сенью восемнадцать и стукнет.  Двоим на селе - моему да  Сашке
Аннушки Вдовиной.
     Рука Черданцева замерла над луковицей, и Сонька, видимо ожидавшая
чего-то подобного, усмехнулась:
     - Ну и жук же ты был,  Мишка.  Я ведь знала,  что ты после меня к
Аннушке бежал.
     В груди у майора  начало  опять  гореть,  но  теперь  уже  не  от
самогонки,  а  от  стыда.  И чтобы перебить это жжение,  снять краску,
залившую лицо,  он сам потянулся к бутылке.  Соня опять выпила,  стала
чистить яйцо, но раздавила его, уронила, и Михаил Андреевич решил, что
больше не стоит наливать. Да и себе тоже.
     - Но  я  не  в  обиде  на  тебя  была,  не  думай,  -  раздумчиво
проговорила Соня.  Взяла лежавшую рядом  фуражку,  поиграла  солнечным
зайчиком на лакированном козырьке. - Ни на тебя, ни на Аннушку. Просто
время случилось нам такое.
     - А Анна-то...  как?  - переборов смущение - а что смущаться, раз
все знает, - спросил Черданцев.
     - Муж ее вернулся, ты, наверное, знаешь, весь покалеченный. Двоих
деток успели родить - и отвезли на погост.  Ее  младший-то,  Сашка,  с
моим Юркой не разлей вода, дружатся. Ты их вместе в армию-то и забери.
А Аня...  ты же знаешь,  что колхоз красоты и здоровья не  прибавляет.
Она хоть и моложе меня,  а боюсь,  что и не узнаешь... О-о, на девятой
версте вспомнила,  - хлопнула себя по ноге Сонька.  -  Мне  же  давеча
брови  свербило,  я  еще  и  думала,  что за путник встретится и с кем
кланяться буду. Вот и сбылось... Ну что, поедем?
     - Знаешь,  -  вдруг  неожиданно решил Черданцев.  - Я,  наверное,
сегодня не поеду в Сошнево. Лучше в другой раз.
     Сонька, без  вузов  и  академий,  уже  почти деревенская старуха,
поняла и согласилась с ним сразу.
     - И то правда.  Посиди.  Я,  когда возвращалась из Ташкента, тоже
здесь,  под грушенкой,  сидела.  Вроде до этого  ноги  сами  несли,  а
подошла - и онемели.  А в селе многое другим стало,  совсем не то, что
вспоминала и что снилось... Я оставлю, - кивнула она на "скатерть". Но
не  вставала.  Сидела,  глядя  перед  собой,  машинально  застегивая и
расстегивая нижнюю пуговицу  на  зеленой  кофте.  И  Михаил  Андреевич
пристальнее  рассмотрел  ее.  Прореженные не чистой белой,  а какой-то
пепельной сединой волосы,  все так же собранные,  как и в молодости, в
пучок  на затылке.  Высокий,  теперь уже морщинистый лоб.  По-прежнему
сходятся на переносице брови - он любил целовать это место,  и  уголки
губ целовал,  и руки.  Они теперь сухие,  если не сказать,  костлявые,
видно,  что и шершавые от всякой  работы  -  сколько  же  пришлось  им
потрудиться в этой жизни.  Впавшая грудь,  одни вытачки на платье-то и
торчат.  Простые теплые чулки на ногах.  А когда-то  он  любовался  ее
маленьким сбитым телом...
     - Ладно, я пойду потихоньку, - словно дав время оценить и, может,
увидев  себя  его  глазами,  поднялась Соня.  Переборов нежелание,  но
отдавая дань их совместному прошлому, Михаил Андреевич обнял ее сзади.
Соня напряглась,  охотно остановилась.  Постояли так мгновение,  и она
вновь первая поняла его порыв, освободила плечи:
     - Прошла  наша  жизнь,  кучерявый  мой.  А  мимо  дома  моего  не
проезжай, когда в селе будешь. Заходи... просто так.
