мизмов:
      -- Я говорю, что ты из тех, кто путает задницу с  великим
постом.
     С  того дня они больше не сказали друг другу ни слова. А в
случае крайней необходимости договаривались с  помощью  записок
или  через  посредников.  Невзирая  на явную враждебность к ней
семьи мужа, Фернанда не отказалась от намерения привить Буэндиа
благородные обычаи своих предков.  Она  покончила  с  привычкой
есть  на  кухне  и  когда  кому  вздумается и возложила на всех
обязанность являться в строго определенные часы  в  столовую  к
большому  столу, накрытому белоснежной скатертью и уставленному
канделябрами и серебром. Превращение акта еды,  который  Урсула
всегда  считала  одним  из  самых  немудреных  дел повседневной
жизни,  в  торжественную  церемонию  создало   в   доме   такую
невыносимо  чинную  атмосферу,  что  против  нее  восстал  даже
молчаливый Хосе Аркадио Второй.  Тем  не  менее  новый  порядок
восторжествовал,   так   же   как   и  другое  нововведение  --
обязательно читать перед ужином молитву; оно привлекло внимание
соседей, и скоро распространился слух, что Буэндиа  садятся  за
стол   не   как  остальные  смертные  и  превратили  трапезу  в
богослужение. Даже суеверия Урсулы, рожденные скорее мгновенным
вдохновением,  чем  традициями,  вступили  в   противоречие   с
навсегда   определенными  и  жестко  расписанными  для  каждого
отдельного  случая  суевериями,  унаследованными  Фернандой  от
родителей.  Пока  Урсула  хорошо  владела  всеми  своими  пятью
чувствами, кое-что из старых обычаев все же оставалось в  силе,
и  жизнь семьи еще испытывала воздействие ее смелых решений, но
когда  Урсула  перестала  видеть  и  бремя  годов  вынудило  ее
удалиться  от  дел,  стена  строгости,  которую Фернанда начала
возводить  вокруг  дома  с  момента  своего  появления  в  нем,
замкнулась,  и уже никто, кроме Фернанды, не был вправе вершить
судьбы семьи. Торговлю кондитерскими изделиями и  фигурками  из
леденца, которую продолжала вести по желанию Урсулы Санта София
де  ла  Пьедад, Фернанда расценила как недостойное занятие и не
замедлила положить ей конец.  Двери  дома,  прежде  распахнутые
настежь  с  рассвета  до  часа отхода ко сну, стали закрываться
сначала на время сиесты под тем предлогом, что солнце нагревает
спальни, а потом затворились навсегда. Пучок алоэ  и  колосьев,
со  времен основания Макондо висевший на притолоке, был заменен
нишей с сердцем Иисусовым. Полковник Аурелиано Буэндиа  заметил
эти  новшества  и  понял,  куда  они  ведут. "Мы превращаемся в
аристократов, -- протестовал он. -- Эдак мы снова пойдем войной
на консерваторов, только с тем,  чтобы  посадить  на  их  место
короля".    Фернанда   весьма   тактично   старалась   избежать
столкновения с ним. В глубине души  она,  конечно,  возмущалась
его   независимостью  и  сопротивлением,  которое  он  оказывал
вводимым ею строгим правилам. Она приходила в отчаяние  от  его
чашки  кофе  в  пять  утра,  от  беспорядка  в  мастерской,  от
изношенного до дыр плаща, от обычая сидеть вечерами на улице  у
дверей  дома.  Но  Фернанда  была  вынуждена  мириться  с  этой
разболтанной деталью фамильного механизма,  потому  что  хорошо
знала:  полковник  -- укрощенный годами и разочарованиями дикий
зверь, и в приступе старческого возмущения он может  вырвать  с
корнем все, на чем держится дом. Когда муж выразил желание дать
их  первенцу  имя  прадеда, она еще не осмелилась протестовать,
ведь к тому времени она прожила в  семье  всего  лишь  год.  Но
когда  у них родилась первая дочка, Фернанда прямо заявила, что
назовет ее Ренатой, в честь своей  матери.  Урсула  потребовала
наречь  младенца Ремедиос. После ожесточенного спора, в котором
Аурелиано Второй выполнял роль забавляющегося посредника, дочку
окрестили Ренатой Ремедиос. Но мать звала  ее  Ренатой,  а  все
остальные Меме -- сокращенным именем от Ремедиос.
