили удалиться.
     Филип же как неприкаянный шатался по закоулкам Ситэ. Уже отзвонили к вечерне, прихожане торопливо расходились по домам. Служилый люд, селившийся вокруг Дворца Правосудия, ремесленники и их подмастерья, окончив дела, поспешали кто в кабачок, кто под родной кров, лавочники закрывали ставни. Проехал дозор конной стражи.
     Вскоре рыцарь оказался на набережной. На противоположном берегу реки виднелась стройная колокольня Сен-Жермен л'Оксерруа, а далее - Луврский замок. Построенный еще во времена короля Филиппа II Августа, он представлял собой величественное, но беспорядочное нагромождение множества тяжелых башен с узкими окнами, крепостными рвами, могучими контрфорсами и решетками. Обычно двор размещался в более изысканном и просторном дворце Сен-Поль, но сейчас, когда страна оказалась на грани войны, Людовик Валуа предпочитал укрепленный Лувр, подъемные мосты которого гарантировали безопасность.
     Майсгрейв зашагал вдоль Сены, где еще слышался гвалт прачек и перестук вальков. По реке сновали легкие лодки и баржи. Вели на водопой коней, и те громко фыркали и ржали от удовольствия. Рыцарь обошел остров Ситэ, бросив беглый взгляд на крохотный островок Коровий перевоз, где светился костер.
     На левом берегу Сены напротив Луврского замка темнела громада еще какого-то особняка, за зубчатыми стенами которого начинался городской ров и любимые парижскими студентами зеленые лужайки Пре-о-Клер. У самой воды стояла круглая старинная башня, закрывавшая своими мощными очертаниями изящные постройки, украшенные многочисленными флюгерами и башенками. В высоких стрельчатых окнах горел теплый свет, падающий на кудрявые кущи сада.
     Филип, погруженный в свои мысли, лишь мельком взглянул на этот особняк. Лодочник, сидевший в своем ялике у песчаной отмели, окликнул его:
     - Не желаете ли, сударь, прокатиться? Всего несколько су и я в миг домчу вас к Нельскому отелю, или к Лувру, или к башне Турнель. - Нельский отель? - переспросил рыцарь.
     - Да, - лодочник кивнул на особняк с башней на левом берегу Сены. - Согласны, сударь?
     Майсгрейв не отвечал. Как зачарованный, он глядел на высокие кровли Нельской резиденции, на ее старинную башню.
     Лодочник, не дождавшись, отчалил, а Майсгрейв опустился на песчаный откос и долго сидел, созерцая Нельский отель.
     ?Все вернулось на круги своя, возлюбленная. Так и должно было случиться, но отчего такая тоска грызет сердце? Неужели безумные слова о том, что ты готова отказаться от всего этого ради меня, так глубоко проникли в мое сердце? Но ведь я никогда в это не верил... А теперь? О да, теперь я убежден, что все могло быть иначе, ибо есть в тебе великая сила все
     перевернуть по-своему?.
     Он вспомнил ее веру, вспомнил ее застывший, полный горечи взгляд, когда он произнес свое ?нет?. Мысль о том, что Анна теперь невеста Эдуарда Ланкастера, причиняла ему физическую боль. Филип тряхнул головой.
     ?Видит Бог, этого греха я избежал. Я был прав - она легкомысленная девчонка и готова влюбиться в первого же, кто окажется рядом... Нет-нет, надо опомниться, оглянуться, взять себя в руки, иначе останется только презирать себя, как в ту пору, когда я, будто на привязи, кружил у трона Элизабет. Что ж, любовь потеряна, попытаемся сохранить достоинство?.
     Спустилась ночь, и величественный город замер. У ног рыцаря тихо плескалась Сена, из-за реки долетал лай собак. С башен города подали сигнал тушить огни, и Филип видел, как одно за другим гасли окна в Нельском отеле. И лишь в старой башне у реки в узком оконце осталась полоска света. Бог весть, почему Филип решил, что именно там покои Анны.
     Неожиданно ему пришла мысль, что в помолвке Анны Эдуарда чувства девушки сыграли второстепенную роль Граф Уорвик рассудил как политик, а Анна как примерна, дочь покорилась его воле. От этой мысли стало легче, но уже в следующее мгновение он вспомнил, что граф выдал старшую дочь за Кларенса по страстной любви, отвергнув более выгодную партию с Эдуардом Йорком. Так мог ли он, боготворящий младшую дочь, не посчитаться с ее чувствами, объявив ее невестой Эдуарда Ланкастера? Нет, безусловно, Анна сказала ?да?.
     ?Быть может, Анна, - думал он, пожирая глазами огонек в далеком окне, - я стану твоим злейшим врагом, и за эти ночи в Бордо тебя ждет расплата. Как же я был глуп и жесток! Погубив твою честь, я обязан был увезти тебя и сделать все, что в моих силах, чтобы ты улыбалась, несмотря ни на что. Но что сделано, то сделано, и твое доброе имя в любой час может подвергнуться поруганию. Ланкастеры щепетильны и горды... Как убедить Уорвика, чтобы он не торопился с этим браком??
