о, клянусь Пречистой, именно она была милосердна к вам, послав вам дочь. Новорожденные девочки гораздо крепче будущих рыцарей, и ни один мальчик после того, что пришлось вынести леди Анне, не имел бы шансов окрепнуть.
     Если за крохотную дочь Майсгрейвов леди Баклю была спокойна, то состояние молодой матери еще долго вызывало у нее опасения. Анне пришлось почти месяц провести в Бракенсоме, пока она окончательно не оправилась. И чуть ли не каждый день Филип Майсгрейв приезжал в замок.
     Он внес выкуп за жену, и теперь его принимали здесь как гостя. А Анна и леди Кэтрин сошлись так близко, что было решено, что супруга лорда Баклю станет крестной матерью малютки. Девочку и назвали Кэтрин в честь ее спасительницы.
     С тех пор необычная дружба ни разу ничем не омрачилась. Баклю порой гостили в Нейуорте, а Майсгрейвы наезжали в Бракенсом. Анне, живой и общительной, пришлись по душе эти визиты, особенно если учесть, что в Англии ей приходилось выезжать куда-либо с величайшей осторожностью.
     Но, если Баклю помирились с Нейуортом, то Мердок Додд, узнав, что Майсгрейв собственноручно казнил его дочь, объявил во всеуслышание, что обязан мстить за пролитую кровь рода, и всю первую зиму, что Анна провела в Гнезде Орла, меж двумя лордами тянулась изнурительная война с неожиданными нападениями, засадами на лесных тропах и в горах и даже осадой замка, когда Додды, объединившись с Робсонами из Норт-Тайн, неделю изо дня в день штурмовали замок на скале. Окончилось все это гибелью Мердока Додда, за которой последовал период относи тельного затишья, прерванного только тогда, когда Ричард Глостер был назначен наместником Севера.
     После примирения с лордом Баклю баронесса Майсгрейв стала знаменитостью в Пограничном крае, и даже сам граф Нортумберленд приезжал в Нейуорт, чтобы познакомиться с нею. В свое время Майсгрейв был женат на его сестре, между бароном и лордом Перси сохранились отношения, которые можно было назвать приятельскими, хотя особой дружбы и не водилось. Теперь же, когда Перси понадобились сильные сторонники в борьбе против герцога Глостера, он стал наезжать в Нейуорт и, в свою очередь, приглашать Майсгрейвов в Олнвик. Они бывали и там, но лишь изредка, так как страх, что Анну узнают, давал себя знать, и они посещали резиденцию Перси, только уверившись, что не встретят там никого, кто знавал бы в прошлом принцессу Алой Розы.
     За все время их уединенной жизни в Нейуорте лишь однажды нашелся человек, который узнал Анну Невиль. Это был капеллан отец Мартин.
     Он явился в Нейуорт как обычный нищенствующий монах, что случалось не так уж и часто в этом диком краю, где чьим-либо ратникам ничего не стоило схватить духовное лицо, обобрать его дочиста, а то и лишить жизни. Однако, когда отец Мартин, рослый и плечистый, опираясь на суковатую палку, поднялся на Нейуортскую скалу и попросил крова на одну ночь, у него был вид человека, который не позволит безнаказанно распоряжаться собой.
     Это был канун праздника первого снопа, а поскольку за неделю до того старый отец Гудвин мирно отдал Богу душу, барон призвал к себе отца Мартина и попросил задержаться, дабы освятить первый сноп, совершить службу в осиротевшей церкви Святого Катберта, излюбленного святого Пограничного края, жившего здесь девять столетий назад и проповедовавшего христианство во времена, когда душами местных жителей владели друиды. В старой церкви в долине по сей день сохранились мощи этого святого.
     По традиции, после службы во дворе замка были расставлены столы, а в центре установлена увитая разноцветными лентами кадушка, куда крестьяне и опустили первый сноп, который должен был освятить отец Мартин. Все заняли свои места, и монах трижды обошел вокруг снопа, кропя его святой водой и нараспев читая молитву. Когда он совершал последний круг, то поднял взгляд и встретился глазами с сидевшей во главе стола рядом с мужем баронессой. Анна в этот день не присутствовала в церкви, так как вот-вот должна была снова родить.