     Долго глядел ей вслед Михаил Андреевич, всякий раз поднимая руку,
когда она оглядывалась.  А когда Соня  превратилась  просто  в  темную
фигурку,  снял китель,  постелил,  лег на спину.  Встреча взбудоражила
память,  но  все  равно  вспоминать  только   прошлое,   без   примеси
настоящего, долго не удавалось. И лишь постепенно, когда закрыл глаза,
выстроился ряд:  начало войны, мобилизация на фронт, неделя, месяц - и
вот  уже  в селе из мужиков практически только деды да такие,  как он,
пятнадцатилетние.
     - Нюр, ты бы отпустила Мишку с нами стоговать, - попросила как-то
Сонька его мать. Он сам разводил за плетнем пилу и замер. - Мы б его и
работать не заставляли, главное, чтоб дух мущинский был с нами. Глянь,
одни платья в бригаде, ни одних штанов.
     - Какой он тебе мущщина, тяпун тебе на язык, - тихо, чтобы сын не
слышал,  отмахнулась от Грачихи мать.  - Ты,  Сонька,  смотри мне,  не
озоруй.
     Но Соньку поддержали другие молодицы,  а главное, и голос Аннушки
различил  Мишка  в  общем  шуме.  И уговорили-таки они мать,  пошел на
другой день Мишка в бригаду.  Отвечал за коней,  подтягивал волокушами
копны,  как мог,  отвечал на шуточки женщин.  А надо сказать,  что для
своих пятнадцати с половиной лет он имел и рост, и достаточную силу, и
голос,  и,  видимо,  еще что-то чисто мужское в поведении,  потому что
женщины не стеснялись вворачивать в свои выкрики  довольно  щекотливые
намеки.
     Он же,  как ни крутился,  где бы ни был,  не выпускал из виду ту,
ради которой пошел в поле, - Аннушку Вдовину, в белом легком платьице,
в платке с мелким горошком,  по самые брови спрятавшем от пыли волосы.
Ветерок  заставлял  платье  облегать ее ноги,  а когда она подавала на
стог солому и платье открывало белые,  незагорелые колени,  он  просто
прятался  за  лошадь,  казалось,  все видят в эту минуту,  что он ждет
именно этих мгновений.  Несколько раз Аня перехватывала  его  взгляды,
улыбалась,  незаметно  для  всех грозила пальчиком,  и эта,  невидимая
другим, связь волновала его еще больше.
     Полгода назад,  когда  село  гуляло  ее  свадьбу,  она,  веселая,
радостная,  раскрасневшаяся,  подошла к нему,  дотронулась ладонью  до
груди:
     - Не грусти, женишок, найдешь и ты себе невесту.
     Он хмыкнул, но, чувствуя, как наполняются слезами глаза, и за это
дурацкое словечко,  торопливо выбрался  из  шумной  толпы  возле  дома
Вдовиных.  Ушел к Таре, небольшой извилистой речушке на лугу за селом,
просидел там до темноты.  Аннушка, в которую он был влюблен, наверное,
с  пеленок,  с которой не спускал глаз в школе на переменках,  которую
провожал,  прячась,  вечерами с фильмов  и  вечеринок,  -  его  тайная
любовь,  Аннушка была,  оказывается, влюблена в Митьку Вдовина. И лишь
тот пришел из армии, пошла с ним под венец.
     Мишка видел,  как  перед  приходом  молодых  в дом старая Вдовиха
бросила под крыльцо новый незащелкнутый замок,  который после  свадьбы
полагалось достать, закрыть, а ключ выбросить - верная примета закрыть
новую семью на замок, уберечь от распада.
     В общем  гвалте,  когда  осыпали  молодых  на  крыльце пшеницей с
конфетами,  когда   после   первых   поздравлений   все   заторопились
протиснуться в дверь и занять место на лавке у праздничного стола,  он
пошарил под  крыльцом,  сунул  замок  за  пазуху.  Отошел  в  сторону,
незаметно выкинул его в бурьян около погреба.