     На  первых  порах  Фернанда  молчала о своих родителях, но
потом начала создавать идеализированный образ  своего  отца.  В
столовой  она  то и дело заводила о нем разговор, изображая его
человеком  исключительным,  отрекшимся  от  мирской   суеты   и
постепенно   превращающимся   в   святого.   Аурелиано  Второй,
удивленный  столь  неумеренным  возвеличением  тестя,  не   мог
удержаться  от  соблазна  и  за  спиной супруги отпускал по его
адресу разные шуточки. Остальные следовали  его  примеру.  Даже
сама  Урсула,  так  ревностно  охранявшая семейный мир и втайне
страдавшая  от  домашних  раздоров,  позволила   себе   сказать
однажды,  что  ее  маленькому  внуку обеспечен папский престол,
потому что он "внук  святого  и  сын  королевы  и  скотокрада".
Несмотря  на зубоскальство веселых заговорщиков, дети Аурелиано
Второго привыкли думать  о  своем  дедушке  как  о  легендарном
существе,  посылающем  им  письма с благочестивыми стихами, а к
рождеству -- ящик подарков, такой большой, что каждый раз его с
трудом втаскивают в двери. Дон Фернандо отправлял своим  внукам
последние  обломки  родового имения. Из них в детской соорудили
алтарь со святыми  в  натуральную  величину,  стеклянные  глаза
придавали этим фигурам пугающе живой вид, а их искусно расшитая
суконная  одежда  была  лучше  всего,  что  когда-либо носили в
Макондо. Мало-помалу погребальное великолепие древних и мрачных
господских покоев перекочевало в светлый дом  Буэндиа.  "К  нам
переслали   уже   все  семейное  кладбище,  --  заметил  как-то
Аурелиано Второй. -- Не хватает только плакучих ив и надгробных
плит". Хотя в ящиках деда никогда не было ничего такого, с  чем
можно  играть,  дети  все  равно  целый  год  нетерпеливо ждали
декабря, потому что как ни  говори,  а  появление  старинных  и
всегда  неожиданных  вещей  вносило в их жизнь разнообразие. На
десятое рождество, когда маленького Хосе Аркадио уже готовились
отправить в семинарию, прибыл -- несколько раньше, чем  всегда,
-- крепко   заколоченный  и  промазанный  по  швам  смолой  для
предохранения от  влаги  огромный  дедушкин  ящик;  надпись  из
готических  букв  адресовала  его  высокородной  сеньоре  донье
Фернанде дель Карпио де Буэндиа. Пока Фернанда читала в спальне
письмо, дети бросились открывать ящик. Как обычно,  им  помогал
Аурелиано  Второй. Они соскоблили смолу, вытащили гвозди, сняли
предохранительный слой опилок  и  обнаружили  под  ним  длинный
сундук,   завинченный  медными  винтами.  Отвинтив  все  восемь
винтов, Аурелиано Второй  вскрикнул  и  едва  успел  оттолкнуть
детей  в сторону -- под приподнятой свинцовой крышкой он увидел
дона Фернандо, одетого в черное и  с  распятием  на  груди;  он
медленно  тушился  в пенистом, бурлящем соусе из червей, и кожа
на нем то и дело лопалась со звуком зловонной отрыжки.
     Вскоре  после  рождения  Ренаты  правительство  неожиданно
распорядилось,  по  случаю  очередной  годовщины  Неерландского
перемирия, отпраздновать юбилей полковника  Аурелиано  Буэндиа.
Подобное решение так не вязалось со всей официальной политикой,
что полковник без колебания выступил против него и отказался от
чествования.  "Я  в  первый раз слышу слово "юбилей", -- сказал
он. -- Но что бы оно ни  значило,  это  явное  издевательство".
Тесная  мастерская ювелира наполнилась разного рода посланцами.