     Брат Мартин застыл, словно пораженный громом, оборвав молитву на полуслове. Глаза его округлились, и несколько мгновений он стоял, не сводя с Анны взора. Даже крестьяне и дворня притихли, удивленно поглядывая на рослого монаха и побледневшую хозяйку замка.
     Анна растерялась. С самого начала по выговору отца Мартина она распознала в нем южанина и сейчас, когда он смотрел на нее, готова была поклясться, что он узнает ее. Ей стало так страшно, что она перестала замечать тупую ноющую боль в пояснице. Рука Филипа, лежавшая на столе, медленно сжалась в кулак, и он пробормотал сквозь зубы грубое ругательство. И в то же мгновение сидевшая на коленях у отца маленькая Кэтрин стукнула кулачком по столу, громко и неумело повторив слова барона.
     Казалось, только этого все и ждали. Люди стали пересмеиваться, монах как ни в чем не бывало закончил молитву и, окропив в последний раз сноп, занял отведенное ему место, приветливо улыбаясь подавшей ему салфетку Молли. Он держался невозмутимо, но ни Анна, ни Филип не сводили с него глаз.
     - Мне кажется, он узнал тебя, - шепнул Анне Филип, и она испугалась жестокого блеска в его глазах.
     - Ради Бога, Филип!..
     Она не договорила. Внезапный приступ боли дал знать о себе гораздо ощутимее, чем все прежние. Она даже закусила губу, чтобы не застонать. Но муж прочитал страдание на ее лице. Анна вдруг улыбнулась:
     - Ради Бога, Филип! Кажется, наследник Нейуорта изъявил желание явиться на свет!
     И, увидев смятение на его лице, добавила:
     - Думаю, это не будет так страшно, как в первый раз.
     Анна с несколькими женщинами покинули застолье и удалились в верхнюю горницу, откуда убрали всю мебель, кроме широкой кровати, и развели в камине большой огонь.
     Баронесса не хотела, чтобы ради нее прекращалось веселье, но, когда нейуортцы узнали, в чем дело, они словно позабыли о празднике первого снопа и поднимали чаши лишь за благополучное появление на свет нового хозяина Гнезда Орла. Так миновали почти сутки, но Анна все еще мучилась, не в силах разродиться.
     Филип взволнованно мерил шагами большой зал, впервые за все это время, забыв проверить посты на башнях и сменить дозоры. Приходил Оливер, говорил о чем-то, но барон лишь отмахивался от него, пока в дверях не показалась Молли.
     Молли Джонсон казалась вконец измученной. Забыв поклониться барону, она взволнованно проговорила:
     - Просто не знаю, что и делать! Господи, она не может родить! Малыш очень крупный, а у нее ни единой потуги.
     Молли всхлипнула:
     - Леди Анна просит, чтобы к ней привезли Кэтрин Баклю.
     Филип тотчас велел послать людей в Бракенсом. Как он сразу не догадался! Леди Баклю спасла его жену, когда казалось, что уже нет надежды, она поможет ей и теперь!
     Однако и хозяйка Бракенсома оказалась бессильна. На третьи сутки крики Анны сменились бессильными стонами, больше походившими на глухой рык израненного животного. И, когда леди Баклю, вся в слезах, спустилась в большой зал и сказала Майсгрейву, что остается уповать лишь на Бога, барона вдруг стала бить мелкая дрожь. Он вспомнил, как в этой комнате несколько лет назад умерла его первая жена. Мод, также промучившись трое суток, и его охватило тупое отчаяние. Поэтому он вовсе не удивился, когда к нему с поклоном приблизился отец Мартин и предложил свою помощь.
     Как утопающий хватается за соломинку, Филип ухватился за это предложение. Все, что угодно, лишь бы оставался шанс! А потом, уже под утро, когда, так и не смежив ни на минуту век, он пребывал в каком-то горестном оцепенении, его вывел из забытья захлебывающийся детский плач. Филип остался сидеть, не в силах поверить в свершившееся чудо, пока по ступеням к нему не спустилась счастливая и бесконечно усталая Молли, протягивая туго запеленатый сверток.
     - Взгляните, мой господин, какого красивого сына подарила вам ваша супруга! И, помолчав, добавила:
     - И не забудьте поставить свечку Пречистой за то, что она привела в Нейуорт отца Мартина. Он буквально выдавил младенца из баронессы. Когда малыш не закричал и мы все решили, что он задохнулся в утробе, именно отец Мартин вернул его к жизни.