     Недолгим вышло Аннушкино замужество - в первую неделю войны надел
Митька  Вдовин  не  успевшую  сноситься свою гимнастерку.  И не только
Митька. Почитай, каждая замужняя молодица в Сонькиной бригаде осталась
одна.   Сама-то   Грачиха   потеряла   мужа  еще  на  финской,  успела
попривыкнуть к своему горю и вдовству,  но  до  любви  и  работы,  как
поговаривали в селе, оставалась жадная и охочая. Только разве сравнишь
ее с Аннушкой? Аня - это... это...
     - Миш,  чего  задумался?  Поди  на минуту сюда,  - позвала его во
время обеда Сонька.
     Он, дурак,  ничего  не  уловил  в той атмосфере,  что сложилась в
бригаде с его приходом.  Поднялся от своей  копны,  пошел  к  женскому
гурту.  Только приблизился, Сонька резко подалась вперед, схватила его
за руку, дернула на себя, заваливая в сено.
     - Девки,  а мужичок-то наш ничего.  Может,  у него и в штанах что
имеется?
     Он рванулся - куда там. Женские руки зашарили по его телу, вокруг
смех,  крики,  советы - вроде все в шутку,  но он со страхом и стыдом,
извиваясь,  чувствовал, как распахнулась на нем рубашка, поползли вниз
штаны.
     - Да перестаньте,  бабы,  что ж вы делаете! - послышался Аннушкин
голос,  и в этот момент,  дернувшись из последних  уже  и  не  сил,  а
отчаяния  -  Аня,  ведь и Аня видит его позор,  - Михаил вырвался.  Не
оглядываясь,  придерживая штаны, бросился с поля - подальше от стыда и
позора.  Повеситься,  утопиться, сбежать из села, ведь Аня все видела,
все...
     Остановился на  берегу  Тары.  Реки,  наверное,  и существуют для
того, чтобы остановить идущего, заставить его присесть, задуматься. Но
куда  было  Мишке  до  размышлений.  Руки  и ноги дрожали,  хотя вода,
наверное,  и в самом деле успокаивает,  приглаживает боль и обиду.  Он
посидел  на  берегу,  немного  успокоился.  Зашел  в воду,  наклонился
умыться,  но вдруг почувствовал,  что за  спиной  кто-то  есть.  Резко
обернулся.
     На том месте, где он только что сидел, стояла поникшая, с платком
в опущенной руке Сонька.  Враг до гроба,  ведьма, стерва, черт в юбке.
Мишка отступил от нее в воду, но она тихо попросила:
     - Прости меня, Миша. Прости дуру.
     И столько жалости было в ее голосе,  такая она стояла на себя  не
похожая  -  поникшая,  виноватая,  что Мишка махнул рукой - что с тебя
возьмешь,  ладно уж,  дура так дура.  Умылся,  вытерся подолом рубахи,
вышел  из  воды.  Сел.  Сонька  опустилась рядом,  прикоснувшись своим
горячим плечом к его спине.
     - Ты прости меня,  ладно? - продолжала приговаривать она. Подняла
руку, медленно и осторожно положила ладонь на его плечо. Мишка сжался.
- Но ты мне и вправду нравишься,  я тебя давно приметила,  Миша.  О-о,
давно.  - Она повернула его к себе,  и Мишка увидел  уже  не  поникшую
бригадиршу,  а  молодую  красивую  женщину  с чертенятами в глазах.  -
Ми-иша-а, - протянула Сонька и потянулась к нему.
     Миша, отстраняясь,  завалился на спину, и Соня повалилась за ним,
нашла его губы.
     - Кучерявый мой, нежный, - слышал ее шепот между поцелуями Мишка,
а сам чувствовал только тугие комочки грудей,  впившиеся в него. - Ну,
обними меня, приласкай. Приласкай, меня так давно не ласкали...