Снова появились, на сей раз значительно более старые и  гораздо
более торжественные, чем прежде, адвокаты в черных сюртуках, те
самые,  которые  в  былую  пору  словно вороны кружились вокруг
полковника.  Увидев  их,  он  вспомнил  то  время,  когда   они
приезжали  к  нему,  чтобы  завести  войну  в  тупик, и не смог
вынести цинизма их славословий. Он потребовал  оставить  его  в
покое,  заявив,  что  он  не  борец  за  свободу нации, как они
утверждают,   а   простой   ремесленник   без   прошлого,   чья
единственная  мечта  --  умереть от усталости, забытым и нищим,
среди  своих  золотых  рыбок.  Больше   всего   его   возмутило
сообщение,    что   президент   республики   собирается   лично
присутствовать на торжествах в  Макондо  и  вручить  ему  орден
Почета.  Полковник  Аурелиано Буэндиа велел передать президенту
слово в слово: он будет нетерпеливо ждать этой  запоздалой,  но
заслуженной оказии, чтобы влепить президенту пулю в лоб -- не в
наказание    за    все   злоупотребления   и   беззакония   его
правительства, а за неуважение к  старику,  который  никому  не
делает  зла.  Он  произнес свою угрозу с такой горячностью, что
президент республики  в  последнюю  минуту  передумал  ехать  и
отправил   ему   орден   с   личным  представителем.  Полковник
Геринельдо Маркес, осаждаемый с разных сторон, уступил просьбам
и требованиям и покинул ложе  паралитика,  надеясь  переубедить
старого  товарища  по оружию. Когда тот увидел качалку, которую
несли четыре человека, и  своего  друга,  восседающего  на  ней
среди  больших  подушек,  он  ни на мгновение не усомнился, что
полковник Геринельдо Маркес, с молодых лет деливший с  ним  все
победы  и поражения, преодолел свои немочи с единственной целью
-- поддержать  его  в  принятом  решении.  Но,  узнав  истинную
причину визита, он велел вынести качалку из мастерской вместе с
полковником Геринельдо Маркесом.
      -- Слишком  поздно убеждаюсь я, -- заметил он ему, -- что
оказал  бы  тебе  великое  благо,   если   бы   позволил   тебя
расстрелять.
     Таким  образом,  юбилей был проведен без участия кого-либо
из семьи Буэндиа. С  неделей  карнавала  он  совпал  совершенно
случайно,  но  никому  не  удалось  выбить из головы полковника
Аурелиано Буэндиа прямую мысль, что это  совпадение  тоже  было
предусмотрено  правительством,  желавшим усугубить глумление. В
своей уединенной мастерской он  слышал  военную  музыку,  залпы
артиллерийского  салюта,  перезвон  колоколов и отрывки фраз из
речей, произнесенных перед домом по поводу присвоения улице его
имени. Глаза полковника Аурелиано Буэндиа  увлажнились  слезами
возмущения и бессильного гнева, и в первый раз с момента своего
поражения  он  пожалел  о  том,  что  уже  не  обладает отвагой
молодости,  чтобы  начать  кровопролитную  войну  и  уничтожить
всякий   след   власти   консерваторов.   Еще  не  умолкло  эхо
чествований, когда в дверь мастерской постучала Урсула.
      -- Не мешайте мне, -- сказал полковник Аурелиано Буэндиа.
-- Я занят.
      -- Открой. -- Голос Урсулы звучал спокойно, буднично.  --
Это не имеет никакого отношения к празднику.
     Тогда  он  отодвинул  засов и увидел в коридоре семнадцать
мужчин разного обличья, типа и  цвета,  но  с  общим  для  всех
одиноким  видом, по которому их сразу можно было узнать в любом
месте земного  шара.  То  были  его  сыновья.  Не  сговариваясь
заранее,  даже  еще  не  зная  друг друга, они явились из самых
дальних уголков побережья, привлеченные слухами о  юбилее.  Все
они  с  гордостью носили имя Аурелиано и фамилии матерей. За те
три дня, что вновь прибывшие, к радости  Урсулы  и  негодованию
Фернанды,  провели  в  доме,  они  успели все перевернуть вверх
дном, как хорошая война. Амаранта разыскала  в  старых  бумагах
книжечку,  куда  Урсула  в свое время внесла даты их рождений и
крестин и напротив каждого имени  приписала  адрес.  С  помощью
этого  списка  можно  было воскресить в памяти все двадцать лет
войны. Проследить все ночные походы полковника, начиная с  того
утра,  когда  он  вышел  из  Макондо  во  главе двадцати одного
человека в погоне за химерой восстания, и кончая последним  его
возвращением  домой  в  заскорузлом  от  крови плаще. Аурелиано
Второй не упустил  случая  отпраздновать  приезд  родственников
шумным  пиром с шампанским и аккордеоном, это празднество сочли
запоздалым ответом на злосчастный  карнавал,  организованный  к
юбилею.  Гости  превратили  в черепки половину всех ваз в доме,
поломали розовые кусты, гоняясь за быком,  которого  собирались
качать  на  одеяле,  перестреляли  всех кур, заставили Амаранту
танцевать грустные вальсы Пьетро Креспи, а Ремедиос  --  надеть
брюки  и  взобраться  на  шест  за призом и впустили в столовую
вымазанную жиром свинью, которая сбила с ног Фернанду; но никто
не  жаловался  на  эти  напасти,  потому   что   землетрясение,
перевернувшее   весь  дом,  оказалось  целительным.  Полковника
Аурелиано  Буэндиа,  сначала  встретившего  своих   сыновей   с
недоверием  и даже усомнившегося в родословной кое-кого из них,
позабавили их выходки, и перед отъездом он подарил  каждому  по
золотой  рыбке.  А  нелюдимый  Хосе  Аркадио  Второй  пригласил
кузенов на петушиные бои, и это чуть не  окончилось  трагедией,
потому  что  многие из Аурелиано были великими знатоками разных
махинаций петуховодов  и  тотчас  же  обнаружили  мошеннические
проделки падре Антонио Исабеля. Аурелиано Второй, увидев, какие
безграничные  возможности для гулянок и веселья открывает такая
обширная родня, решил, что все они должны остаться  работать  у
него.  Согласился  на  его  предложение  только  один Аурелиано
Печальный,   огромный   мулат,    отличавшийся    энергией    и
исследовательскими   наклонностями  своего  деда;  он  объездил
полмира в поисках счастья, и ему  было  все  равно,  где  жить.