     - А как Анна?
     Филип почти не слышал, что она говорила, и едва взглянул на сына. Молли сказала, что баронесса уснула, едва все кончилось, а затем посоветовала поспать и самому барону. Но он почему-то прошел в детскую, где спала маленькая Кэтрин, и стал глядеть на девочку, упершись виском в резное изголовье ее кроватки, пока необоримый сон не охватил и его.
     Впрочем, сон этот был недолог, так как Кэтрин, едва пробудившись, стала карабкаться на отца, и он, очнувшись, сообщил ей о появлении братца и на руках отнес к кормилице.
     Анна спала, и Майсгрейв пожелал видеть ее спасителя. Однако ему доложили, что едва рассвело, как отец Мартин покинул Нейуорт и направился вдоль долины на юг. Только теперь Филип вспомнил, как поражен был монах, впервые увидев Анну. Вспомнил он и другое, что прежде ускользнуло от него, - монах оговорился, сказав, что попробует помочь принцессе!
     ?Он узнал ее! - размышлял Майсгрейв. - Теперь все выйдет наружу. Тайны больше не существует. Нет, он не должен живым покинуть Нейуорт!?
     Лишь много позже Анна с ужасом узнала, какова была благодарность ее мужа человеку, который спас жизни ее и Дэвида. Она спала, когда Филип, оседлав Кумира, нагнал в низинах Ридсдейла отца Мартина и обратился к нему со словами, что как ему ни горько это, но он вынужден убить святого отца.
     Темные глаза монаха странно блеснули, он взглянул на меч на бедре Майсгрейва.
     - А если я присягну, что никто ничего не узнает? Оба понимали, о чем идет речь.
     - Мне очень жаль, но я поклялся, что никто из тех, кто опознает принцессу Уэльскую, не уйдет живым из этих мест.
     Майсгрейв медленно обнажил меч, однако, прежде чем он успел среагировать, монах сбил его с лошади сильнейшим ударом дубины. Гроза Чевиотских гор, соратник короля Эдуарда, барахтался в болотной жиже, а отец Мартин стоял над ним, приставив к его горлу его же собственный меч, потерянный при падении.
     - Напав на слугу Божьего, вы совершили святотатство. К тому же вы нарушили и долг человеческой благодарности. И я не совершу греха, прикончив вас сейчас.
     Но он не убил Филипа, а вогнал меч в кочку и отправился ловить отбежавшего в сторону Кумира. Когда он вернулся, барон стоял, оттирая грязь, а его меч по-прежнему торчал из мха.
     - Но вот вопрос, могущественный барон, - усмехнулся монах. - Отчего вы не исполнили свою клятву, воткнув меч мне в спину?
     Лицо Майсгрейва потемнело от прихлынувшей крови. Он не ответил, а через мгновение вдруг рассмеялся и спросил, сколько святому отцу лет.
     - Тридцать восемь, милостью Божией, - отвечал тот, несколько обескураженный. Рыцарь кивнул.
     - Я на семь лет моложе вас, а вы свалили меня так, как не удавалось никому из моих врагов. Так кто же вы, святой отец, - монах, лекарь или воин?
     - Я немало бродил по свету, и жизнь многому научила меня.
     - Аминь. Но у вас уже седые виски, отец Мартин, а вы все еще собираете милостыню во славу святого Доминика. Не пора ли обрести пристанище? Я предлагаю честную сделку - раз вы прибыли в Нейуорт и невольно узнали нашу тайну, так и оставайтесь здесь навсегда. Наш приходский священник умер, и вы не хуже него справитесь с его обязанностями. Будьте замковым капелланом, а я, когда поеду в Йорк, попрошу епископа, чтобы он закрепил за вами здешний приход.
     Назад они возвращались вместе. Монах восседал на крупе Кумира позади барона. По дороге он поведал Майсгрейву, что короткое время служил в лечебнице при соборе в Кентербери и там видел принцессу Уэльскую. Как-то ей стало дурно в больнице, и он велел подать ей отвара из мяты.