     В тот же вечер Мишка прокрался в Сонькину хату и  оставался  там,
пока не загремели по селу подойниками на утреннюю дойку.
     В бригаде никто ничего не заметил,  кроме...  кроме Аннушки.  Она
сразу   поняла,   почувствовала,   счастливую   усталость   Соньки   и
смущенность,  виноватость Михаила.  Теперь уже он  ловил  ее  грустный
взгляд и прятался от него, уезжая за самыми дальними копнами.
     Нет, любовь к Ане,  восхищение ею не стали слабее,  наоборот,  он
теперь  мог  представить ее женщиной,  и чем больше бывал у Сони,  тем
чаще заворачивал после нее к хатке Анны,  стоял,  смотрел на ее  окна,
шептал ее имя.
     И однажды случилось чудо. В одну из ночей, когда он уже собирался
уходить  от Аниного плетня,  окно в ее доме вдруг открылось,  и Михаил
увидел Аннушку.  Освещенная лунным светом, в белой ночной рубашке, она
протягивала  к  нему  руки,  и он,  боясь,  что это всего-навсего сон,
прикусил губу. Больно. Больно? Неужели не сон?
     А Анна  продолжала,  смущенно улыбаясь,  протягивать руки.  Он не
помнит,  то ли перелез через забор, то ли просто перелетел через него.
Очнулся  только  в  объятиях  Аннушки.  Неужели  для такого счастья не
хватало всего-навсего войны? Или была все же сила в примете с замком?
     Но немец подходил все ближе,  и мать,  к тому же начавшая при нем
поносить Соньку почем  зря,  отправила  его  в  Москву,  на  оборонный
завод...
     С дороги засигналили: ехавший из села ЗИЛ просил уступить дорогу.
Черданцев,  торопясь, завел "уазик", освободил ее. Включил приемничек.
Диктор читал выдержки из выступления первого секретаря  Ленинградского
обкома  партии  Романова  перед партактивом города,  где называл книги
Брежнева "Малая  земля"  и  "Возрождение"  идейным  оружием  партии  и
народа.  По  ним  же  в  Ташкенте  состоялось республиканское собрание
идеологического актива...
     Майор поискал   музыку,   но  наткнулся  на  зарубежные  новости.
Передавали, со ссылкой на английское агентство, о военном перевороте в
Афганистане, где власть перешла в руки Военного революционного совета.
Потом приемник захрипел,  видимо,  от проходившей вдоль  дороги  линии
электропередачи,  и  майор выключил его:  очередной переворот,  лишь и
разница, что на этот раз не в Африке...
     Необходимое послесловие.
     У кого вздрогнуло тогда, 28 апреля 1978 года, сердце, когда радио
сообщило о революции в Афганистане?  Кто мог предположить, что событие
на далеком юге вплотную подойдет к порогам миллионов наших домов?  Что
на  эту  войну  успеют  попасть даже те - страшно подумать!  - кто еще
ходил в это время только во второй класс. Быть бы пророку...
     Впрочем, в   11   часов  дня  27  апреля  в  кабинете  полковника
Богданова,  отвечающего за  южное  направление  в  Генеральном  штабе,
зазвенел  внутренний  телефон.  Звонить  по  нему мог только начальник
оперативного  управления  генерал-полковник  Ахромеев,   и   Богданов,
складывавший в сейф документы, через стол дотянулся до телефона.
     - Владимир Алексеевич,  ты знаешь,  что на твоем направлении идет
революция?  - не поздоровавшись,  что было чрезвычайно редко,  спросил
Ахромеев.
     Богданов бросил  взгляд  сначала  на часы - 11 дня,  затем на уже
испещренный  пометками  листок  календаря  -   27   апреля,   четверг.
Переметнул  взгляд  на  карту.  Его направление - юг:  Сирия,  Египет,
Израиль, Турция, Иран... Что-нибудь опять в Иране?