Остальные,  хотя они еще не обзавелись семьей, считали, что уже
избрали свой  жребий.  Все  они  были  умелыми  ремесленниками,
хозяевами в своем доме и мирными людьми. В среду, в первый день
великого   поста,  перед  тем  как  сыновьям  полковника  снова
разъехаться по всему побережью, Амаранта  заставила  их  надеть
воскресное  платье  и пойти с ней в церковь. Скорее для забавы,
чем из благочестия, они позволили подвести себя к исповедальне,
где падре Антонио Исабель начертал каждому пеплом крест на  лбу
(*16).  Когда  они  вернулись домой, самый младший из них хотел
было  стереть  крест,  но  оказалось,  что  знак  на  его   лбу
неизгладим  так же, как и знаки на лбах других братьев. Пустили
в ход воду и мыло, песок и мочалку и, наконец, пемзу и  жавель,
но  так и не смогли уничтожить кресты. Напротив, Амаранта и все
остальные, кто был в церкви, стерли  свои  без  всякого  труда.
"Тем  лучше,  -- сказала Урсула, прощаясь с братьями. -- Теперь
уж  никто  вас   не   спутает".   Они   уехали   всей   толпой,
предшествуемые оркестром и пуская в воздух ракеты, и оставили в
городе  впечатление,  что  род Буэндиа имеет семя еще на многие
века. Аурелиано Печальный выстроил на  окраине  города  фабрику
льда,  о  которой  мечтал  безумный  изобретатель  Хосе Аркадио
Буэндиа.
     Месяц спустя после своего прибытия в  Макондо,  когда  все
уже его узнали и полюбили, Аурелиано Печальный бродил по городу
в  поисках  подходящего  жилища  для матери и незамужней сестры
(она не была дочерью  полковника)  и  заинтересовался  большим,
нескладным  и  ветхим  зданием в углу площади, которое казалось
нежилым. Он спросил, кто хозяин дома,  ему  ответили,  что  дом
ничей,  раньше  в нем жила одинокая вдова, питавшаяся землей да
известкой со стен, в последние перед смертью годы ее видели  на
улице  только  дважды,  она  в шляпе из крошечных искусственных
цветов и туфлях цвета  старого  серебра  шла  через  площадь  к
почтовой конторе отправить письма епископу. Аурелиано Печальный
узнал,  что  делила  кров  с вдовой лишь бессердечная служанка,
которая убивала собак, кошек и любых  животных,  проникавших  в
дом,  и  выбрасывала  их  трупы  на улицу, надеясь извести весь
город смрадом разложения. С тех пор  как  солнце  превратило  в
мумию  последний выброшенный ею труп, прошло так много времени,
что все были уверены: хозяйка дома и служанка умерли задолго до
окончания войны, и если дом еще  стоит,  то  лишь  потому,  что
давно  уже  не  было  ни  суровой  зимы,  ни  урагана.  Двери с
изъеденными ржавчиной петлями держались,  казалось,  только  на
опутавшей  их  паутине,  оконные  рамы  набухли  от  сырости, в
трещинах, избороздивших цементный пол галереи,  росли  трава  и
полевые  цветы,  сновали ящерицы и разные гады -- все как будто
подтверждало, что здесь, по крайней мере, лет  пятьдесят  никто
не  живет.  Нетерпеливому  Аурелиано  Печальному  хватило  бы и
половины этих доказательств, чтобы решиться  войти  в  дом.  Он
толкнул плечом парадную дверь, и трухлявое дерево рухнуло к его
ногам  бесшумным  обвалом  из  пыли  и земли, которую натаскали
термиты, устроившие в досках свои гнезда.  Аурелиано  Печальный
задержался  у  порога,  выжидая,  пока рассеется облако пыли, и
когда это произошло, он увидел  в  центре  гостиной  истощенную
женщину,  одетую  по  моде  прошлого  века, с голым черепом, на
котором торчало несколько желтоватых былинок, с  большими,  все
еще прекрасными глазами, где угасли последние звезды надежды, с
морщинистым, иссушенным одиночеством лицом.