     Так в Нейуорте появился капеллан, который оказался подлинной находкой для замка. Он служил мессы, посещал больных и помогал Анне вести хозяйство, составляя, как должно, бумаги и проверяя счета. И хотя, в отличие от Анны, он так и не избавился от южно английского выговора, скоро в долине Ридсдейла его стали считать своим, словно он тут и родился.
     Именно он посоветовал баронессе заняться самым прибыльным делом в Англии - разведением овец. И, хотя Филип сказал, что из этого ничего не выйдет, так, как в Нортумберленде исстари заведено пасти на торфяных пустошах не овец, а крупный рогатый скот и лошадей, южане - Анна и отец Мартин, знавшие, какую прибыль дает шерсть тонкорунной овцы, ни за что не хотели сдаваться и в конце концов оказались правы.
     Прибыль от их нововведений превзошла всякие ожидания, даже сам Майсгрейв загорелся этим делом, перестав искать добавочный доход для поместья в угоне скота у шотландских соседей и начав строже охранять собственные владения, где теперь на склонах и в долинах паслось это живое золото - породистые овцы...
     За эти годы замок пережил не одну пограничную войну, не одну осаду. У них появились друзья в округе, которых они принимали в Нейуорте и навещали сами. Граф Нортумберленд благоволил Майсгрейвам. И когда теперь Анна оглядывала свой богатый покой, сравнивая его с прежним, она испытывала спокойное удовлетворение, мысленно благодаря Пречистую Деву за то, что ее судьба сложилась так, а не иначе, и что Провидение было к ней столь милостиво, несмотря на все перенесенные испытания.
     Звон колоколов заставил ее вернуться к действительности. Звонили в церкви Святого Катберта, а значит, отец Мартин вернулся и будет служить мессу в долине. Она отпустила девушек, а сама замешкалась, складывая перья и запирая медные застежки на книге. Что ж, придется заняться записями после обеда. Хорошо, что капеллан здесь, он поможет ей составить списки необходимого.
     При мысли об отце Мартине Анна подумала и о Молли. В последнее время ей стало казаться, что ее камеристка как-то чересчур печется о рослом священнике, да и поглядывает на него по-особому. Ох, эта Молли! Сначала нищий дворянин, а теперь вот еще и священник... Поистине загадочная женщина.
     Анна встала, сладко потягиваясь, но тут же, почувствовав на себе чей-то взгляд, стремительно оглянулась. В проеме открытой двери стоял герцог Бэкингем. Он улыбнулся леди Майсгрейв, блеснув сахарно-белыми зубами, и, войдя, притворил за собой дверь.
     В первое мгновение Анна растерялась и, досадуя на себя, залилась румянцем. Потом опомнилась и, подхватив платье, присела в плавном реверансе и оставалась так, пока Генри Стаффорд не приблизился и не взял ее руку, заставив выпрямиться.
     - Я всегда любуюсь вашей грацией, баронесса. Можно решить, что вас учили делать реверанс в покоях Вестминстера.
     Он осторожно прижал ее пальцы к губам, но задержал их дольше, чем это было позволительно. При этом он не сводил с Анны своих синих глаз.
     Баронесса вскинула голову:
     - Чем обязана вашей светлости? Вы уделяете мне столько внимания.
     - Только красота, ваша красота, баронесса. Я давно хотел побеседовать с вами.
     Теперь они стояли рядом, глядя друг другу в глаза. Генри увидел, как бровь Анны вопросительно приподнялась. Это придало ее лицу насмешливое и надменное выражение, но он решил не отступать.
     - Я давно хотел поговорить с вами, леди Анна, но языком более нежным, чем язык простой учтивости...
     - Вы ошибаетесь, милорд, вы вовсе не этого хотели, - спокойно оборвала она его и снисходительно вздохнула. - Вы наш гость, сэр Генри, и вы потомок одного из достойнейших родов старой Англии. И я никогда не поверю, что в вас так мало порядочности и благородства, чтобы поступить бесчестно с человеком, который оказал вам гостеприимство, с человеком, который спас вас, рискуя жизнью, когда вы были на грани гибели.
     Она смотрела на него в упор и видела, как опускаются его длинные ресницы, а щеки медленно заливает темная краска стыда. Он выпустил ее руку.
     - Благодарю, мадам. Вы еще раз спасли меня... Герцог хотел что-то добавить, но промолчал. Его вдруг охватил такой мучительный стыд, что он едва сдержался, чтобы не выдать этого. Но Анна, видимо, все же поняла его.