     - Так,  знаешь или нет? - Ахромеев словно следил за его взглядом,
выделив ему ровно столько времени, чтобы оглядеться.
     - Нет, товарищ генерал-полковник. Не знаю.
     - Тогда отгадай, где.
     Полковник уже  не  отрывал взгляда от карты и поймал себя на том,
что смотрит на Израиль.  И, скорее выдавая желаемое за действительное,
почти уверенный, что ошибается, тем не менее произнес:
     - Израиль?
     - А как пишется - Афганистан или Авганистан?
     Афганистан? Пишется через "ф",  но для Генштаба это одна из самых
спокойных  точек  на  карте.  Столица  -  Кабул,  около  12  миллионов
населения вместе с  кочевниками.  Единственная  партия,  имеющая  хоть
какую-то  силу,  -  НДПА,  Народно-демократическая партия Афганистана.
Неужели она поднялась? Но ведь ее лидер, Тараки, вроде бы в тюрьме...
     - Если  революцию  подавят,  то левые,  прогрессивные силы страны
получат сокрушительный удар. - Ахромеев говорил тихо, словно размышляя
сам с собой,  и полковник плотнее прижал трубку к уху.  - Ну а если же
она  победит...  -  тут  начальник  замолк  надолго,  и  Богданов  сам
попытался  сформулировать  ответ:  "...если  же революция победит,  то
лагерь социализма пополнится еще одним  государством  в  Юго-Восточной
Азии".  Хотя  нет,  Ахромеев  хочет сказать что-то другое,  недаром он
замолчал.
     - Если революция победит,  то мы получим долгую головную боль,  -
неожиданно закончил генерал.
     Пророческими оказались слова. Богданов, изучая затем обстановку в
Афганистане,  анализируя просьбы афганского  руководства  об  оказании
военной  помощи,  через  год,  летом  1979  года,  останется однажды в
кабинете после работы. Достанет карту Афганистана, карандаши, линейку,
курвиметр. К 22 часам, осмотрев сделанное, запрячет помеченную знаками
карту в сейф.
     Это был план ввода войск в Афганистан,  так сказать для себя.  Но
когда через полгода срочно потребуется проработать этот вопрос,  карта
будет  извлечена  на  свет,  и окажется,  что полковник,  нет,  к тому
времени уже генерал-майор, Богданов ошибется в своих расчетах всего на
три-четыре   батальона.
     Это будет не просто предвидение.  Судьба складывалась у Владимира
Алексеевича  так,  что  в  1968  году  его,  только получившего звание
майора,  назначили в оперативное управление  Генштаба.  Тогда  решался
вопрос с Чехословакией, и ему изрядно пришлось попотеть над картами. А
самого сверлила мысль: неужели, как в Венгрии, все же придется вводить
войска?  И с каким облегчением вздохнулось,  когда пришел приказ: все,
что наработано,  проверить,  опечатать и сдать  -  никакого  ввода  не
будет.  Да  только через несколько недель вновь было приказано открыть
сейфы.
     История распорядилась  так,  что  главным  военным  советником  в
Афганистане накануне ввода ОКСВ был генерал-лейтенант  Лев  Николаевич
Горелов.  А  тогда,  в  1968  году,  он  командовал воздушно-десантной
дивизией, и ему была вручена карта Праги, отработанная как раз майором
Богдановым,  и боевой приказ:  блокировать аэродром,  почту, телеграф,
мосты в чехословацкой столице.  И еще - отправить самолетом  в  Москву
членов чехословацкого правительства.  На аэродроме оставался лишь один
Александр  Дубчек  -  уговаривали  сделать  обращение  к  народу.   Не
уговорили. И через сутки новый приказ Горелову: Дубчека - в Москву.
     - Товарищ Дубчек,  вас в Москву, - подошел генерал к руководителю
чехословацкого государства и виновато развел руками: извините, приказ,
не я, так другой.