     Свет в башне погас. Филип размышлял о том, что такой честолюбец, как Уорвик, никогда не откажется от надежды с помощью Ланкастеров возвести свою дочь на английский трон, а Маргарита Анжуйская предпочтет молчать, чтобы не ссориться с могущественным Делателем королей.
     Эдуард?.. Ведь он, как говорят, без ума от Анны Невиль, и не раз бывало, что влюбленный мужчина щадил доброе имя своей супруги. К тому же он сын Маргариты, и, ежели ему передалась хоть унция ее ума, он будет желать сохранения союза с Уорвиком, а значит, не станет подымать шума.
     Немного успокоившись, он обдумал, как ему разыскать Делателя королей. Из-за праздничной суматохи это будет нелегко, и лучшее, что он может сделать, это дождаться утреннего выезда графа из Нельского отеля.
     Часы на башне Консьержери гулко пробили двенадцать. Луны не было, и в разрывах облаков мерцали редкие звезды. Филип поднялся и, стряхнув налипший песок, двинулся в глубь ближайшей улицы. Незнакомый город, мрак, кое-где разрываемый отблесками факелов за решетками ворот. Он смутно помнил, что гостиница расположена близ собора Нотр-Дам. На фоне темного неба едва проступала двух башенная громада собора, и Филип свернул в эту сторону.
     Оказавшись в зловонном лабиринте переулков, он тотчас почувствовал, что город вовсе не так пуст, как показалось вначале. Здесь и там в кромешной тьме мелькали тени, доносился шепот, хлюпала грязь под чьим-то сапогом. Все окна и двери домов были наглухо заперты. Под порывами ночного ветра поскрипывали ржавые флюгера.
     Майсгрейв споткнулся о цепь, которой на ночь перегораживали улицу, и выругался. Тотчас перед ним словно из-под земли вынырнула какая-то фигура.
     - Подайте Христа ради, добрый господин! - прогнусавил пропитой голос.
     Филип был не настолько рассеян, чтобы доставать кошелек на ночной улице. Толпы бродяг с наступлением темноты вышли на свой дьявольский промысел, и поэтому он лишь грубо оттолкнул нищего и продолжил путь.
     - Где же ваше христианское милосердие, сударь? - раздался позади тот же голос, в котором звучала неприкрытая угроза.
     Не оборачиваясь, Майсгрейв шел своим путем. Он ясно различал за собой шаги и вскоре понял, что нищий уже не один. Рядом раздался злобный смешок.
     - Куда же вы так торопитесь, сударь? Или вы отказываетесь заплатить пошлину за ночную прогулку по Ситэ? Кошелек, сударь! Вы слышите - кошелек!
     Шаги стремительно приблизились. Филип, обернувшись, в мгновение ока выхватил меч. Заслышав звон стали, грабители попятились. Он начал медленно отступать туда, где в конце темной улицы маячил красноватый отблеск пламени. Грабители, держась на почтительном расстоянии, двигались за ним. В конце концов он оказался на перекрестке. Здесь возвышалось каменное изваяние Иисуса, у ног которого горела масляная плошка. У постамента, скорчившись, сидел колченогий калека, походивший издали на широченную колоду мясника, облаченную в отрепье. Еще издали калека завел нудную жалобу, словно не замечая того, что происходит.
     Филип продолжал двигаться, внимательно следя за грабителями. ?Всего четверо, - отметил он. - К тому же один на костыле?. Они держались на безопасном расстоянии, поглядывая на шевелящегося в сумраке калеку. Один из нападавших что-то сказал на непонятном Майсгрейву языке, а затем пронзительно свистнул. Тотчас откуда-то из темноты. прозвучал отклик. Все это очень не понравилось Филипу. И тут у ног его раздалось:
     - Кошелек, сударь. Кошелек, или прощайтесь с жизнью!
     Майсгрейв опоздал. Калека оттолкнулся и, высоко подбросив свое тело, оказался у него на спине. Рыцарю показалось, что на него обрушилась скала. Он едва устоял, могучие руки кольцом сжали его плечи, а к горлу подбирались железные пальцы. Филип рванулся, но не сумел сбросить калеку.
     Остальные грабители, размахивая тесаками, ринулись на него. Он отбил первые выпады, качнулся в сторону, пытаясь избавиться от страшной ноши, и краем глаза заметил, как из переулка выскакивают все новые вооруженные люди.
     Тогда Майсгрейв изо всей силы ударил спиной о стену дома. Висевший на нем калека слабо охнул, но удержался и уже в следующий миг сжал горло Филипа так, что перед глазами рыцаря заплясали огненные яз