     - Простите, если поневоле была с вами резка, - сказала она, уже гораздо мягче, своим чарующим низким голосом. - Однако самые сильные лекарства часто бывают и самыми неприятными на вкус.
     Она прошла мимо него. Генри уловил легкий аромат ее духов, благоухавших цветами апельсинового дерева, и тоскливая боль пронзила его.
     ?Мне пора уезжать отсюда, - подумал герцог Бэкингем. - И чем скорее удастся это сделать, тем в большей сохранности останется мое сердце?.

3.

     И все-таки он остался. Отец Мартин заявил, что его светлость еще недостаточно окреп для столь дальней дороги, и просил Генри повременить с отъездом.
     Капеллана поддержал и барон, сказав, что он и его супруга на Сретение приглашены к графу Нортумберленду в замок Олнвик, и он просил бы герцога до этого срока погостить в Нейуорте, а уж затем вместе с ними отправиться к Перси, который сможет достойно принять королевского посла и предоставить ему надлежащий эскорт, чтобы следовать на юг.
     Отныне Генри стал столь же усердно избегать встреч с баронессой, как ранее стремился к ним. Время он проводил за чтением ?Истории бриттов? монаха Гальфрида или на конюшне, возясь с конем Дугласа, а по вечерам они с Майсгрейвом подолгу засиживались у огня за партией в шахматы. Он больше не тешил семью барона и челядинцев рассказами о событиях при дворе и уже начал было всерьез скучать, когда весть о готовящейся облаве на волков расшевелила его и заставила ближе сойтись с бароном. Теперь они без конца обсуждали всевозможные тонкости травли или же повадки и уловки серых хищников.
     Крестьяне давно досаждали Майсгрейву жалобами на то, что волков в этом году развелось как никогда много. Едва начинало смеркаться, люди в страхе не смели выйти из домов. Тех собак в селении, которых хозяева не держали в домах, волки давным-давно задрали. Они загрызли не одну корову, тащили овец и свиней. Крестьянина, бросившегося с факелом защитить свою живность, изорвали в клочья, и ему не помогло даже врачебное искусство отца Мартина. По ночам волки подходили к самым дверям домов. Дети просыпались и плакали. С горных пастбищ в замок прискакали двое пастухов с известием, что серые разбойники пробрались в одну из теплых овчарен, перерезали больше сотни овец, а затем напали на людей, продержав их в осаде больше суток.
     Филип несколько раз в одиночку выезжал на охоту, но теперь, когда хищники окончательно распоясались, речь шла о большой облаве. Особенной свирепостью отличалась одна небольшая стая, о вожаке которой крестьяне говорили, что он настоящий оборотень. Но, несмотря на его силу и хитрость, настоящим вожаком был не он, а старая, совершенно седая волчица, о нюхе которой ходили легенды.
     Раз-другой барон оставлял у дороги падаль, предварительно отравив ее сильным ядом, но, если и находились потом мерзлые волчьи трупы, ни один из них не принадлежал к стае старой волчицы.
     - Это оборотни! - говорили крестьяне, мелко крестясь. - Никто не слыхивал, чтобы звери были так разумны. Они все как один повинуются этой белой ведьме. Только она и держит их вместе, и, если с нею покончить, стая разбежится.
     Когда же Майсгрейв объявил в замке, что егеря выследили логово стаи, все мужское население принялось готовиться к травле.
     Облава была назначена за два дня до отъезда в Олнвик. Даже Генри тоном, не терпящим возражений, заявил, что непременно примет в ней участие. Накануне были согласованы действия всех участников, и в замок прибыли соседи Майсгрейва, Флетчеры, тоже желавшие присоединиться к облаве, поскольку легендарная стая волков-оборотней и им чинила немалый урон. Седеющий великан Эмброз Флетчер, его супруга и сын с любопытством взирали на герцога Бэкингема, который, имея опыт волчьей охоты в Уэльских горах, выказывал недюжинные познания в вопросах травли хищного зверя.
     Ранним утром охота собралась во дворе замка. Кончилась оттепель, снег оседал, а за верхушки замковых башен цеплялись клочья грязного тумана. Конюхи держали под уздцы фыркающих, разгоряченных коней. Слышалось бряцание уд