     - Слушайте, генерал, у вас нет водки? - вдруг попросил тот.
     Это было настолько неожиданно, что Горелов оглянулся по сторонам.
     - Товарищ генерал-майор, у меня немного есть, - послышался шепот;
один из офицеров протягивал фляжку.
     Дубчек выпил, посмотрел на ночной аэровокзал и пошел к самолету.
     И вот через десять лет пути-дороги  Горелова  и  Богданова  вновь
сомкнулись,  и  на этот раз уже в Афганистане.  А еще через десять лет
Владимир Алексеевич, уже генерал-лейтенант, будет улетать из Кабула 15
февраля  предпоследним  самолетом,  вывозя Боевое Знамя 40-й армии.  В
Москве его вызовет министр обороны Д.  Т. Язов и поручит начать работу
над  "Книгой  памяти"  -  о  погибших  воинах-афганцах;  и  еще  одну,
секретную,  - о боевом опыте, полученном нашими соединениями и частями
в условиях горно-пустынной местности.
     "Если попал на кухню,  то уж стой  у  плиты",  -  сказал  однажды
Владимиру Алексеевичу отец. Плита оказалась очень горячей, когда стали
собираться для книги обобщенные данные по Афганистану.
     Через ограниченный  контингент за период с 25 декабря 1979 г.  по
15 февраля 1989 г.  в войсках,  находящихся на территории ДРА,  прошли
военную службу 620 тысяч военнослужащих, из них в соединениях и частях
Советской Армии 525 тысяч человек.
     Погибло, умерло от ран и болезней,  покончило жизнь самоубийством
13 833 человека*, среди них: русских - 6879, украинцев - 2374, узбеков
- 1067, белорусов - 611, казахов - 361, туркмен - 281, таджиков - 239,
молдаван - 195,  азербайджанцев - 195,  киргизов - 102,  армян  -  98,
грузин  - 81,  литовцев - 57,  латышей - 23,  эстонцев - 15 человек...
Ранено,  контужено и травмировано за период  боевых  действий  53  753
человека.  (*  Среди погибших в Афганистане были также 190 советников,
из них 145 офицеров.)
     Из состава ОКСВ 67 человек стали Героями Советского Союза,  24 из
них - посмертно. Из органов МВД этого звания удостоен полковник Исаков
Михаил  Иванович.  Органы госбезопасности представят к званию Героя 13
человек,  и долго-долго на наградных листах против  их  фамилий  будет
стоять штамп: "Без опубликования в печати".
     Из боевой  техники  больше  всего  мы  потеряли   автомобилей   и
бензовозов - 11,4 тысячи единиц. Сбито 333 вертолета, самолетов - 118.
     Можно называть  и  другие  цифры,   однако   уже   и   эти   дают
представление  об  афганской  войне.  Но  все равно это будет известно
только через тот промежуток  времени,  который  мы  назовем  афганской
войной.
     А пока майор  Черданцев  возвращался  в  Суземку  вдоль  разбитой
дороги  в центре России и тоже не ведал,  как будет зависеть лично его
судьба от сообщения ТАСС,  как переплетет  оно  его  вновь  с  судьбой
Аннушки,  Сони,  их сыновей. И что выпадет ему одно из самых трудных и
черновых дел на этой войне - отбирать и поставлять для нее солдат.

Глава 2
            ЧТО ДАЕТ СОЮЗ СЫНОВЕЙ ГЕНЕРАЛА И СКОТОВОДА. -
      УДАР НАНЕСТИ НЕСЛОЖНО, ЕСЛИ К ТОМУ ЖЕ ЭТО УДАР ПО СЕБЕ. -
                      "ПРИПИСАТЬ УГОЛОВЩИНУ". -
               ЧТО ЗНАЧИТ ТОЧКА В АФГАНСКОМ АЛФАВИТЕ. -
                  "ВАШИ СЫНОВЬЯ И БРАТЬЯ ПОБ