     Потрясенный   этим   видением   из   потустороннего  мира,
Аурелиано Печальный с трудом осознал,  что  женщина  целится  в
него из старого пистолета военного образца.
      -- Простите, -- сказал он шепотом.
     Она  все  стояла  неподвижно посреди набитой старым хламом
комнаты, внимательно изучая этого гиганта с квадратными плечами
и крестом из пепла на лбу, и сквозь дымку пыли он предстал ей в
дымке былых времен с двустволкой за спиной и связкой кроликов в
руке.
      -- Нет! Ради Бога! -- воскликнула она хриплым голосом. --
Жестоко напоминать мне об этом теперь.
      -- Я хотел бы снять дом, -- сказал Аурелиано Печальный.
     Тогда  женщина  снова  подняла  пистолет,  твердой   рукой
направила  его  на  крест  из пепла и с непреклонной решимостью
взвела курок.
      -- Уходите, -- приказала она.
     Вечером,  за  ужином,  Аурелиано   Печальный   поведал   о
случившемся  семье,  и,  совершенно подавленная его сообщением,
Урсула прослезилась. "Боже правый! -- воскликнула она, хватаясь
за голову. -- Она еще жива!"
     Время,   войны,   бесчисленные   каждодневные    несчастья
заставили ее позабыть о Ребеке. Единственным человеком, который
ни  на  минуту  не  переставал сознавать, что Ребека жива, была
неумолимая и постаревшая  Амаранта.  Она  думала  о  Ребеке  по
утрам,  когда  просыпалась от ледяного холода в сердце на своей
одинокой постели, думала,  когда  намыливала  увядшие  груди  и
тощий  живот, надевала на себя юбки и корсажи из белого полотна
-- материи старух -- и когда  меняла  на  руке  черную  повязку
страшного  искупления.  Всегда,  каждый  час,  спала ли она или
бодрствовала, в самые возвышенные и в самые  низменные  минуты,
Амаранта  думала  о  Ребеке;  одиночество  привело в порядок ее
воспоминания -- сожгло  свалявшиеся  груды  разного  наводящего
тоску  мусора,  накопленного  жизнью  в  ее  сердце,  очистило,
возвеличило   и   сделало   бессмертными   другие,    горчайшие
воспоминания.   От   Амаранты  узнала  о  существовании  Ребеки
Ремедиос Прекрасная.  Каждый  раз,  когда  они  проходили  мимо
ветхого  дома,  Амаранта  рассказывала  девушке  о каком-нибудь
неприятном или постыдном случае, связанном с именем  соперницы,
пытаясь   этим   путем   заставить  Ремедиос  разделить  с  ней
изнуряющую ее злобу, чтобы злоба  эта  осталась  жить  и  после
смерти  самой  Амаранты, однако попытки ее окончились неудачей,
ибо Ремедиос Прекрасной были чужды всякие страсти,  и  особенно
страсти, волновавшие других. Урсула при мысли о Ребеке испытала
чувства,  противоположные  тем,  что наполняли Амаранту: Ребека
явилась ей как воспоминание, освобожденное  от  всего  дурного;
образ  бедного  маленького  создания,  доставленного  в Макондо
вместе с побрякивающими в мешке  костями  его  родителей,  взял
верх  над  памятью  о  позорном поступке, который сделал Ребеку
недостойной  принадлежить  к  роду  Буэндиа.  Аурелиано  Второй
решил, что надо вернуть Ребеку в дом и заботиться о ней, но его
доброму   намерению   не   суждено   было  осуществиться  из-за
непоколебимого упрямства Ребеки: слишком много лет она страдала
и бедствовала, завоевывая себе  привилегии  одиночества,  и  не
была  расположена  менять  их на беспокойную старость под сенью
чужого